Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

— Все мы сейчас самые близкие родственники. — замечаю я. — Все в плену, и все должны друг другу помогать увернуться от мобилизаций.

— Я уже побывала в этой проклятой Германии, узнала правду, могилой она для меня стала, — говорит, кашляя, Ивга[11].

— Приехала с туберкулезом, теперь спасаем, но удастся ли выходить? Молоком только и поддерживаем. Ей бы нужно как можно больше молока, но сколько его остается после тех проклятых поставок немцам?

Подошла Валя, посмотрела на меня внимательно, а тогда спросила:

— Ваш муж преподавал в вечерней школе? Вы к нему приходили? Я до войны кончила девять классов этой школы.

Подтверждаю, что муж работал в вечерней школе и я действительно приходила к нему.

— Наша Валя спаслась от двух мобилизаций. Повестки ей присылали, и не одну. Решили мы, что ей опять следует объявиться и попросить вас… — План отца почти во всем совпал с моими намерениями.

— А там видно будет, что дальше делать, — озарил всех теплый блеск повеселевших материнских глаз.

— Много мучилась, осталось уже меньше. Вон в лесу, где работаю сейчас, лесорубы часто находят наши прокламации. — И отец заговорил о том, что его больше всего волновало: — Сколько еще «освободитель» будет пить нашу кровь, высасывать из нас соки? Ох, скорей бы скинуть это ярмо.

Мне пришлось разделить с семьей Иващенко ее скромный ужин — тыквенную кашу. Валя со вздохом облегчения вынула вещи из чемодана. На стол из него перекочевали и подсохшие ржаные пирожки, которые мать напекла на дорогу. Съели и их, размочив в молоке.

Собираясь уходить, даю последние наставления:

— В случае чего немедленно разыщите меня. Дома или там… Бывать у вас чаще, чем у кого-либо другого, я не могу. На участке попадаются разные люди. Есть и такие, что надеются награду получить за работу в Германии…

— Там их бесплатно зароют в братскую яму. Получат и «поместье» — концентрационный лагерь с проволочным заграждением. Будет им и работа по восемнадцать часов в сутки, и охрана для прогулки по «европейской улице», — со злостью говорит Ивга.

— Сердце болит за тех, кто едет поневоле, не имея другого выхода, как вот у нас могло случиться, — грустно говорит мать.

Иващенки провожают меня всем семейством до самых ворот. Еще раз успокаиваю мать: Вали в списке уклоняющихся не будет.

— Спите спокойно! — говорю на прощание.

На улице вновь воевала с ветром. Дождь немного утих.

25 октября

Вчера утром полученная накануне телефонограмма погнала всех инспекторов и управдомов в городскую управу. Форостовский проводил там совещание. Господин председатель городской управы на этот раз был не в настроении. Что-то его беспокоило, пугало и раздражало. Приметив это, я слушала его с жадным вниманием и затаенной радостью. Вокруг хитро щурились сотни глаз, губы прятали усмешки. А по сцене ходил, нет, бегал толстенький панок и злобно гнул, ломал правду, пытаясь обмануть нас и уверенными жестами и мимикой раскормленного лица. А она, эта правда, — так чувствовала я — спокойно вошла в зал, стала в проеме двери и сказала: «Вот я!»

Председатель старался убедить инспекторов и управдомов в том, что сейчас необходимо усердно работать для победы немцев. Этот холуй оккупантов изрек по-немецки пословицу: «Желаемое (немцами) должно быть осуществлено». Он не мог однако же лгать бесконечно и предостерегающим тоном заявил, что Советский Союз связан теперь военным договором с Англией и Америкой и об этом тоже нужно помнить.

Форостовский выразил недовольство настроениями киевлян, «большинство которых затаенно ждет Советскую Армию». Вспомнив о ней, председатель даже позеленел от злости. Он кричал о «жестокости Советов», о «реках крови и миллионах трупов». А затем, накричавшись, словно поперхнулся этой смесью из лжи и клеветы и огласил короткий приказ о «неотложных задачах». Вот они, эти задачи:

1. Немедленно закончить мобилизацию женщин от 16 до 45 лет и отправку их на вербовочные пункты для дальнейшего следования в Германию: убеждать людей, чтобы они ехали сами, по доброй воле. Без промедления закончить проверку использования брони, предоставленной предприятиям. За каждую укрывающуюся от мобилизации девушку или женщину персонально отвечают инспектор частного сектора и управдом. Следует твердо помнить: «наши друзья» не любят шутить.

2. Организовать противовоздушную оборону, дежурства по ночам. Советы перешли в наступление, этого не следует скрывать, и воздушные налеты участятся. К работе в этом направлении приступить сейчас же, не дожидаясь инструкций, которые на днях будут изданы. Пока можно руководствоваться правилами ПВО довоенного времени.

Заместитель председателя городской управы Волконович, бывший заведующий учебной частью школы № 19, куда меня перевели после эвакуации из Пущи, говорил на совещании о проституции.

Изложенное им до ужаса циничное требование было таково: выявить, взять на учет всех женщин легкого поведения и привлечь их на специальные пункты, «превратить в государственных». Тайная проституция преследуется по законам военного времени, заражение венерической болезнью немца карается смертью. Тут должны действовать все инстанции: инспектор, административный отдел, отдел здоровья, полиция.

Все в зале сидели онемев от омерзения, с опущенными глазами.

Бывший учитель, завуч стал «организатором» «государственных форм проституции». И как только он посмел оскорблять женскую честь, с тупым, чиновничьим цинизмом разглагольствовать о киевлянках, весьма далеких от этой мерзости! Где он увидел столько женщин легкого поведения? Отвратительной была речь Волконовича. И сам он, раскрасневшийся, какой-то даже немного припухший от чрезмерной сытости, вызывал чувство гадливости.

«Друзья» разочарованы, мобилизация в Германию и на местные работы проходит далеко не так, как планировалось. Советская Армия перешла в наступление. Необходима противовоздушная оборона. Председатель городской управы, этот предатель, испугавшийся неизбежного развития событий, дрожит сейчас и перед врагом, и перед народом. Сам того не желая, он, можно сказать, подбодрил, обрадовал инспекторов и управдомов! С немым осуждением, со скрытым пренебрежением смотрели мы на него и на Волконовича. И никто их не боялся. Каждый из нас будет действовать так, как подскажет ему совесть, а не директива предателей.

Во время трескучего выступления перепуганного председателя мы избегали смотреть друг на друга. Вообще на этом совещании все держались поодаль, как люди незнакомые, хотя Борис, например, сидел позади меня, а Петр Митрофанович — почти рядом.

Вечером Петр Митрофанович пришел ко мне, и мы вместе думали над тем, как проводить нам работу, чтобы поменьше досаждать людям и принести побольше пользы. Нужно, конечно, соблюдать меру: всего ведь не увидишь, и над всем контроля быть не может.

Решили подобрать трех-четырех помощников — «актив» — на каждой улице своего участка и поручить им некоторые обязанности общественного характера. Пусть утеплят водопроводные колонки, следят за чистотой на улицах и во дворах, не допускают пожаров.

Сообща прикинули, как руководить своими помощниками, чтобы крепли их связи с населением и у каждого росла вера в близкое освобождение. Работать теперь, надо надеяться, станет гораздо легче, меньше ноги бить будешь. Сумей только не ошибиться в людях.

Обдумываю план действий и вспоминаю, кто из знакомых, проверенных людей подойдет сейчас для такой работы.

26 октября

— Скажите, что там с этого хвоста срезать? Или же сам хвост нести?

— И где там они увидели на коровьем хвосте шерсть?

Хозяйки коров взбудоражены, они получили приказ состричь и сдать шерсть с буренкиных хвостов. Гривы и хвосты лошадей тоже требовалось принести в жертву ради победы «непобедимых вооруженных сил Великой Германии».

— Да что же это такое? Уже нужно сдавать коровьи рога, козьи хвосты, овечьи шкуры? Не думает ли фюра украсить себя теми рогами да хвостами!

Ну и женщины! С ними не только наплачешься, но и насмеешься!

Они продолжают судачить:

— Сегодня на пункте молокосдачи приказали срезать, вымыть и расчесать кончики коровьих хвостов. И чтобы в каждом было восемьдесят граммов, как в приказе сказано. А не хватит — где хочешь найди ту шерсть, но принеси!

— Гады, наверно, собираются провести на Украине еще одну зиму, вот и требуют шерсть.

— А зачем это нас опять зовут на медицинский осмотр? Осточертели они! Грабят да еще издеваются!

— Сегодня на пункте барышня мне сказала: «Не принесете хвоста — не приму молоко!» Побольше бы такого горя!

Женщины откровенно рассказали обо всем, что их волновало. Такое доверие трогает душу.

…На дворе ночь, а мне не спится. Очень болит правая нога, словно огнем ее жжет. Уж если проснулась, то, видимо, больше не усну. Беготня под дождем даром мне не прошла. Застудилась. А может быть, это последствия сдерживаемого волнения, нервозности? Завтра пойду к врачу. Обязательно. Ведь это — как зубная боль, ее долго не вытерпишь.