Павел Фокин - Чехов без глянца

• Название: Чехов без глянца
• Автор: Павел Фокин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Теперь я в Генуе. Тут тьма кораблей и знаменитое кладбище, богатое статуями. Статуй, в самом деле, очень много. Изображены п натуральную неличи­ну и во весь рост не только покойники, но даже и их неутешные вдовы, тещи и дети. Есть статуя од­ной старушки-помещицы, которая держит в руке два сдобных хохлацких бублика.

Алексей Сергеевич Суворин. Из дневника:

15 мая 1900. Ездили на кладбище. В Девичьем мона­стыре могила его отца. Долго искали. Наконец, я на­шел. Потом поехали в Донской, потом в Данилов, где могила Гоголя. Видели, что на камне чьи-то наца­рапанные надписи, точно мухи напакостили. Любят люди пакостить своими именами.

Григорий Иванович Россолимо. Из дневника:

16 декабря 1903. Хоронили Алтухова, еще один то­варищ-однокурсник доработался. <...> Мы долго ждали у входа на кладбище, так как гроб несли на руках. Сильна, однако, меланхоличная нотка у Че­хова. Он любит, как говорит, кладбище, особенно зимой, как сегодня, когда могил почти не видно из-под глубокого пушистого снега.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Нарочитой красоты, красивости он не терпел, не любил ничего пафосного — и свои пережива­ния. и своих героев целомудренно оберегал от кра­сивых выражений, пафоса и художественных поз. В этом он, может быть, даже доходил до крайнос­ти, это заставляло его не воспринимать трагедии: между прочим, он никогда не чувствовал М. Н. Ер­моловой <...>.

Пафос и романтизм Чехов признавал и отдавался их очарованию только в музыке. Тут границ и запретов не было. Он возил меня к соседям по имению, родст­венникам поэта Фета, только затем, чтобы послу­шать Бетховена: хозяйка дома превосходно играла.

И когда он слушал Лунную сонату, лицо его было се­рьезно и прекрасно. Он любил Чайковского, любил некоторые романсы Глинки, например, «Не иску­шай меня без нужды», — и очень любил писать, когда за стеной играли или пели. «Серенада» Брага, кото­рую пела Лика под аккомпанемент рояля и скрипки, нашла отражение в его «Черном монахе»...

Александра Александровна Хотяинцева:

Чехов говорил, что «Кармен» самая любимая его опера. Цирк он тоже очень любил.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

Он очень любил фокусников, клоунов. Помню, мы с ним как-то в Ялте долго стояли и не могли ото­рваться от всевозможных фокусов, которые проде­лывали дрессированные блохи.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Из всех городских учреждений Чехов был неизмен­ным почитателем только одного учреждения — рус­ской бани, где любил попариться по-русски и после бани попить чайку и покалякать с приятелем.

Театральная страсть

Иван Павлович Чехов (1861-1922). брат А. 11. Чехо­ва, педагог:

Театром Антон Павлович увлекался с самого ран­него детства.

Первое, что он видел, была оперетка «Прекрасная Елена». Ходили мы в театр обыкновенно вдвоем. Билеты брали на галерку. Места в Таганрогском те­атре были не нумерованные, и мы с Антоном Пав­ловичем приходили часа за два до начала представ­ления. чтобы захватить первые места. В коридорах и на лестнице в это время бывало еще темно. Мы пробирались потихоньку наверх. Как сейчас помню последнюю лестницу, узкую, деревянную, какие бывают при входе на чердак, а в конце ее — двери на галерею, у которых мы, си­дя на ступеньках, терпеливо ждали, когда нас на­конец впустят. Понемногу набиралась публика. Наконец гремел замок, дверь распахивалась, и мы с Антоном Павловичем неслись со всех ног, чтобы захватить места в первом ряду. За нами с криками гналась нетерпеливая толпа, и едва мы успевали занять места, как тотчас же остальная публика на­валивалась на нас и самым жестоким образом при­жимала к барьеру.

До начала все же еще было далеко. Весь театр был совершенно пуст и неосвещен. На всю громадную черную яму горел только один газовый рожок. И. помню, нестерпимо пахло газом. Задним рядам было трудно стоять без опоры, и они обыкновенно устраивались локтями на наших спинах и плечах. Кроме того, все зрители грызли подсолнухи. Бывало так тесно, что весь вечер так и не удавалось снять шуб.

Но, несмотря на все эти неудобства, в антрактах мы не покидали своих мест, зная, что их тотчас же займут другие.

Андрей Дмитриевич Дросси, гимназический това­рищ Чехова:

Посещение театра учащимися тогда строго пресле­довалось. Допускалось хождение в театр только с родителями и то с особого каждый раз разреше­ния гимназического начальства. На галерею же вход был безусловно воспрещен, но мы ухищрялись всякими способами проникать туда чуть ли не каж­дое представление, прекрасно зная, что надзира­тель гимназии непременно заглянет на галерею, как это бывало всякий раз.

Чтобы не быть узнанными, мы с Антоном Павло­вичем прибегали нередко к гримировке. Странно было видеть молодые лица с привязанными боро­дами или бакенбардами, в синих очках, в отцов­ских пиджаках, восседающих на скамьях галереи.

Иван Павлович Чехов:

Когда мы шли в театр, мы не знали, что там будут играть. — мы не имели понятия о том. что такое драма, бпера или оперетка, — нам все было одина­ково интересно. <...>

Идя из театра, мы всю дорогу, не замечая ни пого­ды, ни неудобной мостовой, шли по улице и ожив­ленно вспоминали, что делалось в театре.

19S0

А на следующий день Антон Павлович все это ра­зыгрывал в лицах.

Александр Леонидович Вишневский:

Бывало, он перед спектаклем собирал нас и рас­толковывал нам содержание пьесы, которую нам предстояло смотреть. А на другой день происхо­дили дебаты в товарищеском кружке по повод)' ви­денного.

Иван Павлович Чехов:

Потом, когда Антон Павлович был постарше, он страшно любил Московский Малый театр. Как-то проездом мы были в Москве и узнали, что в этот день Ленский играл Ричарда III. Мы побежали в кассу, но там остались билеты только в первом ря­ду. Антон Павлович недолго колебался: мы сложи­ли все, что у нас было, долго шарили по всем карма­нам и вечером важно сидели в первом ряду; зато де­нег ни у меня, ни у Антона Павловича не осталось ни копейки, что отразилось на нас жестоко на сле­дующий день.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Москва. 18 ноября 1888 г.:

Можно не любить театр и ругать его и в то же вре­мя с удовольствием ставить пьесы. Ставить пьесу я люблю так же, как ловить рыбу и раков: закинешь удочку и ждешь, что из этого выйдет? А в Общество за получением гонорара идешь с таким же чувст­вом, с каким идешь глядеть в вершу или в вентерь: много ли за ночь окуней и раков поймалось? Забава приятная.

Игнатий Николаевич Потапенко:

Он часто говорил об особом авторском психозе, которым заболевает человек, ставящий пьесу.

— Я сам испытал это, когда ставил «Иванова», — го­ворил он и описывал болезнь: «Человек теряет себя, перестает бы ть самим собой, и его душевное состоя­ние зависи т от таких пустяков, которых он в другое время не заметил бы: от выражения лица помощни­ка режиссера, от походки выходного актера... Актер, исполняющий главную роль, надел клетчатый галстук, а автору кажется, что тут нужен черный. Пуб­лика, может быть, совсем не замечает галстука, а ему, автору, кажется, что она не видит ни декорации, ни игры, а только галстук, и что это ужасно, и что гал­стук этот погубит пьесу.

Бывает и хуже: актриса — ломака, вульгарнсйшая из женщин, раньше он не мог выносить ее голоса, у него делались спазмы в горле, когда она с ним ко­кетничала. Но вот ей аплодируют, она тянет пьесу к успеху, и он, автор, начинает чувствовать к ней нежность, а в антракте подбегает к ней и целует ей ручки...

А вот идет главная сцена, на которую он возложил все надежды. В зале кашляют, сморкаются. Ни ма­лейшего впечатления, ни хлопка... Автор прячет­ся в темной норе, среди старых декораций, и ре­шает никогда отсюда не выйти и уже ощупывает свои подтяжки, пробуя, выдержат ли они, если он на них повесится.

И никто этого не понимает. И те не понимают, что приходят за кулисы „утешать" автора, и даже поздравляют с успехом. Они не подозревают, что перед ними временно-сумасшедший, который мо­жет наброситься на них и искусать их. Человек с более или менее здоровой нервной орга­низацией выдерживает это потрясение, понемно­гу отходит, и дня через три его можно перевести в разряд „выздоравливающих", но иных это потря­сает на всю жизнь. Вот это и случилось с Иваном Леонтьевичем.

Нет, вы посмотрите, что ему театр? Да он его да­же, в сущности, не любит, почти не бывает в нем и не знает ни актеров, ни актрис, а пишет об акте­рах и актрисах.

Константин Сергеевич Станиславский:

Антон Павлович любил прийти до начала спектак­ля, сесть против гримирующегося и наблюдать, как меняется лицо от грима. Смотрел он молча, очень сосредоточенно. А когда какая-нибудь проведенная на лице черта изменит лицо в том направлении, ко­торое нужно для данной роли, он вдруг обрадуется и захохочет своим густым баритоном. И потом опять замолчит и внимательно смотрит.