Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

• Название: Сергеев Виктор. Луна за облаком
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Что «если хотите»?

— Шайдарон уверяет, что жить — это ставить перед собой цель и выполнять ее. Ставить цель... Вы давно с ним знакомы?

— Мы с ним из одного улуса. Он приехал с фронта в сорок третьем. Мои родители умерли. Мы жили у бабушки. Четыре дев­чонки. Я самая младшая. Сутками пропадали на улице, собирали все, что попадалось под руку. Обрывок вожжей, гвоздь, полено дров. Лошадь пройдет... Мы — тут как тут. Огород надо удобрять. Помню, возвращаемся вечером. Двор бурьяном зарос. У старших головенки из бурьяна торчат, а меня и не видно. Иду, спотыкаюсь, падаю, плачу. А в руках щепки — насобирала где-то на растопку. Слышу бабушкин голос: «Ой, бурхан, чем я вас кормить буду? Эта­кая орава на мою голову». А он, Озен Очирович, стоит у крыльца и смотрит на нас.

Она замолчала. По-прежнему падал снег. Они шли все по той же улице, мимо тех же домов. Туда и обратно. Туда и обратно. Но что-то менялось в них самих, и они не замечали, что вокруг все оставалось без перемен.

— А дальше?— нарушил молчание Григорий.

— Дальше? Шайдарон увез нас в детский дом. Ну вот и все. Но давайте поговорим о ваших делах. Так почему же все-таки ре­шили со мной встретиться?

— А вы мне были нужны. С кем из женщин я мог бы гово­рить обо всем, что меня волнует? Ни с Флорой, ни с кем, кроме вас. я не мог. Вы какая-то... Вот мне надо сказать одно или два слова про вас. Самых верных, самых точных. Сказать так, чтобы не надо было ничего добавлять и все для нас обоих было бы яс­ным и понятным. — Он помолчал.— Вы какая-то... Справедливая, что ли. Нет, это не самое точное и не самое верное. Вы скорее... Мне почему-то кажется, что вы можете быть до конца преданной... Преданной человеку или идее.— Он вздохнул.— Все это слова, сло­ва... Ну, допустим, что вы можете быть преданной.— Он взглянул на нее.— Неужели это так непонятно?

— А что вы подразумеваете под моей преданностью?

Ей было понятно, собственно, сразу же, что он хотел сказать, а она спросила лишь для того, чтобы подготовить ему ответ. В этот ответ Чимита вложила побольше смелости. И когда он запутался в поисках нужных ему слов, она решилась.

— Я давно ждала этого часа, Григорий Алексеич. Я нашла в ва­шем лице интересного человека и сказала себе, что жизнь столкнет меня с ним. И жизнь столкнула. Один этот случай с Карымовым произвел на меня впечатление. Может быть, напрасно я простила Карымова? Какая уж тут преданность идее? Какая принципиаль­ность? Мастер подделывает документы. За это же судят. А я? Я по-бабьи разжалобилась, пожалела его. Не такая я уж преданная идее, как вы считаете.

— Как вам угодно, а я все же считаю... От вас постоянно идет какое-то ощущение чистоты, и я сам почувствовал в себе тягу к этой чистоте.— Он замолчал.

— Продолжайте,— попросила она тихо.

— А я уж заодно хотел бы знать: что вы нашли во мне инте­ресного?

— Я узнала, что в институте вас называли тенью отца Гамлета.

— Впервые слышу.

— Мне показалось, что в институте не ошиблись. Но не в этом дело.

— А в чем?

— Ну уж нет,— рассмеялась Чимита.— Я бы предпочла снача­ла выслушать вас. О чем же вы хотели со мной поговорить?

Свинцовая громада неба давила на улицу, усыпая все окрест быстро тающим снегом, а Чимита не чувствовала ни этого свинцо­вого низкого неба, ни холода его рук.В тот вечер Чимита допоздна записывала в дневник:

«Такого дня у меня еще не было. Гуляли с ним по улицам, вымокли, а я и не заметила, пока не явилась в общежитие. Собра­лась почитать «Приваловские миллионы» и не смогла. После каждой страницы вижу Григория, строчки разбегаются, смысла ие понимаю, зато взамен ловлю из воздуха его фразы — те, что он говорил мне сегодня. Насколько я поняла его, он испытывает угрызения совести. Случайные увлечения — не в его натуре, хотя он и поддался... Он мало сказал о Флоре, но и так все ясно. Я ждала о Даше... Но ее имени я не услышала. Это и понятно. Он порядочный человек. Похоже, что из-за- Даши у него какие-то сомнения. Я его понимаю.

Он мне говорил, что я из-за короткой стрижки похожа на маль­чишку. И еще добавил, что иногда у меня бывает властное лицо: «Как у Шайдарона»... Мы оба смеялись.

Мне кажется, что он уважает Шайдарона. Видимо, за то, что тот опытный строитель. Многое повидал, многое знает. Озен Очиро­вич чем-то его взволновал. Он не раз возвращался к разговору о нем. Даже признался мне, что очень удачно у него день прошел: утром, мол, Шайдарон его вызвал, а вечером встреча со мной*.

Эта запись сделана через несколько дней:

«Трубин ввел меня в отчаяние. И во мне бродило такое настро­ение. что лезла всякая чертовщина в голову.

Сегодня мне так хотелось заполучить от него вечернюю прогул­ку, но он прошел мимо и еле выжал из себя «здравствуйте». Под самый конец рабочего дня он снова был в тресте и зашел к нам в отдел. Я читала справочник и делала выписки из него. При нем я не могла ни читать, ни записывать, но головы не подняла. Он до­вольно долго беседовал с инженерами отдела, но ко мне так и не обратился. Иначе не было бы гармонии с его скупым и холодным утренним приветствием. Я тоже выдержала... Ни слова. А ровно в пять поднялась и ушла домой.

Выходит, что он на меня сердится. Что ж, это даже лучше, чем ничего. Это все же не равнодушие. А почему сердится? Никаких причин не вижу. Кроме одной. Уж не жалеет ли он, что в тот ве­чер немного пооткровенничал со мной? Напрасно, Гриша. Ох, как напрасно! Я из-за тебя который вечер не читаю книг.

Пошла сегодня в кино на «Даму с камелиями», а ты все равно и там «мешал» мне. Сейчас ложусь спать, все-таки хочу, чтобы ты и во сне «мешал мне».

Станиславский писал, что скрывание чувства еще больше раз­жигает само чувство. Эти слова как нельзя лучше отвечают моему теперешнему настроению».

Глава двенадцатая

Если с земли смотреть на вершину трубы, где уместился Бабий, то ничего особенного не почувству­ешь. Ну, сидит там, на верхотуре, работяга, ведет кладку. Раствор — шлеп! Мастерок — чирк-чирк! Но Ленчик-то знает, каково быть там. Никто не скажет, что Ленчик боится высоты. Все видели, как и у него верховик пузырил рубаху. Только никто в ту минуту не припадал к Ленчиковой груди и не слышал, как билось его сердце. Бабий настойчиво спрашивал: «Моз­ги кружатся?» Ленчик мотал головой. «Нет». А сам старался не смотреть вниз. От кого-то слышал — помогает.

Бабий бросил мастерок на подмостки, свесился через карниз, крикнул:

— Эй, Чепезубов! Шабаш!

И спустился на землю — время обедать.

Прямо на кирпичах, подостлав газету, разложили хлеб с мас­лом, помидоры, бутылку с молоком.

— День-то какой! А! — мечтательно проговорил Ленчик.— Пос­ледний такой нынче. Посмотри вокруг. Цветет и благоухает.

— Листья эти, что ли, благоухают? — усмехнулся Бабий, сгре­бая носком сапога шелестящий листопад.

— Что ты понимаешь? Сама природа шепчет: «Займи, да вы­пей».

— Выпить хочешь?

— Ну.

Бабий хмыкнул.

— Дай пару рублей,— попросил Ленчик.

— Пары рублей у меня нет.

— Ну дай хоть полтину на пиво — душу ополоснуть,— не от­ставал Ленчик. Он подкинул на ладош! бутылку с молоком, ждал, не откупоривал — может, Бабий выдаст полтину. Тогда молоко моле­но отдать ему.

— Полтины у меня тоже нет. А ты чего корчишься?

— Мутит в грудях.

— Пил бы меньше, не мутило бы. Что за привычка? Как с по­хмелья, так «пойду, выпью». Зачем?

— Опохмелишься... и так приятно побаливает голова.

— Вредно это... опохмеливаться,— с чувством сказал Бабий.— Вот я — никогда. Ша!

— Душу ты мне просветил! — Ленчик умоляюще посмотрел на Бабия, постучал тонкими длинными пальцами в грудь.

— А отчего ты пьешь7

— От темноты! От темноты!

— Не кривляйся.

Бабий запрокинул голову, пил молоко, не отрываясь, до пос­леднего глотка.

— Мне бригадир и то давал в долг,— продолжал Ленчик. — Трубин давал. Григорий Алексеич. А ты?

— Что-то он тебя вроде как и не замечает после того, как одолжил. Может, не вернул должок?

— Мы не из таких,— обиженно проговорил Ленчик.

— А из каких?

— Узнаешь. Не такие за меня брались.

После обеда Бабий снова на верхотуре. Ветер вместе с листьями швырял на землю его сорванный голос:

— Давай, давай! Кирпича нету!

Ленчик нажимал кнопку «вира» — лебедка тащила в поднебе­сье бадейку с кирпичом. За бадейкой лез на трубу Ленчик. Надо привыкать к высоте. И надо помогать Бабию — подавать кирпич. В ушах свистел верховик, слезы набегали на глаза. А труба крени­лась. Вот рухнет... Ленчик старался не думать о трубе. «Загляну вечером к Флорочке, может, в киношку сходим».

Бабий косился на Ленчика:

— Голова как?

— Что голова? Нормально.

— Ну-ну. Заруби на носу — во всем слушаться старшего. Свя­той закон верхолазов.

Шлепался раствор на кирпич. Мастерок — чирк-чирк! Еще дол­го-долго шлепался... И долго-долго мастерок чиркал... Труба крени­лась, вздрагивала всем своим каменным нутром.