Евгений Юнга - «Литке» идет на Запад!

• Название: «Литке» идет на Запад!
• Автор: Евгений Юнга
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1935

Эта книга — о героическом походе краснознаменного ледореза «Федор Литке» Великим северным морским путем с востока на запад; книга о людях ледореза, большая часть которых — воспитанники ленинского комсомола.

Автор книги Евгений Юнга (Михейкин) был на «Литке» специальным корреспондентом газеты «Водный транспорт». За участие в походе он награжден почетной грамотой ЦИК СССР.

---

По обе стороны экспресса лежит ночная Япония — резко очерченные на фоне звездного неба контуры гор, серебряные под луной квадратные рамки канав у рисовых полей. Надрывающе квакают лягушки, звенят голоса сверчков, поют цикады. Часто из темноты возникают города.

— Киото, — заметив огни, сказал Такота-сан, полицейский переводчик. — Поезд стоит восемь минут, Мозете погулять.

Обрадованные разрешением, мы приготовились выйти. Мелькнула платформа, заполненная толпой пассажиров, проплыло вокзальное здание. На секунду прервав свой бег, паровоз кликушечьи взвыл и медленно потащил вагон в темноту. В стеклянную дверь тамбура был виден отцепленный состав у перрона.

ЛЮДИ «ЛИТКЕ». Трое «Маркони» (слева направо): старший радист О. Куксин и радисты — Литвинов и Романов.

— В чем дело, Такота-сан?

Переводчик пожал плечами.

— Вероятно, осибка.

Мы выглянули в окна. Ровно вздыхая, паровоз пил воду у колонки.

— Называется погуляли, — мрачно улыбнулись кочегары. — И хитрые эти японцы!

— Нет худа без добра, — философски заметил наш парторг Дима Трофимов. — Можете на фактах, ребята, убедиться, какое мы пугало для полиции. Раз так охраняют, значит боятся. Потерпите ночку. Скоро будем на «Литке».

Налив цистерну водой, паровоз повел нас обратно к составу. Трое шпиков сменяются. Полиция каждой префектуры считает долгом конвоировать сорок восемь советских моряков своими людьми. У вагона происходит церемония смены. Японцы низко кланяются друг другу, старшие меняются визитными карточками с обозначением количества принятых и сданных поднадзорных. Затем — прощальные поклоны, и поезд трогается.

— Как баранов проверяют! — негодующе басит Маслыко. — Ну и люди…

Бесконечно долго тянется ночь. Хочется спать, по трудно заснуть в жестком вагоне японской железной дороги, где есть места только для сиденья.

Чтобы скоротать время, вызываем на разговор переводчика.

— Где вы, Такота-сан, научились так хорошо говорить по-русски?

Переводчик словоохотлив.

— Я долго зил у вас в Приморья. Имел своя концессия. Тогда много японская люди находилась в Советской Россия.

— А какую концессию? — допытываемся мы.

— Золото, золото, — откровенничает Такота-сан. — Свое золото закопал, васего не выкопал, — грустно признается он.

— Почему же нас все-таки не выпускают на станциях? — спрашивают матросы.

— Одну минутоцку, — кивает переводчик. — Я спросу нацальника.

Он подсаживается на крайнюю скамью, где расположились шпики.

Зарево огней пылает за окнами экспресса. Голубые и фиолетовые иероглифы реклам европейской части Осако сменяются мрачными корпусами фабричных предместий «японского Манчестера». Тлеют в ночи карминовые светлячки бумажных фонарей, доносится мяукающее пение.

«Веселые кварталы» ночного Осако бодрствует, ожидая подгулявших моряков.

— Нацальник оцень созалеет, — возвращается к нам переводчик, — но просит вас не выходить из вагона. Вы мозете, — по-японски смягчает отказ Такота-сан, — опоздать к поезду и не поспеть на своя пароход.

Необычайная «заботливость», характерная для японской полиции. Категорический отказ, подслащенный вежливым обращением. Кочегары вспоминают японскую предупредительность, проявленную под Карафуто[9], на прибрежные камни которого наскочил в тумане один из пароходов Совторгфлота. Вызванные на помощь по радио другие суда были задержаны «до выяснения инцидента» японским миноносцем. И когда наши капитаны попытались наладить связь между судами на шлюпках, произошел любопытный разговор с японским командованием.

Капитан (обращаясь к командиру японского миноносца). Сообщаться с другими пароходами можно?

Командир (после долгого молчания). Мозна, мозна.

Капитан. Значит, разрешите спустить шлюпки.

Командир. О, нет. Слюпки спустить нельзя.

Капитан. А сообщаться можно?

Командир. Мозна, мозна…

…Экспресс мчит, пересчитывая стыки рельсов, неслышно тормозя у крохотных станционных домиков с бумажными раздвижными стенами. Сонный дежурный появляется на перроне, переводит рычаг стрелки и пропускает нас дальше. За четырехколейным полотном, меж горами, внизу, в долинах, за туннелями, спит Япония.

*

Рассвет занимается над неправдоподобно-фиолетовыми горами. Подняв квадратные желтые и черные паруса, скользят по глади Японского Средиземного моря рыбачьи шхуны. Ласково плещет под окнами вагона едва заметная зыбь. На другой стороне полотна кучатся мандариновые рощи; копаются на полях, по колено увязая в грязи, крестьяне; живописно раскинулись среди зарослей бамбука, туи и карликовой сосны деревянные домики бесчисленных деревень; плетутся коровы, запряженные в арбы; на огромных плакатах намалеваны молитвенные иероглифы, которыми японский крестьянин отгоняет «злых духов» с поля, арендованного у помещика.

Шестая проверка. Коверкая фамилии, полицейский, присланный из Касадошимо, пересчитывает нас и, доставив на катер, что-то втолковывает переводчику.

Тот обращается к первому штурману, встретившему экипаж на вокзале:

— Гаспадин агент политицеской полиции зелает знать, поцему так мало приехало моряков из бивсих на «Литке» в нацале ремонта?

Старпом ухмыляется:

— Передайте господину агенту политической полиции, что он очень много желает знать.

Кривой, как японская сабля, мыс, скрывший вход в бухту Касадошимо, отступает в сторону, открывал миниатюрный рейд и сверкающий белизной надстроек «Литке».

— Наконец дома, — облегченно вздыхает Маслыко, прыгая на кормовую палубу. — До чего ж надоели фараоны!

Мы на борту краснознаменного ледореза.

Рейдовая стоянка

Луч прожектора сверкающим клинком режет липкую мглу, обнажая крутые берега, поросшие сосной и туей, уродливые впадины пустых доков. Стиснутый горами, рейд кажется огромной ямой, над которой протянута выцветшая лента Млечного пути. В глубине бухты горят рубиновые отблески огней Касадошимо; ярко освещены лавки торговцев, изогнутые крыши и просветы вестибюлей публичных домов.

Последние часы стоянки. Четверо суток мы принимали отремонтированный японцами ледорез. Проверяя главные двигатели и рулевую машину, всюду находили небрежные недоделки и убеждались в сомнительном качестве доковых работ.

Машинисты ругались: подчистить «хвосты», оставленные японцами, означало целиком заполнить ремонтом владивостокские предотходные дай, которые каждый надеялся провести среди семьи и друзей.

*

Под бортом «Литке» ошвартован ветхий сампан (лодка), набитый слесарями из дока.

Они кончили ремонт рулевой машины и разъезжаются по домам.

Прыгаю на дно сампана и, поскользнувшись, сбиваю соседа. Вскрикнув, он, под мяукающий смех японцев, садится в лужу воды, просачивающейся сквозь разбитые пазы.

— Ой, роскэ! — смеются в сампане над моей неловкостью.

— Роскэ медведь ворчит сбитый рабочий. — Папироса есть? — просит он компенсацию.

Пачка «Пушки» моментально пустеет.

Сажусь на корме, где лениво галанит веслом лодочник. Отжав брюки, японец пристраивается рядом. Свет фонаря падает на его лицо, стриженные ежиком волосы, маленький низкий лоб и чуть-чуть приплюснутый нос.

— Гуляй, роскэ? — спрашивает он. — Касодосимо барисня много… Ходи ко мне, роскэ, — неожиданно приглашает он.

Минуту размышляю. Предложение японца соблазнительно — увижу, как живет рабочая семья. А вдруг провокация?..

— Ираси[10], — говорю слесарю.

Сампанщик, тяжело ворочая веслом, подгребает к причалу.

Карабкаемся по выступам высокой стены, минуем контрольные ворота.

Центральная улица Касадошимо пустынна. На низеньких раскладных табуретах дежурят торговцы. Сонно жужжат мухи, облепив лотки о фруктами. Груды больших яблок, кисло-сладкая фурма, почернелая от времени, сморщенная кожура бананов, мясистые помидоры, крупная, еще подопрелая клубника и висящие над дверьми ананасы, — все покрыто гудящим, как далекий мотор, роем мух.

Постукивая широкими гетта, из полутемного вестибюля выбегает навстречу нам женщина. На ней узорчатое кимоно, блестящая, словно воронье крыло, башенная прическа. Подрумяненное лицо расплылось в улыбке, узкие глаза смотрят по-собачьи просяще.

— Аната[11]! — шепелявит женщина и тянет за собой, делая непристойный жест. — Моо-ой миленькоо-ой, — растягивает она заученное обращение.

Спутник резко останавливает женщину. Та недовольно отпускает мой рукав и отходит в сторону.

Набеленные и накрашенные проститутки стоят у каждого дома, карауля прохожих. Днем они обивают ржавчину с корпусов пароходов, поднятых в док, вечером «работают» в публичных домах за проценты с пива и семнадцать иен[12] в месяц. Когда пароходов нет, их рассчитывают отовсюду.