Владимир Набоков - Подвиг

• Название: Подвиг
• Автор: Владимир Набоков
• Жанр: Русская классическая проза

---

VII.

Вотъ съ того года Мартынъ страстно полюбилъ поeзда, путешествiя, дальнiе огни и раздирающiе вопли паровозовъ въ темнотe ночи, и яркiе паноптикумы мгновенныхъ полустанковъ, съ людьми, которыхъ не увидишь {32} больше никогда. Медленный отвалъ, скрежетъ рулевой цeпи, нутряная дрожь канадскаго грузового парохода, на которомъ онъ съ матерью весной девятнадцатаго года покинулъ Крымъ, ненастное море и косо хлещущiй дождь не столь располагали къ дорожному волненiю, какъ экспрессъ, и только очень постепенно Мартынъ проникся этимъ новымъ очарованiемъ. Въ макинтошe, въ черно-бeломъ шарфe вокругъ шеи, всюду сопровождаемая, пока его не одолeло море, блeднымъ мужемъ, растрепанная молодая дама, дуя на волосы, щекотавшiе ей лицо, расхаживала по палубe, и въ ея фигурe, въ летающемъ шарфe, Мартынъ почуялъ все то драгоцeнное, дорожное, чeмъ нeкогда его плeняли клeтчатая кепка и замшевыя перчатки, надeваемыя отцомъ въ вагонe, или крокодиловой кожи сумка на ремешкe черезъ плечо у дeвочки-француженки, съ которой было такъ весело рыскать по длинному коридору экспресса, вправленному въ летучiй ландшафтъ. Одна только эта молодая дама выглядeла примeрной путешественницей, - не то, что остальные люди, которыхъ согласился взять на бортъ, чтобы не возвращаться порожнякомъ, капитанъ этого легкомысленно зафрахтованнаго судна, не нашедшаго въ одичаломъ Крыму товара. Несмотря на обилiе багажа, безобразнаго, спeшно собраннаго, съ веревками вмeсто ремней, было почему-то впечатлeнiе, что всe эти люди уeзжаютъ налегкe, случайно; формула дальнихъ странствiй не могла вмeститъ ихъ растерянность и унынiе, они словно бeжали отъ смертельной опасности. Мартына какъ-то мало тревожило, что оно такъ и есть, что вонъ тотъ спекулянтъ съ пепельнымъ лицомъ и съ каратами въ натeльномъ поясe, останься {33} онъ на берегу, былъ бы и впрямь убитъ первымъ же красноармейцемъ, лакомымъ до алмазныхъ потроховъ. И берегъ Россiи, отступившiй въ дождевую муть, такъ сдержанно, такъ просто, безъ единаго знака, который бы намекалъ на сверхъестественную продолжительность разлуки, Мартынъ проводилъ почти равнодушнымъ взглядомъ, и, только когда все исчезло въ туманe, онъ вдругъ съ жадностью вспомнилъ Адреизъ, кипарисы, добродушный домъ, жители котораго отвeчали на удивленные вопросы неусидчивыхъ сосeдей: "Да гдe жъ намъ жить, какъ не въ Крыму?" И воспоминанiе о Лидe окрашено было иначе, чeмъ тогдашнiя, дeйствительныя ихъ отношенiя: онъ вспоминалъ, какъ однажды, когда она жаловалась на комариный укусъ и чесала покраснeвшее сквозь загаръ мeсто на икрe, онъ хотeлъ показать ей, какъ нужно сдeлать ногтемъ крестъ на вздутiи отъ укуса, а она его ударила по кисти, ни съ того, ни съ сего. И прощальное посeщенiе онъ вспомнилъ, - когда они оба не знали, о чемъ говорить, и почему-то все говорили о Колe, ушедшемъ въ Ялту за покупками, и какое это было облегченiе, когда онъ наконецъ пришелъ. Длинное, нeжное лицо Лиды, въ которомъ было что-то ланье, теперь являлось Мартыну съ нeкоторой назойливостью. И, лежа на кушеткe подъ тикающими часами въ каютe капитана, съ которымъ онъ очень подружился, или въ благоговeйномъ молчанiи раздeляя вахту перваго помощника, оспой выщербленнаго канадца, говорившаго рeдко и съ особеннымъ жеваннымъ произношенiемъ, но обдавшаго сердце Мартына таинственнымъ холодкомъ, когда онъ однажды ему сообщилъ, что старые моряки на покоe все равно никогда не садятся, {34} внуки сидятъ, а дeдъ ходитъ, море остается въ ногахъ, привыкая ко всему этому морскому новоселью, къ маслянистымъ запахамъ, къ качкe, къ разнообразнымъ страннымъ сортамъ хлeба, изъ которыхъ одинъ былъ вродe просфоры, Мартынъ все увeрялъ себя, что онъ пустился въ странствiе съ горя, отпeваетъ несчастную любовь, но что, глядя на его спокойное, уже обвeтренное лицо, никто не угадаетъ его переживанiй. Возникали таинственные, замeчательные люди: былъ канадецъ, зафрахтовавшiй судно, угрюмый пуританинъ, чей макинтошъ висeлъ въ капитанской, безнадежно испорченной уборной маяча прямо надъ доской; былъ второй помощникъ, по фамилiи Паткинъ, еврей родомъ изъ Одессы, смутно вспоминавшiй сквозь американскую рeчь очертанiя русскихъ словъ; а среди матросовъ былъ одинъ Сильвiо, американскiй испанецъ, ходившiй всегда босикомъ и носившiй при себe кинжалъ. Капитанъ однажды появился съ ободранной рукой, говорилъ сперва, что это сдeлала кошка, но затeмъ Мартыну по дружбe повeдалъ, что разссадилъ ее о зубы Сильвiо, котораго ударилъ за пьянство на борту. Такъ Мартынъ прiобщался къ морю. Сложность, архитектурность корабля, всe эти ступени, и закоулки, и откидныя дверцы, вскорe выдали ему свои тайны, и потомъ уже было трудно найти закоулокъ, еще незнакомый. Межъ тeмъ дама въ полосатомъ шарфe, какъ будто раздeляя Мартынову любознательность, мелькала въ самыхъ неожиданныхъ мeстахъ, всегда растрепанная, всегда смотрящая вдаль, и уже на второй день ея мужъ слегъ, мотался на клеенчатой лавкe въ каютъ-компанiи, безъ воротничка, а на другой лавкe лежала Софья Дмитрiевна, съ долькой {35} лимона въ губахъ. По временамъ и Мартынъ чувствовалъ сосущую пустоту подъ ложечкой и какую-то общую неустойчивость, - дама же была неугомонна, и Мартынъ уже намeтилъ ее объектомъ для спасенiя въ случаe бeды. Но, несмотря на бурное море, корабль благополучно достигъ константинопольскаго рейда, на холодномъ, молочно пасмурномъ разсвeтe, и появился вдругъ на палубe мокрый турокъ, и Паткинъ, считавшiй, что карантинъ долженъ быть обоюдный, кричалъ на него: "Я тебя утону!" и даже грозилъ револьверомъ. Черезъ день двинулись дальше, въ Мраморное море, и ничего отъ Босфора въ памяти у Мартына не осталось, кромe трехъ-четырехъ минаретовъ, похожихъ въ туманe на фабричныя трубы, да голоса дамы въ макинтошe, которая сама съ собой говорила вслухъ, глядя на пасмурный берегъ; прислушавшись, Мартынъ различилъ слово "аметистовый", но рeшилъ, что ошибся.

VIII.

Послe Константинополя небо прояснилось, хотя море осталось "очень чоппи", какъ выражался Паткинъ. Софья Дмитрiевна дерзнула выбраться на палубу, но тотчасъ вернулась въ каютъ-компанiю, говоря, что ничего нeтъ въ мiрe отвратительнeе этого рабскаго паденiя и восхожденiя всeхъ внутренностей по мeрe восхожденiя и паденiя корабельнаго носа. Мужъ дамы стоналъ, спрашивалъ Бога, когда это кончится, и поспeшно, дрожащими руками, хваталъ тазокъ. Мартынъ, котораго мать держала за кисть, чувствовалъ, что, ежели онъ сейчасъ не уйдетъ, то стошнитъ {36} и его. Въ это время вошла, мотнувъ шарфомъ, дама, обратилась къ мужу съ сочувственнымъ вопросомъ, и мужъ, молча, не открывая глазъ, сдeлалъ разрeзательный жестъ ладонью по кадыку, и тогда она задала тотъ же вопросъ Софьe Дмитрiевнe, которая страдальчески улыбнулась. "И вы тоже, кажется, сдали, - сказала дама, строго взглянулъ на Мартына, и, качнувшись, перебросивъ черезъ плечо конецъ шарфа, вышла. Мартынъ послeдовалъ за ней, и ему полегчало, когда пахнулъ въ лицо свeжiй вeтеръ, и открылось ярко-синее, въ барашкахъ, море, Она сидeла на скрученныхъ канатахъ и писала въ маленькой сафьяновой книжкe. Про нее на-дняхъ кто-то изъ пассажировъ сказалъ, что "бабецъ невреденъ", и Мартынъ, вспыхнувъ, обернулся, но, среди нeсколькихъ унылыхъ пожилыхъ господъ въ поднятыхъ воротникахъ, не разобралъ нахала. И теперь, глядя на ея красныя губы, которыя она все облизывала, быстро виляя карандашикомъ по страницe, онъ смeшался, не зналъ, о чемъ говорить, и чувствовалъ на губахъ соленый вкусъ. Она писала и какъ будто не замeчала его. Межъ тeмъ, чистое, круглое лицо Мартына, его неполныхъ семнадцать лeтъ, извeстная ладность всего его очерка и движенiй, - что встрeчается часто у русскихъ, но сходитъ почему-то за "что-то англiйское", - вотъ этотъ самый Мартынъ въ желтомъ мохнатомъ пальто съ пояскомъ произвелъ на даму нeкоторое впечатлeнiе.

Ей было двадцать пять лeтъ, ее звали Аллой, она писала стихи, - три вещи, которыя, казалось бы, не могутъ не сдeлать женщины плeнительной. Ея любимыми поэтами были Поль Жеральди и Викторъ Гофманъ; ея же собственные {37} стихи, такiе звучные, такiе пряные, всегда обращались къ мужчинe на вы и сверкали красными, какъ кровь, рубинами. Одно изъ нихъ недавно пользовалось чрезвычайнымъ успeхомъ въ петербургскомъ свeтe. Начиналось оно такъ:

На пурпурe шелковъ, подъ пологомъ ампирнымъ,

Онъ всю меня ласкалъ, впиваясь ртомъ вампирнымъ,

А завтра мы умремъ, сгорeвшiе до тла,

Смeшаются съ пескомъ красивыя тeла.

Дамы списывали его другъ у дружки, его заучивали наизусть и декламировали, а одинъ гардемаринъ даже написалъ на него музыку. Выйдя замужъ въ восемнадцать лeтъ, она два года съ лишнимъ оставалась мужу вeрна, но мiръ кругомъ былъ насыщенъ рубиновымъ угаромъ грeха, бритые, напористые мужчины назначали собственное самоубiйство на семь часовъ вечера въ четвергъ, на полночь въ сочельникъ, на три часа утра подъ окнами, - эти даты путались, трудно было повсюду поспeть. По ней томился одинъ изъ великихъ князей; впродолженiе мeсяца докучалъ ей телефонными звонками Распутинъ. И она иногда говорила, что ея жизнь только легкiй дымъ папиросы Режи, надушенной амброй.