Владимир Набоков - Подвиг

• Название: Подвиг
• Автор: Владимир Набоков
• Жанр: Русская классическая проза

---

VIII.

Послe Константинополя небо прояснилось, хотя море осталось "очень чоппи", какъ выражался Паткинъ. Софья Дмитрiевна дерзнула выбраться на палубу, но тотчасъ вернулась въ каютъ-компанiю, говоря, что ничего нeтъ въ мiрe отвратительнeе этого рабскаго паденiя и восхожденiя всeхъ внутренностей по мeрe восхожденiя и паденiя корабельнаго носа. Мужъ дамы стоналъ, спрашивалъ Бога, когда это кончится, и поспeшно, дрожащими руками, хваталъ тазокъ. Мартынъ, котораго мать держала за кисть, чувствовалъ, что, ежели онъ сейчасъ не уйдетъ, то стошнитъ {36} и его. Въ это время вошла, мотнувъ шарфомъ, дама, обратилась къ мужу съ сочувственнымъ вопросомъ, и мужъ, молча, не открывая глазъ, сдeлалъ разрeзательный жестъ ладонью по кадыку, и тогда она задала тотъ же вопросъ Софьe Дмитрiевнe, которая страдальчески улыбнулась. "И вы тоже, кажется, сдали, - сказала дама, строго взглянулъ на Мартына, и, качнувшись, перебросивъ черезъ плечо конецъ шарфа, вышла. Мартынъ послeдовалъ за ней, и ему полегчало, когда пахнулъ въ лицо свeжiй вeтеръ, и открылось ярко-синее, въ барашкахъ, море, Она сидeла на скрученныхъ канатахъ и писала въ маленькой сафьяновой книжкe. Про нее на-дняхъ кто-то изъ пассажировъ сказалъ, что "бабецъ невреденъ", и Мартынъ, вспыхнувъ, обернулся, но, среди нeсколькихъ унылыхъ пожилыхъ господъ въ поднятыхъ воротникахъ, не разобралъ нахала. И теперь, глядя на ея красныя губы, которыя она все облизывала, быстро виляя карандашикомъ по страницe, онъ смeшался, не зналъ, о чемъ говорить, и чувствовалъ на губахъ соленый вкусъ. Она писала и какъ будто не замeчала его. Межъ тeмъ, чистое, круглое лицо Мартына, его неполныхъ семнадцать лeтъ, извeстная ладность всего его очерка и движенiй, - что встрeчается часто у русскихъ, но сходитъ почему-то за "что-то англiйское", - вотъ этотъ самый Мартынъ въ желтомъ мохнатомъ пальто съ пояскомъ произвелъ на даму нeкоторое впечатлeнiе.

Ей было двадцать пять лeтъ, ее звали Аллой, она писала стихи, - три вещи, которыя, казалось бы, не могутъ не сдeлать женщины плeнительной. Ея любимыми поэтами были Поль Жеральди и Викторъ Гофманъ; ея же собственные {37} стихи, такiе звучные, такiе пряные, всегда обращались къ мужчинe на вы и сверкали красными, какъ кровь, рубинами. Одно изъ нихъ недавно пользовалось чрезвычайнымъ успeхомъ въ петербургскомъ свeтe. Начиналось оно такъ:

На пурпурe шелковъ, подъ пологомъ ампирнымъ,

Онъ всю меня ласкалъ, впиваясь ртомъ вампирнымъ,

А завтра мы умремъ, сгорeвшiе до тла,

Смeшаются съ пескомъ красивыя тeла.

Дамы списывали его другъ у дружки, его заучивали наизусть и декламировали, а одинъ гардемаринъ даже написалъ на него музыку. Выйдя замужъ въ восемнадцать лeтъ, она два года съ лишнимъ оставалась мужу вeрна, но мiръ кругомъ былъ насыщенъ рубиновымъ угаромъ грeха, бритые, напористые мужчины назначали собственное самоубiйство на семь часовъ вечера въ четвергъ, на полночь въ сочельникъ, на три часа утра подъ окнами, - эти даты путались, трудно было повсюду поспeть. По ней томился одинъ изъ великихъ князей; впродолженiе мeсяца докучалъ ей телефонными звонками Распутинъ. И она иногда говорила, что ея жизнь только легкiй дымъ папиросы Режи, надушенной амброй.

Всего этого Мартынъ совершенно не понялъ. Стихами ея онъ былъ нeсколько озадаченъ. Когда онъ сказалъ, что Константинополь вовсе не аметистовый, Алла возразила, что онъ лишенъ поэтическаго воображенiя, и, по прieздe въ Афины, подарила ему "Пeсни Билитисъ", дешевое изданiе, иллюстрированное фигурами голыхъ подростковъ, {38} и читала ему вслухъ, выразительно произнося французскiя слова, подвечеръ, на Акрополe, на самомъ, такъ сказать, подходящемъ мeстe. Въ ея разговорe Мартыну главнымъ образомъ нравилась влажная манера произносить букву "р", словно была не одна буква, а цeлая галлерея, да еще съ отраженiемъ въ водe. И вмeсто всякихъ французскихъ Билитисъ, петербургскихъ бeлыхъ, гитарныхъ ночей, грeшныхъ сонетовъ въ пять дактилическихъ строфъ, онъ ухитрился найти въ этой дамe съ трудно усваиваемымъ именемъ совсeмъ другое, совсeмъ другое. Знакомство, незамeтно начавшееся на пароходe, продолжалось въ Грецiи, на берегу моря, въ одной изъ бeлыхъ фалерскихъ гостиницъ. Софьe Дмитрiевнe съ сыномъ достался прескверный крохотный номеръ, - единственное окно выходило въ пыльный дворъ, и тамъ, на разсвeтe, со всякими мучительными приготовленiями, съ предварительнымъ похлопыванiемъ крылъ и другими звуками, хрипло и бодро начиналъ кричать молодой алекторъ. Мартынъ спалъ на твердой синей кушеткe, кровать же Софьи Дмитрiевны была узкая, шаткая, съ ухабистымъ матрацомъ. Изъ насeкомыхъ жила въ комнатe только одна блоха, зато очень ловкая, прожорливая и совершенно неуловимая. Алла, которой посчастливилось устроиться въ отличномъ номерe съ двумя кроватями, предложила взять Софью Дмитрiевну къ себe, а мужа перекинуть къ Мартыну. Софья Дмитрiевна, сказавъ нeсколько разъ сряду: да что вы, да что вы, - охотно согласилась, и въ тотъ же день состоялось перемeщенiе. Черносвитовъ, большой, долговязый, мрачный, заполнилъ собой всю комнатку; его кровь повидимому сразу отравила блоху, ибо она больше {39} не появлялась; его вещи, - принадлежности для бритья, зеркальце съ трещиной поперекъ, одеколонъ, кисточка, которую онъ всегда забывалъ сполоснуть, и которая стояла весь день, проклеенная сeрой, остывшей пeной, на подоконникe, на столe, на стулe, - удручали Мартына, и особенно было тяжко по вечерамъ, когда, ложась спать, онъ принужденъ былъ очищать свою, Мартынову, кушетку отъ какихъ-то галстуковъ и натeльныхъ сeтокъ. Раздeваясь, Черносвитовъ вяло почесывался, во все нгбо зeвалъ; затeмъ, поставивъ громадную, босую ногу на край стула и запустивъ пятерню въ волосы, замиралъ въ этой неудобной позe, - послe чего медленно приходилъ опять въ движенiе, заводилъ часы, ложился, долго, съ кряхтeнiемъ, уминалъ тeломъ матрацъ. Черезъ нeкоторое время, уже въ темнотe, раздавался его голосъ, всегда одна и та же фраза: "Главное, молодой человeкъ, прошу васъ не портить воздухъ". Бреясь по утрамъ, онъ неизмeнно говорилъ: "Мазь для лица Прыщеморъ. Въ вашемъ возрастe необходимо". Одeваясь, выбирая изъ носковъ предпочтительно тe, въ коихъ дырка приходилась не на пятку, а на большой палецъ, - залогъ невидимости, - онъ восклицалъ: "Эхъ, были когда-то и мы рысаками", и посвистывалъ сквозь зубы. Все это было очень однообразно и несмeшно. Мартынъ вeжливо улыбался.

Нeкоторымъ утeшенiемъ, однако, служило сознанiе риска. Въ любую ночь могло случиться, что въ предательскомъ снe онъ отчетливо назоветъ полногласное имя, въ любую ночь доведенный до крайности мужъ могъ подкрасться съ наточенной бритвой. Черносвитовъ, впрочемъ, употреблялъ безопасную бритву: съ этимъ снарядикомъ {40} онъ обращался такъ же неряшливо, какъ съ кисточкой, и въ пепельницe всегда лежалъ ржавый клинокъ съ окаменeвшей каемкой пeны, черноватой отъ волосковъ. Его мрачность, его плоскiя поговорки мнились Мартыну доказательствомъ глубокой, но сдержанной ревности. На весь день уeзжая по дeламъ въ Афины, онъ не могъ не подозрeвать, что его жена проводитъ время наединe съ тeмъ добродушнымъ, спокойнымъ, но видавшимъ виды молодымъ человeкомъ, какимъ воображалъ себя Мартынъ.

IX.

Было очень тепло, очень пыльно. Въ кофейняхъ подавали крохотную чашку со сладкой черной бурдой въ придачу къ огромному стакану ледяной воды. На заборахъ вдоль пляжа трепались афиши съ именемъ русской пeвицы. Электрическiй поeздъ, шедшiй въ Афины, наполнялъ праздный голубой день легкимъ гуломъ, и все стихало опять. Сонные домишки Афинъ напоминали баварскiй городокъ. Желтыя горы вдали были чудесны. На Акрополe, среди мраморнаго мусора, дрожали на вeтру блeдные маки. Прямо среди улицы, какъ будто невзначай, начинались рельсы, стояли вагоны дачныхъ поeздовъ. Въ садахъ зрeли апельсины. На пустырe великолeпно росло нeсколько колоннъ; одна изъ нихъ упала и сломалась въ трехъ мeстахъ. Все это желтое, мраморное, разбитое, уже переходило въ вeдeнiе природы. Та же судьба ожидала въ будущемъ новую до поры до времени гостиницу, гдe жилъ Мартынъ. {41}

И, стоя съ Аллой на взморьe, онъ съ холодкомъ восторга говорилъ себe, что находится въ далекомъ, прекрасномъ краю, - какая приправа къ влюбленности, какое блаженство стоять на вeтру рядомъ со смeющейся растрепанной женщиной: яркую юбку то швырялъ, то прижималъ ей къ колeнямъ вeтеръ, наполнявшiй когда-то парусъ Уллиса. Однажды, блуждая съ Мартыномъ по неровнымъ пескамъ, она оступилась, Мартынъ ее поддержалъ, она поглядeла черезъ плечо на высоко поднятую каблукомъ вверхъ подошву, пошла, оступилась снова, и онъ, наконецъ рeшившись, впился въ ея полураскрытыя губы и во время этого долгаго, не очень ловкаго объятiя, едва не потерялъ равновeсiя, она тоже пошатнулась, высвободилась и со смeхомъ сказала, что онъ цeлуется слишкомъ мокро, надо подучиться. Мартынъ ощущалъ въ ногахъ возмутительную дрожь, сердце колотилось, онъ злился на себя за это волненiе, напоминавшее минуту послe школьной потасовки, когда товарищи восклицали: "Фу, какъ ты поблeднeлъ!" Но первый въ его жизни поцeлуй - зажмуренный, глубокiй, съ какимъ-то тонкимъ трепыханiемъ на днe, происхожденiе котораго онъ не сразу понялъ, былъ такъ хорошъ, такъ щедро отвeчалъ на предчувствiя, что недовольство собой вскорe развeялось, и пустынный вeтренный день прошелъ въ повторенiяхъ и улучшенiяхъ поцeлуя, а вечеромъ Мартынъ былъ совершенно разбитъ, словно таскалъ бревна. Когда-же Алла въ сопровожденiи мужа вошла въ столовую, гдe онъ и мать уже чистили апельсины, сeла за сосeднiй столикъ, проворно развернула конусъ салфетки и, съ легкимъ взлетомъ рукъ, уронила ее къ себe на колeни, послe чего придвинулась со стуломъ, - Мартынъ {42} медленно запунцовeлъ и долго не рeшался встрeтиться съ нею глазами, а когда наконецъ встрeтился, то въ ея взглядe не нашелъ отвeтнаго смущенiя.