Луис Фишер - Жизнь Ленина

• Название: Жизнь Ленина
• Автор: Луис Фишер
• Издательство: «Книжная лавка — РТР»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: ISBN 5-300-00971-7 (т. 1) ISBN 5-300-00970-9

В. И. Ленин сыграл большую роль не только в истории России, Восточной Европы, но его учение повлияло на развитие многих стран.

В книге Луиса Фишера предстает образ Ленина не только политического деятеля, но и человека. Автор рассказывает и о людях из его окружения.

Данное издание дополняет уже известные работы о жизни Ленина и его месте в истории России и многих стран мира.

---

У Чичерина не было личной жизни; ни женщины, ни мужчины не интересовали его. Труд, игра на рояле, книги — таковы были его сублимирующие страсти. Обычно он работал всю ночь и чаще всего по ночам принимал иностранных послов. Единственным его другом, с которым он часто вел длинные ночные беседы, был германский посол граф Брокдорф-Ранцау, горячий сторонник восточной ориентации в немецкой внешней политике.

Если у Чичерина была другая страсть в жизни, то это была его болезнь. Он дорожил своими недугами как настоящий ипохондрик и всегда был окружен врачами. К концу двадцатых годов он потолстел так, что стал похож на разбухшую грушу. Он страдал от сахарной болезни, от слабого зрения, от невралгических болей в правой ноге. В 1936 году он умер, одинокий и забытый. Когда его положили в открытом гробу в конференц-зале НКИД, на его лице и руках можно было прочесть физические страдания, которые он перенес в последние годы. Над его телом произнес траурную речь, полную критики, посол Н. Н. Крестинский, вскоре приговоренный к смерти в результате одного из московских процессов.

Коллеги Чичерина ценили его огромные способности, но не ладили с ним. Он вечно враждовал со своим первым заместителем Литвиновым, и всем наркомин-деловцам было хорошо известно, что если Чичерину нравилось чье-нибудь предложение, то следовало ожидать, что Литвинов его отвергнет, и наоборот, что Чичерин наверняка не примет идеи или плана, развитого Литвиновым. Не говоря уже о том, что Чичерин ориентировался на Азию и на Германию, в то время как Литвинов хотел завязать дипломатические отношения с Западной Европой и Соединенными Штатами, эти два одаренных человека были просто чересчур несродными в личном отношении. Полнокровный, динамичный, грубоватый Литвинов терпеть не мог чичеринской щепетильности. Он называл Чичерина старой девой. Когда я как-то сказал Литвинову, что Чичерин мне рассказывал о советско-германских отношениях, он возразил: «У Чичерина память уже не та, что была». Память у обоих была отличная.

У Ленина были свои трудности с Чичериным. 4 июня 1918 г. Бухарин, Сокольников и Ларин собирались в Германию для торговых переговоров. Обмен записками между Чичериным и Лениным на заседании СНК по этому поводу приводится ниже:

Чичерин: Нельзя ли вместе с Вами устроить совещание в воскресенье утром, чтобы дать инструкции Сокольникову, Ларину и Бухарину, уезжающим во вторник?

Ленин: Нельзя-ли в субботу в 5 час, чтобы не портить воскресенья?

Чичерин: В 5 ч. дня никак не могу, это главный момент нашей работы.

Ленин: В 6 1/2? 7 до 8?

Чичерин: Я не могу вырваться до 9 ч. Придется без меня. В 5 ч. до 7 или 8 ч. у Сокольникова и К0 совещание с немцами{486}.

24 мая 1918 г. Ленин получил письмо от посла в Германии Иоффе и от советского генерального консула в Берлине Менжинского, содержавшее нападки на Чичерина. Ленин ответил в тот же день:

«Дорогие товарищи! Получил Ваши пессимистические и сердитые письма… Часть Ваших обвинений, направленных против Чичерина, падает на меня. Например, я настаивал на посылке тезисов о концессиях через немцев, дабы показать им, насколько серьезно мы хотим деловых экономических сношений. (Тезисы выработаны единодушно при участии Радека и других «лево»-глупистов.)…Недовольство Чичериным, по-моему, у Вас преувеличено». Ленин просил сформулировать конкретные предложения и послать ему копии всех телеграмм и писем, получаемых Чичериным, «в части строго практической и краткой, ибо всего читать мне абсолютно некогда». По-видимому, представители в Германии жаловались на нервность Чичерина. «Не нервничайте и Вы», — советует Ленин{487}.

Встреча между Лениным и делегатами, направляющимися в Германию, произошла, как предлагал Чичерин: Ленин согласился «испортить воскресение». Сохранилось письмо Ленина к Иоффе по этому поводу: «Я сижу на заседании «отъезжающих» (без Ларина). Слышу речи против того, что «Иоффе переносит Комиссариат иностранных дел в Берлин». Трения между Вами и Чичериным иногда используются — более бессознательно, чем сознательно, — в смысле или в направлении обострения этих трений. Я уверен, что Вы будете начеку и обострять этих трений не дадите. Я следил внимательно за Вашими письмами и убежден непреклонно, что трения эти неважные (хаос везде, неаккуратность везде — во всех комиссариатах, и от этого зла лечение медленное). Терпение и настойчивость, и трения уладятся. Чичерин превосходный работник,

Ваша линия вполне лояльно проводит Брестский договор, успех у Вас уже есть, по-моему, — а отсюда вытекает, что трения легко уладим. Если немцы-купцы возьмут экономические выгоды, поняв, что войной с нас ничего не возьмешь, все сожжем, — то Ваша политика будет и дальше иметь успех. Сырья немцам дать сможем…»

«Бухарин лоялен, но зарвался в «левоглупизм» до чертиков. Сокольникой свихнулся опять. Ларин — мечущийся интеллигент, ляпала первосортный. Поэтому будьте архи на чеку со всеми этими премилыми и препрекрасными делегатами…»{488}

«Хаос везде». В двух словах — советская история к середине 1918 года. В 1923 году, до наступления эры большевистского идолопоклонства, г. Зиновьев писал о тех днях: «Надо вспомнить все эти тревожные, все эти тяжелые переломные моменты, чтобы уяснить себе, что не будь тогда товарища Ленина — неизвестно что было бы с нашей революцией{489}.

19. ЛЕНИН РАНЕН

«Лето ли кончалось, осень ли начиналась — не помню. Только ночь была темная, сырая. Какая-то изморозь, туман, мгла. За несколько шагов с трудом различаешь очертания предметов. В Кремле тихо, но тишина какая-то тревожная. Накануне, ночью, неожиданно прозвучал выстрел около здания Совнаркома. Кто и почему стрелял — неизвестно.

Я возвращался ночью с какого-то поздно затянувшегося собрания в Кремль. Обстоятельства были тогда не очень веселые (вторая половина 1918 года). Самый разгар наших военных поражений, отчаянный голод в столице, бешеная работа контрреволюционных организаций. С каждого митинга мы приходили буквально мокрые, изнемогающие от усталости — такую изнурительную борьбу приходилось вести с предателями и шептунами. С ними заодно был голод. А к зиме надвигался еще и холод…»

Так писал в «Правде» за 22 января 1927 г. Л. С. Сосновский, член ВЦИК с 1917 по 1924 год, редактор крестьянской газеты «Беднота» и один из виднейших советских публицистов в двадцатые годы, вспоминая август 1918 года; в Москве, в августовские ночи, мороз иногда пробирает до костей. «В Кремле — не видно ни души, — продолжает Сосновский. — Мне оставалось пройти еще несколько десятков шагов, и я уже дома. Но вот на противоположном тротуаре вынырнула из тьмы какая-то фигура. Осветил ли ее тусклый фонарь или свет из окна но что-то вдруг толкнуло:

«Не Ильич ли?

Один? В такой поздний час? И идет не к квартире своей, а к набережной… Он ли? Поднятый воротник пальто, надвинутая на лоб кепка. Несомненно, он. Удобно ли оставить его одного в этой беспокойной тишине темной ночи? А выстрел, прозвучавший накануне? Нащупываю в кармане револьвер. Надо присоединиться к Ильичу, не оставлять его одного. Но, может быть, он хочет именно одиночества? Хорошо ли приставать к нему, навязываться с разговорами, нарушать его одинокую прогулку?

Нет, страшно уйти. А вдруг… Ведь никакого оправдания не будет уходу. Пойду за ним… Быстро перешел на другой тротуар и хочу незаметно следовать за ним. Ильич услышал шаги, оглянулся. Теперь уж надо окликнуть его, чтобы он не встревожился.

«Здравствуйте, Владимир Ильич… Что это вы так поздно гуляете и в такую погоду?»

«Здравствуйте… Не спится что-то, и голова болит. Решил освежиться на воздухе. А вы?..»

Рассказываю о собрании, откуда возвращался.

В. И. спрашивает, на каких заводах я бывал в последние дни и что там делается. Каково настроение рабочих. Известно его умение из каждого человека извлечь нужные ему факты.

Я рассказал ему о самых бурных собраниях на Прохоровке и в Александровских ж.-д. мастерских. Рассказал, что нам еле-еле удавалось говорить, что нас буквально стаскивали с трибуны. Настроение рабочих тяжелое. Да и есть от чего. Опять несколько дней не выдавали ничего по карточкам. На лица женщин-работниц прямо страшно смотреть. Подлинная печать голода. А эсеры и меньшевики бесстыдно разжигают недовольство, пускают в оборот чудовищные сплетни, фантастические обвинения. Страшно трудно бороться с этим. Люди голодны, измучены. И все-таки классовое сознание побеждает. Но каждый день приносит новые колебания, новые вспышки отчаяния.

Ильич редко перебивал меня вопросами и слушал, задумчиво покачивая головой. Он спрашивал особо настойчиво о железнодорожниках и металлистах: как они?

И, перебивая мой рассказ, повторял протяжно и раздумчиво:

— Д-да… Ослаб наш рабочий, ослаб…»