Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

• Название: Александр Поляков Великаны сумрака
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Господа, господа! Ужасная весть! — голос директора дрогнул. — В Петербурге. У Летнего сада. Злодей покусил­ся на жизнь Государя Александра Николаевича! Но Прови­дение сохранило Императора. Господа, 4 апреля — страш­ный день для России.

— Кто же? Кто злодей? — прилетело с «камчатки».

— Какой-то Ка. Каракозов. — Матвей Петрович близо­руко уткнулся в газету: «.около 4 часов пополудни, когда Государь Император, по окончании прогулки. приблизился к своему экипажу, неизвестный человек, стоявший в толпе народа. выстрелил в священную особу Его Императорско­го Величества. Крестьянин Костромской губернии Осип Комиссаров, увидевший направленный против Государя Императора пистолет, толкнул преступника в локоть, вслед­ствие чего пуля пролетела над головою Его Величества. Сде­лавший выстрел пробежал вдоль Невы, по направлению к Прачешному мосту, но был задержан городовым, унтер-офи­цером Степаном Заболотиным, который вырвал у него дву­ствольный пистолет, и унтер-офицером Лукьяном Слесар- чуком и доставлен в III Отделение собственной Его Импера­торского величества канцелярии. При задержании выстре­лившего. сверх пистолета отобраны: 1) фунт пороха и пять пуль; 2) стеклянный пузырек с синильной кислотой, поро­шок в два грана стрихнина и восемь порошков Морфия; 3) две прокламации «Друзьям рабочим».

— Каракозов. Кара. Черный. Черт. — выдохнул, крес­тясь, побледневший Рещиков. — Бесы. — Учитель присло­нился к стене, спрятал личико в ладонях, и его острые плечи затряслись от рыданий.

— Занятия отменяются. Все в храм, господа. — вздохнул вошедший директор. — Возблагодарим Господа Бога.

Когда гимназисты нестройной гурьбой шли в церковь, когда уже миновали Строгановскую и подходили к шумной Воронцовской, Левушка догнал Желябова. Андрей как ни в чем не бывало говорил о своих походах на Миллионную, на освещенную аляповато-красными фонарями Миллионную, где миллионами и не пахло, где грешили против седьмой за­поведи — прелюбы творити — за пару потертых целкачей, а то и того меньше.

— А не хочешь ли со мной? — спросил вдруг Желябов, гля­дя в упор на Левушку; того даже пот прошиб, а под ложечкой сделалось холодно, будто лед проглотил. — Не то давай, зав­тра с латыни откачарим. У меня там девицы знакомые. Аня, она Антуанеттой велит себя называть, а еще — Капа, по про­звищу Клоп, потому как к ночи пахнет от нее не то коньяком, не то клопами.

К такому повороту событий Левушка не был готов. Он шел на золотую медаль, числился в первономерных гимназистах, ходил в любимчиках у Падрен де Карне, не единожды спасая честь учебного заведения во время всевозможных смотров и высочайших инспекций. Недавно в присутствии нового ми­нистра народного просвещения графа Толстого Левушка по памяти нарисовал карту Африки — со всеми реками, гора­ми, туземными и европейским владениями. Граф был потря­сен.

Все так, но и отказаться Левушка не мог. Желябов бы тот­час начал ерничать, и назавтра бы все узнали, что «барин» Тихомиров побрезговал компанией «крепостного»: отец Ан­дрея и вправду был крепостным у помещика Нелидова; обу­ченному грамоте сыну повезло: добрый барин подарил ему «Золотую рыбку» Пушкина, ласково погладил по голове и определил в уездное училище.

— Знаешь, Андрей. Я бы. — промямлил Левушка.

— Знаю, Лео! И на елку бы влезть, и коленки б не обо­драть.— расхохотался Желябов, показывая ослепительный ряд крепких крестьянских зубов.

С урока латинского они сбежали — откачарили. Долго шли — почти крались! — по переулочкам-тропинкам, где Андрей знал всякий камень, но едва вышли на широкую мостовую, и до Миллионной оставалось пару кварталов, как наткнулись на ватагу парней, в поисках удалой забавы заб­редших сюда не то с Соляной пристани, не то с Глинища. Левушка и глазом не успел моргнуть, как получил тычок в подпупок, а следом наглый и хлесткий «шарлатан» заехал ему в правое ухо. У Желябова из расквашенного носа текла кровь, но тот отбивался короткими и точными ударами. «Кру­ши красную говядину! — вопили парни; так звали «шарла­таны» городских гимназистов — за форму с красным ворот­ником и околышем. — На-ко, гадина — красная говядина! Вот те свежий лещ, вот те ссадина.»

Словом, досталось им. Еле ноги унесли.

Мама разохалась, а отец, знакомый с полевой медициной не понаслышке, велел смачивать синяки утренней мочой и прикладывать листы подорожника.

Когда следы неудачного похода к жрицам любви почти сошли с угреватых гимназических лиц, Желябов после уро­ков отвел Левушку под раскидистые каштаны.

— Хочешь познакомиться с Антуанеттой и Капой? — спро­сил, разминая табак. — Девицы с Миллионной.

Левушка отшатнулся и побледнел, да так, что на лице опять проступили боевые отметины.

— Не трусь. Соберемся у приятеля моего, у студента Пру- гавина. Его из новороссийского университета исключают.

— За что же? — как во сне, спросил Тихомиров.

— За Писарева, критика, — рассеянно ответил Андрей, ловко нанизывая кольцо из папиросного дыма на ветку каш­тана. У Левушки голова пошла кругом: все смешалось — кумир молодежи Писарев, кокотки с Миллионной, какой- то студент Пругавин.

Оказалось, что профессор назвал Писарева умалишенным; да еще прибавил про припадок на почве душевной болезни, после чего несчастный был помещен в психиатрическую ле­чебницу, где дважды покушался на самоубийство. Весьма живописно лектор рассказал студенчеству о побеге власти­теля дум из «скорбного дома» — с переодеванием в санитара, сидением в дупле старого дуба (шесть часов кряду), ловким выбрасыванием из лодки сплоховавшего служителя (чуть не утоп, бедняга; зато критик оттолкнулся веслом и был таков!) и прочими ухищрениями, выказывающими в авторе «Борь­бы за жизнь» умение бороться за эту самую жизнь и недю­жинную художественную натуру.

Аудитория зароптала. А студент Пругавин кинулся с ку­лаками защищать честь своего любимца. Напрасно кричал профессор: «Да ваш Писарев закончил курс с крайне по­средственными знаниями и весьма невысоким умственным развитием!» От его манишки студента оторвал лишь городо- вой, кликнутый с улицы расторопным дворником. Забияку представили к отчислению.

Левушка опоздал к назначенному часу. Вошел и смутил­ся: с засаленного дивана на него уставились две девицы; при­чем одна с отвращением курила, другая безостановочно по­глощала монпасье, по-детски причмокивая размалеванными губами. По углам сидели всклокоченные молодые люди — че­ловек пять-шесть. Желябов жестом завсегдатая приветливо махнул рукой от окна. Посредине комнаты стоял Пругавин с книгой.

— Вслед за великим Писаревым я призываю вас. — под­нял он палец к низкому потолку. — Естественным наукам — да! Искусствам, воспевающим праздность.

— А я люблю праздники! — вскинулась курильщица. — Клиент тогда добренький. Пахитоской угостит. Или тене- рифчиком.

— Погоди, Капа! — поморщился Пругавин; вздохнул, про­шелся по комнате — Думающая молодежь наша должна про­никнуться глубочайшим уважением и пламенной любовью. Да-да, любовью! Любовью к распластанной лягушке. Вспомните Базарова.

— Меня содержательница наша Агрипина Оскаровна на базар взяли-с. Перед заговеньем на филипповки. Там и при­вязался, французик-то. Лямур, бает. Втетюнькался. Краси­вый! Губки мокренькие. Нравилось при свете. И чтоб ля­гушкой я. Льягуська — одно слово и знал.

Погрозив ей кулаком, Пругавин продолжил:

— Тут-то именно, в самой лягушке, и заключается спасе­ние и обновление русского народа. Мы развиваем искусст­ва, преклоняемся перед Пушкиным. В то время как есть го­лодные, есть падшие, и это. Да это сравнимо с дикарем, ук­рашающим себя драгоценностями! Творчество — вздорная потребность.

Но Капа-Клоп все время норовила вставить свое путаное словцо. В конце концов Пругавину это надоело, и курящую девицу на извозчике отправили обратно в бордель. Вторая девушка, Антуанетта, расправилась с фруктовыми леденца­ми и настороженно притихла.

Студент Пругавин захлопнул книжку Писарева и принял­ся ругать графа Льва Перовского, прежнего министра внут­ренних дел; это он добился государственного признания до­мов терпимости и настоял, чтобы всех бланковых проститу­ток собрали с панели в бордели.

— У девушек отобрали желтый билет, взяли на полный пансион. — подал голос упитанный юноша с румянцем до ушей. — Но тут-то, господа. Конечно, платье, обувь, пита­ние — и все втридорога. Я справлялся: долг девицы перед содержательницей не должен превышать 25 рублей сереб­ром.

— Верно, Курбатов! — поддержал юношу Пругавин. — А на деле — и 30, и 50, и 100 рублей! В долгах, как в шелках. До гробовой доски. А как их осматривают.

— Давеча дохтур в покойницкой осматривал.— вдруг хи­хикнула Антуанетта. — У меня еще Варька Мордовка билет выпросила. Венерой захворала, ну а работать-то надо. Народец всякий шныряет, а мы в чем мамка родила. Хорошо хоть со­терну выпили. А то сраму.. Я, правда, больше лафитец люблю.