Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

• Название: Агата Кристи. Английская тайна
• Автор: Лора Томпсон
• Издательство: АСТ, Астрель, Полиграфиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064397-4, 978-5-271-28709-1, 978-5-4215-0964-6

Агата Кристи. Королева детектива. Любимая писательница миллионов. Женщина, чья жизнь была окутана не меньшей тайной, чем сюжеты ее захватывающих романов.

В своей увлекательной книге Лора Томпсон рассказывает об эдвардианской Англии, в которой выросла Агата Кристи, о ее друзьях, близких, мужьях и дочери, но прежде всего отвечает на многие вопросы, которые по сей день мучают биографов и поклонников писательницы.

---

Позднее Агата обсуждала с Максом характер Офелии,[323] всерьез выдвигая предположение, будто Шекспир с его женскими персонажами «был сам достаточно женствен, чтобы видеть мужчин их глазами». Она задала ему тогда не имеющий ответа вопрос: «Почему Офелия сошла с ума?»[324] Впоследствии она верила, что нашла правильный ответ. После представления «Генриха IV» (часть II) она ужинала у Роберта Грейвза и познакомилась там с его другом, врачом. «Я сказала, что Офелия — персонаж, который труднее всего понять. Он ответил: „О нет, в любой палате шизофреников психиатрической больницы вы найдете свою Офелию“».[325]

В то время Агата была почти влюблена в Шекспира: «Не могу думать ни о чем другом». (Греческая драма ее, напротив, разочаровывала: «Что поражает меня в этих драмах, так это отсутствие какой бы то ни было идеи — или концепции», — мнение, которое едва ли могло найти отклик у Макса.) Шекспировские сонеты оставили след в «Каникулах в Лимстоке» и «Разлученных весной»,[326] а название «Берег удачи» («Taken at the Flood») взято из «Юлия Цезаря». Она намекала и на то, что имя Эдгар в «Игре зеркал» имеет отношение к «Лиру», а «Макбет» положен в основу сюжета романа «Вилла „Белый конь“»,[327] в котором также есть подробное рассуждение о том, как следует ставить эту пьесу. Ну а «Щелкни пальцем только раз»[328] («By the Pricking of My Thumbs») — разумеется, прямая цитата из нее.

В письме к Максу Агата пытается представить себе самого Макбета. «Не думаю, что он обладал тем, что называют „яркой индивидуальностью“, — писала она, что было справедливо и в отношении самой Агаты. — Так и вижу его: тихий маленький человек, весьма тщеславный, снедаемый желанием быть лидером… имеющий какой-то физический недостаток; он не заикался?» Она представляет его пирующим в таверне с Беном Джонсоном и компанией: он почти все время молчит, потом уходит, «а в таверне никто и не заметил его ухода. Но когда он идет домой, в голове его поют и пляшут слова, сопрягающиеся в прекрасные тексты, и он видит, как их произносят со сцены… Ну почему ты не рядом, чтобы можно было поговорить?»[329]

На Макса произвели впечатление (может, немного и удивили) знания Агаты, которые она словно бы чуточку нарочито демонстрировала ему — как ученица учителю, желая снискать одобрение. В феврале 1943-го он предложил ей «написать небольшую популярную книгу о Шекспире-человеке. Будучи сама писателем, творческим человеком, ты обладаешь проницательным воображением и сможешь разгадать многие загадки его жизни и творчества — ведь это тоже будет отчасти, пусть немного, работой детектива! Так что дай-ка задание Пуаро и приступайте. А понадобится тебе научная помощь — я сделаю все, что смогу, чтобы удержать тебя на верном пути».

Если Агата и усмотрела в этом некоторую снисходительность с его стороны и была немного задета, то ничем не выдала себя. Но и предложение Макса не приняла: «Нет, я не могу писать книгу о Шекспире; все мои рассуждения — это всего лишь миссис Пупер, и только для тебя!» (Они с Максом между собой называли друг друга миссис и мистер Пупер; это были их домашние прозвища, происхождение которых никому, кроме них, не известно.) Агату раздражало, когда мать Макса говорила, что она должна раздвигать границы своего таланта и писать «более серьезные» книги, например «биографии». А вот замечания Макса по поводу ее книг — которые иногда граничили со вмешательством, — похоже, ее не задевали. Он не завидовал ее успеху и этим отличался от других мужчин: большинству из них (Арчи?) было бы трудно исполнять роль принца-консорта при женщине такой известности, какой пользовалась Агата. «Макс был очень тщеславен», — утверждает Джоан Оутс. Но его самоуверенность вселяла в него и дух соперничества. Он любил отстаивать свое мнение, значимость собственной работы и претендовал на принадлежность к высшим интеллектуальным сферам. Вот, например, критические замечания об «Убийстве в доме викария», которые он послал Агате еще в 1931 году:

«Ангел, ты, конечно, невероятно умна. Единственное мое возражение, касающееся этой истории, состоит в том, что она слишком умна… Думаю, твоя манера письма идеально соответствует детективному жанру, потому что читатель забывает о печатной странице, словно бы дуновением пролетевшего ангела переносится непосредственно в гущу реальных событий и чувствует, что и авторская речь, и диалоги не написаны — как это должно было бы быть, по моему мнению, — а проговариваются; теперь я понимаю, почему ты игнорируешь точку с запятой. А вообще — отлично!»

Макс делает Агате нагоняй из-за грамматической ошибки в романе «Пять поросят», который он тем не менее ставит «в один ряд с твоими особыми шедеврами». «Если бы ты только правильно употребляла предлоги. Неправильно: „Он попенял ему из-за того, что…“ Правильно: „Он попенял ему за то, что…“ Это очень распространенная ошибка… Но, знаешь, я прочел все очень внимательно и получил большое удовольствие» (на самом деле, как напомнила ему Агата, он уже читал роман в рукописи).[330] В следующем письме он хвалит роман Дороти Сэйерс «Смерть по объявлению» за «интеллектуальный стиль». Агата парировала: она, мол, сейчас в Уинтербруке, в его библиотеке, печатает на машинке свой новый роман: «Святотатство! Пишу нечто совершенно примитивное в святая святых интеллектуала мистера Пупера!» Но в целом она не обращала внимания на покровительственный тон мужа. В сущности, в том, что касалось ее работы, она вообще не принимала Макса во внимание, и в ее сочинениях он почти не фигурирует. Только относительно книги «Расскажи мне, как живешь…» ей было интересно его мнение — оно и понятно: в конце концов, это была его территория.

Макс прочел рукопись в конце 1944 года.

«Признаюсь, поначалу мне показалось, что немного нескромно публиковать такую книгу, ведь в ней так много — о нас, но потом я подумал, что это не важно; главное, что она, не сомневаюсь, доставит удовольствие и будет интересна большому количеству людей. Может, было бы лучше, чтобы она вышла теперь, пока не закончилась война, чем потом, когда я снова окунусь в свою основную работу, вернусь к раскопкам и буду на виду».

Ниже Макс пишет, что Агата…

«…стала очень хорошим писателем, я имею в виду твой повествовательный дар помимо умения писать выразительные диалоги, в чем ты всегда была мастерицей… Конечно, в книге, как всегда, есть некоторое количество ошибок, вернее, неправильно написанных слов, но об этом — завтра, в отдельном письме. Постоянно неправильно пишется Мохоммед вместо Мохаммед…»

Агата рассказывала Максу, как хорошо ей было писать эту книгу, тем более что это был едва ли не мучительный опыт: «Я словно проживала все те дни снова, а теперь как будто очнулась в холодном и одиноком мире… Как мне прожить эти годы, как дождаться тебя?»[331] В те более чем три года, что провела в разлуке с мужем, она начала снова испытывать похороненный было страх оказаться покинутой, остаться одной, поэтому общее прошлое приобретало сакральный смысл. Их письма полны общих воспоминаний. «Я сейчас много пишу, у меня хорошо идет, но когда устаю и когда начинает болеть спина, мне хочется найти подушку и… положить ее тебе на колени, а на подушку — голову, как я делала это тогда, давно, когда мы жили на Крессуэлл-плейс. Помнишь?»[332]

Макс, в свою очередь, писал: «Мне нравится представлять тебя в шерстяном ейгеровском платье, которое я подарил тебе перед отъездом из Англии. Носишь ли ты его? Моя пушистая бабочка-медведица! Помнишь то ворсистое шерстяное пальто, которое было на тебе в Багдаде, в марте, в тот день, когда мы на такси направлялись на раскопки в Арпачию?»[333] Не раз напоминает он Агате о том вечере на Лаун-роуд, когда она болела, а «я готовил еду, следуя твоим указаниям, которые ты отдавала, лежа в постели! Как было весело!». Иногда на него находило лирическое настроение — возможно, наследие юности — и он сочинял какое-нибудь весьма вымученное стихотворение.[334]

«Порой меня посещают воспоминания… как мы планируем сад в Гринвее, сидя под липами, как глядим на зеленую лужайку в Уоллингфорде; мои книги в библиотеке, разговоры об археологии… Это лишь немногое из того, что вспыхивает в памяти, как желтые ноготки, твои любимые цветы, сверкающие под солнцем… Что для меня бесценно в тебе, так это твое воображение, которое всегда было для меня стимулом, столь необходимым для ученого ума, твои любовь и преданность, без которых жизнь бесцветна, твои энергия, свежесть и жизнелюбие, твоя способность разделять со мной мои интересы и радости…»[335]

Агате было чрезвычайно приятно, что Макс ценит в ней то, что вызывало у Арчи досаду. «Я так рада, что ты написал мне это, дорогой». Тем не менее ее тревога была почти осязаемой. Как бы ни взбадривал ее Макс, физическая разлука нервировала. Быть может, она вспоминала, что случилось, пока она несколько недель разбирала вещи в Эшфилде после смерти матери. «О, дорогой, я ненавижу эти ноябрьские дни, — писала она в 1942 году. — Я хочу быть с тобой, иногда мне бывает так страшно, что наши пути расходятся, вместо того чтобы идти параллельно друг другу… Думай обо мне почаще, пожалуйста, и почаще пиши, потому что я нуждаюсь в ободрении, особенно в те дни, когда нет солнца».