Мартина Моно - Нормандия - Неман

• Название: Нормандия - Неман
• Автор: Мартина Моно
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1963

Роман «Нормандия — Неман» представляет собой художественное изложение действительных событий. Все в нем абсолютно достоверно, и вместе с тем все полностью вымышлено. Чтобы сохранить должную пропорцию между эпизодами эпопеи, развертывающейся на протяжении трех лет, автор романа, как и авторы одноименного фильма, допустил некоторые вольности и свел к двадцати число основных персонажей, наделив их чертами, заимствованными почти у двухсот французских и русских летчиков, павших в боях, пропавших без вести и живущих в наши дни.

---

Буасси вспоминал книги своего детства, книги в замечательных красных переплетах с золотым обрезом. «Записки гимназиста», «Беглец из Сибири», трагический «Михаил Строгов» — в Иркутск, с поручением царя… Россия казалась ему смешением всего, что есть на свете. Это застывшие реки, красивые женщины в санях, «Бурлаки на Волге» и ресторанчик на улице Пас-си, где по вечерам плакали шоферы такси в ожидании балалаечников. Это Одесса и матросы с «Потемкина» — он видел их в фильме в кино, что на левом берегу. Это сказочный лес. Рыцарь, который путешествует по этому лесу, знает, что встретит волшебниц, добрых — и злых, но не людей. Для Буасси Россия была в какой-то степени страной сверхъестественной, и он рассматривал спины советских нилотов, как крестьянин из Финистера разглядывал бы сенегальцев, высадившихся на его грядке с капустой.

— Внизу вода, — сказал Бенуа.

Он сидел рядой с приехавшим с Мальты Мюллером и с Леметром. Карта была у одного Леметра. Она лежала у него на коленях.

— Это Каспий, — сказал Леметр.

— Можно подумать, что там льдины, — заметил Мюллер.

— Он зимой замерзает, — пояснил Леметр.

Был ли это в самом деле лед? Становилось все холоднее. В легких полуботинках и в обмундировании, рассчитанном на африканский климат, они чувствовали, как постепенно превращаются в айсберги. Шардон ворчал:

— О чем только думало интендантство! Могли бы, кажется, вспомнить о термометре.

— Интендантство не думает, — возразил Леметр.

Казаль, бежавший из Джибути через Египет, просто посинел от холода.

— Эй, доктор, — крикнул он, — где грог?

Доктор сидел в своем углу, скрестив руки и полузакрыв глаза, — безмятежный Будда. Он сделал все, чтобы заплатить злой судьбе как можно меньше. Когда в жизни приходится туго, самое лучшее — мысленно погрузиться в спячку. Сейчас доктор витал в облаках — они несли его к рыжеволосой медсестре, которая напоминала ему его студенческую юность. У медсестры было и другое преимущество — хорошо натопленная комната и большая перина из гагачьего пуха… Доктор грезил. Вопрос Казаля грубо вытряхнул его из теплой постёли, где он чувствовал себя в отличной компании, и водворил в обледеневший самолет, где все было исключительно мужским.

— Мальчики, — сказал он тоном, не допускающим возражений, — я сделаю вам прививки против всех болезней, какие только есть на свете, и еще от нескольких. А пока порезвитесь.

И снова закрыл глаза, пытаясь, скрывшись за собственными веками, вернуться к своему рыжему призраку.

На пороге кабины, пилотов появился Кастор — он прошел туда вместе с русскими летчиками — и негромко объявил:

— Господин майор, пилот сообщает о плохой погоде и небольшом снегопаде.

Небольшой снегопад! Марселэн взглянул вниз, на проносившуюся под ним огромную невидимую равнину, по которой гуляла буря, на гонимые порывами шквала снежные хлопья, несущиеся белой пеленой Повсюду, куда ни взглянешь. Изредка мелькало что-то серое — возможно, земля. «Вот оно, крещение Русью», — думал он. Он всегда приходил в ужас, если чувствовал себя бесполезным. А сейчас было именно так. Они вре подчинялись ему — все пятнадцать. И они полностью зависели от этих четырех советских летчиков, из которых ни один не знал ни слова по-французски, летчиков, украдкой рассматривавших перед отлетом своих пассажиров. Вот уже триста километров русские вели, самолет то йа бреющем полете, то вслепую. Марселэн был немного похож на тех бравых кондукторов, что сидят в автобусах рядом с шоферами. Это было невыносимо, но, с другой стороны, — он должен был это, признать — ничего иного ему не оставалось.

— Я не хотел бы сеять панику, — вкрадчиво молвил Шардон, — но я убежден, что это кончится плохо.

— Заткнись! — цыкнул Вильмон.

Этот возглас так мало соответствовал его манере разговаривать с людьми, что Бенуа позабыл собственную тревогу и в удивлении уставился «а Вильмона.

Внизу по-прежнему ничего не было видно. Только снежные вихри да ощущение бесконечности….

Снова из кабины пилотов выглянул Кастор. Он. походил на неумолимого вестника из античной трагедии, несущего приговор судьбы.

— Господин майор…

— Ну вот, — вздохнул Бенуа, — опять хорошие новости!

Кастор сделал вид, что не слышит.»

— Пилот отказывается садиться на аэродром, он затребовал по радио запасную площадку.

В самолете происходило нечто странное. Французские летчики были объяты страхом. Все они — пилоты одноместных самолетов — привыкли подчиняться команде. Но одно дело — страстно желать сражаться, быть готовым протаранить врага, чувствовать себя способным выполнить самое дьявольское задание, одно дело— быть солдатом На своем посту, и совсем другое — пассажиром оказавшегося в опасности самолёта.

Пробраться из такой Далй, объехав полсвета, отбросить — это еще более сложно! — предрассудки и опасения, и все для того, чтобы глупейшим образом погибнуть в самолете, который даже не сам пилотируешь!

Бенуа прильнул к окну.

— Что-нибудь видишь? — спросил Мюллер.

— Ровно ничего.

Мюллер пожал плечами.

— Ну а как покажет себя командир?

— Очень интересно, — сказал Бенуа.

Марселэн- встал- Бывают обстоятельства, которые следует встречать стоя. Он посмотрел на своих летчиков. Они держались хорошо, полные решимости, если понадобится, пойти на все. «Хорошие ребята», — отметил он про себя. И, задумавшись над тем, что он мог бы для них сделать, он почувствовал горячее желание жить. И тут же он чуть не расхохотался: рядом с ним, несмотря на драматизм обстановки, сном праведника спал доктор!

— Полюбуйтесь на нашего доктора, он спит себе, и все тут!

Великолепный пример безмятежной веры!

Все разразились хохотом. Доктор приоткрыл один глаз и яростно уставился им на командира.

— Неправда. Он притворяется, этот доктор. А нз самом деле он труоит, как и все.

И все же в этой амальгаме ночи и снега кое-что происходило. Буасси давно не молился. Сестры его воспитывались в пансионе Святой Марии, дядя — рыцарь Мальтийского ордена, сам он, когда был в коллеже, молился каждый день — можно было быть уверенным, что во спасение его души уже прочтено столько молитв, что ему хватит. их на всю жизнь. Но когда он почувствовал, что самолет снижается, он сложил руки для молитвы. И из самой глубины его сердца вырвались древние слова:

— Славлю тебя, милосердная дева Мария…

Лица окружающих его товарищей были серьезны. Сначала пассажиры почувствовали, что самолет резко изменил курс, гул моторов ослабел и, казалось, самолет поплыл. Это ощущение породило тревогу. Потом знаков мая вибрация… выпускают шасси, будет посадка. Куда, как? Шутка сказать — сесть в такую бурю! Здесь даже самый закаленный из летчиков начинает мечтать о тверч дой земле. Самолет накренился, и в окна с левой стороны стали видны странные световые гало, которые то исчезали, то появлялись и в конце концов, выстроившись в длинный ряд, окончательно исчезли в совсем близкой бесконечности.

На земле жгли костры. Небо так затянуло, что самолета не было видно — только слышался шум мотора. Никто не помнил такого урагана, как в этот день.

Пассажиры почувствовали, как самолет чуть приподнялся: это опустились закрылки. Моторы умолкли, и впереди вдруг оказалась посадочная полоса; несколько едва заметных толчков — и из пятнадцати грудей вырвался долгий вздох облегчения. На стенах кабины осел пар.

Самолет приземлился… Он двигался по полоске земли, обозначенной кострами. «Россия — думал Буасси, — это прежде всего кольцо огней…» «Россия, — думал Бенуа, — это место, где Легко сломать себе шею…» «Россия, — думал Вильмон, — как-то будет с самолетами?..» «Россия, — думал доктор, — придется пошевелиться…» «Россия, — думал Марселэн, — здесь по-настоящему начинается история эскадрильи…»

Второй русский пилот вошел в пассажирский салон, словно победитель в боксе, поднял руку и что-то сказал. По-русски.

— Кастор! — позвал Марселэн.

— Это не переводится, господин майор, — вмешался Бенуа. — Это значит: уф!

— Не совсем так, не совсем так, старина, — Сказал Кастор, — но в общем правильно.

— Все равно — фуражку! — заявил Леметр, срываясь с места.

Белая завеса окутывала всю землю.

Дверь самолета была открыта. Перед ними — вот она, доступная, — простиралась земля, над которой они только что летели.

— Э, небось, и таможни нет? — воскликнул Симоне.

Его шутка прошла незамеченной. Были догоравшие костры, совсем крошечный самолет на огромной равнине, русский офицер на трапе. Была уверенность, что советские летчики знают свое дело.

Если в самолете французы мерзли, то на земле они просто подыхали от холода.

— Минус десять в кабине, минус тридцать снаружи… — вздохнул Кастор.