А. И. Клибанов - Духовная культура средневековой Руси

• Название: Духовная культура средневековой Руси
• Автор: А. И. Клибанов
• Издательство: Аспект Пресс
• Жанр: Религия
• Год: 1996

Книга состоит из очерков, посвященных различным сторонам духовной жизни Руси XIV‑XVI вв. На основе уникальных источников делается попытка раскрыть внутренний мир человека тех далеких времен, показать развитие представлений о справедливости, об идеальном государстве, о месте человеческой личности в мире. А. И. Клибанов — известнейший специалист по истории русской общественной мысли. Данной книге суждено было стать последней работой ученого.

Предназначается для преподавателей и студентов гуманитарных вузов, всех интересующихся прошлым России и ее культурой.

---

В XV‑XVI вв. русские мореплаватели и путешественники углубились в области Северо–Востока Европы и Западной Сибири, освоили обширные участки водного пространства Северного Ледовитого океана. Но, быть может, особенно взволнованное отношение читателя к сочинению о путешествии Магеллана было обеспечено начинавшемуся уже становлению гуманистических начал в русской культуре. Не только «гуманистический стиль» сочинения Максимилиана Трансильвана, доставивший много забот его русскому переводчику, не только конкретное содержание сочинения, сколь оно ни было увлекательно, что отметили, но и чем ограничились публикаторы, подвиг Магеллана — вот, что захватывало! Воспользуемся прекрасными словами Стефана Цвейга в его книге «Подвиг Магеллана»: «…вместе с тщетно искомым в течение тысячелетий объемом земного шара — человечество впервые уяснило себе объем своей собственной мощи: огромность преодоленного пространства впервые помогла ему заново радостно и смело осознать собственное величие»[655].

К какому времени относится русский перевод сочинения Максимилиана Трансильвана? Н. А. Казакова и JI. Г. Катуш- кина относили перевод к 20–м гг. XVI в. и связывали его с посещением русскими послами Испании в 1525 г. Но, принимая во внимание соображения, высказанные академиком М. П. Алексеевым в статье «Московский подьячий Я. Полу- шкин и итало–испанский гуманист Педро Мартир»[656], можно предложить чуть более раннюю дату. Из письма Педро Мартира (1457—1526 гг.) итальянскому архиепископу Хуану Руфо от 27 февраля 1523 г. выясняется, что Педро Мартир (д'Ангьера) познакомился в Вальядолиде с первым русским послом в Испании Яковом Полушкиным. Педро Мартир, официальный историограф Карла V, был лицом, поощрившим Максимилиана Трансильвана описать Магелланово путешествие, так сказать по свежему следу. Максимилиан Трансильван упоминает Педро Мартира в своем сочинении (это вошло и в русский перевод). Поскольку Н. А. Казакова и JI. Г. Катушкина установили, что перевод сочинения Максимилиана Трансильвана сделан с издания 1523 г., а Полушкин возвратился из Испании в Москву никак не позднее 1524 г., во всяком случае в самом его начале, то ясно, что он и привез сочинение Максимилиана Трансильвана, полученное из рук самого Педро Мартира. Это была новинка европейской гуманистической литературы, ставшая, как выясняется, известной в Москве в самом недолгом времени после ее появления. Но Педро Мартир знаком был не только с Магелланом, но и с Христофором Колумбом и Васко де Гама. Коль скоро предметом разговоров Педро Мартира с Полушкиным явилось путешествие Магеллана, в общении со своим русским собеседником он едва ли умолчал о других великих географических открытиях, историографом которых сам и являлся[657].

Заметим, что адресат письма Педро Мартира о беседе с Яковом Полушкиным — архиепископ Хуан Руфо был тем лицом, к которому адресовалась в форме послания знаменитая книга Джовио Паоло (Павла Иовия), записанная по рассказам Дмитрия Герасимова во время его дипломатической миссии в 1525—1526 гг. к папе Клименту VII, — «Книга о посольстве». Итак, один и тот же адресат как у Педро Мартира, так и у Джовио Паоло (Хуан Руфо), одна и та же тема — Россия, одно и то же время. И информаторы Педро Мартира и Джовио Паоло — русские: в первом случае Яков Полушкин, во втором — Дмитрий Герасимов. Так складывалась культурная традиция взаимных интересов к России в Испании и Италии и к Испании и Италии в России в первой четверти XVI в.

В конце 30 или начале 40–х гг. XVI в. из‑под пера Максима Грека выходит сочинение с разделом о плавании через Гибралтар[658] («Гадир»): «Еже бо чрез Гадир непрепловно Гадира еллини мудрецы наричают конец земли… идеже море узко якоже реки быстрейше, его же со обеих стран береги пришли высочайши аки горы, их же столпы иралейски именуют («Геркулесовы». — А. К.)… И древним убо людие чрез Гадир плыти не умеяху, паче же не дерзаху; нынешнии же люди португальсгии, испанстии со всяком опавством выплывают корабли великими, не давно почали, лет тому 40 или 50… и нашли островов много, иных убо обитаемых людьми, а иных пустых, и землю величайшу глаголемую Куба, еяже конца не ведают тамо живущеи. Нашли же еще обошедше всю южскую страну (Африку?) даже до востока солнца зимнаго ко Индии острови семь Молукиди нарицаемых, в них же родитца и корица и гвоздики и ины благовонны ароматы, которыя дотоле не были ведомы ни единому человеческому роду, ныне же всеми ведомы королем испанским и португальским (т. е. благодаря этим королям. — Л. К.)… и ныне тамо новый мир и ново составление человеческо»[659].

Нисколько не умаляет познавательного значения экскурса Максима Грека в историю великих географических открытий тот факт, что сочинение об островах «Молукиди нарицаемых», но гораздо более полное, уже имелось в русской письменности лет за десять до того — имеем в виду сочинение, которое привез Яков Полушкин. Максим Грек говорит о «дерзании» испанских и португальских мореплавателей как о подвиге. А дерзание действительно было велико. Устремление к неизведанным параллелям и меридианам географической сетки звало и к новым широтам и высотам на карте исторического развития духовной культуры. Ибо рушились вековые представления, идущие от Птолемея, замкнувшего мир Атлантикой как бесконечной и заповедной для человека акваторией, — представления, господствовавшего в течение почти всей эпохи средних веков.

Мы обратились за примерами, главным образом относящимися к аспекту культурных связей русского общества с зарубежными странами, но не с единственной целью показать, что русская культура отозвалась на те или иные события и факты культурной жизни других народов. Главным культурным фактом является своеобразие культурных связей, их адреса.

Изучение этих вопросов как самодовлеющих необходимо, но недостаточно. Более плодотворным представляется их обсуждение в рамках закономерностей, присущих культурно–историческому процессу средневекового мира. Для средневековья характерно возникновение обширных культурных регионов. Они объединяли разные этносы, входившие в разные государственные образования. Факторами культурного единства западноевропейского культурного региона выступал католицизм и латинский язык как основной язык образованности, просвещения, науки. Другой европейский культурный регион — византийско–славян- ский. Здесь фактором культурного единства выступала другая ветвь христианства — православие.

В исследованиях, имеющих своим предметом литературу и искусство Древней Руси, давно были отмечены и изучены так называемые первое и второе южнославянские культурные влияния. Затем вопрос об этих влияниях стал рассматриваться в плане культурных взаимовлияний Руси и югославянских народов. Дальнейшая разработка вопроса утвердила понятие о византийско–славянской культурной области. «Аналогичное развитие общественного быта, — писал югославский исследователь В. Мошин, — при мощном воздействии общего внешнего культурно–исторического фактора — Византии, которая втянула православное славянство в круг общих религиозных и философских представлений, и общее славянское письмо придали русской и южнославянским литературам значение общей православно–славянской литературы. Создавшаяся под влиянием этих факторов русско–южнославянская литературная общность в течение ряда столетий была столь тесной, что во многих случаях — как в смысле идейного содержания, так и в отношении художественно–литературного оформления — очень нелегко определить, в какой среде первоначально возникло то или иное литературное произведение. Созданное в одной среде, оно в периоды живых политических, экономических или культурных, в частности церковных, связей очень быстро переходило в другую область общего культурного района и легко включалось в тамошнюю литературную сокровищницу»[660].

Не внешние связи народов в их распространении на область культуры, а отношения в семье культур (мы, например, говорим о языковых семействах) — так исследователь ставит проблему. Аналогичная постановка проблемы дана в исследовании болгарского ученого И. Дуйчева «Центры византийско–славянского общения и сотрудничества».

Отмечая, что значение греческого языка как фактора культурного единения между Византией, с одной стороны, и славянами южными и восточными — с другой, было невелико,

Дуйчев пишет: «Более глубокое и продолжительное воздействие оказывало другое звено, скреплявшее византийское государство и его культурную общность — православное вероисповедание… Православие превратилось в одно из самых важных средств для приобщения южных и восточных славян к религиозной, то есть культурной и политической жизни Византийской империи»[661]. И дальше: «В более поздние века создается настоящее византийское «содружество наций» как общность богатой и разнообразной культуры, развитие которой не было связано с определенной национальностью, не вмещалось в границы империи, все более ее стеснявшие и в действительности пережившие империю»[662].