Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

Тем не менее в тот вечер, когда он очутился за столом между Люси Бельом и Клоди де Бельзонс за бутылкой слишком сладкого шампанского, Анри вдруг удивился: «Что я здесь делаю?» Он не любил шампанское, не любил ни люстры, ни зеркала, ни бархат банкеток, ни этих женщин, которые щедро выставляли напоказ свою потасканную кожу, не любил ни Люси, ни Дюдюля, ни Клоди, ни Вернона, ни молодого старообразного актера, которого считали его любовником.

— И вот она вошла в спальню, — рассказывала Клоди, — увидела его лежащим на кровати, совсем голого, с маленьким хвостиком, вот такусеньким, — сказала она, показывая свой мизинец, — и спросила: куда это себе запихивают? В нос?

Трое мужчин громко рассмеялись, а Люси немного сухо сказала: «Очень смешно!» Ей льстила дружба с женщиной благородного происхождения, но раздражал грубый тон, к которому охотно прибегала Клоди в обществе тех, кто занимал более низкое положение. Люси делала невообразимые усилия, чтобы продемонстрировать благовоспитанность, которая была бы на высоте ее элегантности; она повернулась к Анри.

— Рюер был бы хорош в роли мужа, — шепнула она, показывая на юного красавца, тянувшего через соломинку шерри-коблер Вернона.

— Какого мужа?

— Мужа Жозетты.

— Но мы его не видим: он умирает в начале пьесы.

— Я знаю; но для кино ваша история слишком печальна: Бриё предлагает другое: мужу удалось спастись, он бежит в маки и под конец прощает Жозетту.

Анри пожал плечами:

— Бриё будет снимать мою пьесу, и ничего другого.

— Неужели вы готовы наплевать на два миллиона только из-за того, что вас просят воскресить мертвого!

— Он делает вид, будто презирает деньги, — сказала Клоди. — А между тем они очень нужны при нынешних ценах на масло: во времена фрицев оно стоило даже немного дешевле.

— Не говори так в присутствии сопротивленца, — сказала Люси.

На этот раз они все дружно засмеялись, и Анри улыбнулся вместе с ними. Если бы их могли слышать и видеть с ними его, то его в один голос осудили бы решительно все: Ламбер и Венсан, Воланж, а также Лашом, Поль, Анна, Дюбрей и Самазелль, и даже Люк, а вместе с ними и вся безымянная толпа тех, кто ждет от него чего-то. Но потому-то он и находился здесь, с этими людьми: именно потому, что не должен был бы тут находиться. Он виноват, виноват целиком и полностью, безоговорочно и бесповоротно: какая благодать! Надоело без конца спрашивать себя: прав я или виноват? Этим вечером он, по крайней мере, знал ответ: да, я виноват, безусловно виноват. Он навсегда поссорился с Дюбреем, СРЛ выразило ему свое неодобрение, и большинство прежних товарищей содрогаются от возмущения, думая о нем. В «Анклюм» Лашом со своими приятелями — и сколько еще других в Париже и в провинции — называли его предателем. За кулисами «Студии 46» трещали автоматы, немцы жгли французскую деревню, и в оцепеневших сердцах просыпались гнев и ужас. Всюду пылала ненависть. Это и есть его вознаграждение: ненависть, и нет никакой возможности победить ее. Оставалось только пить! Он понял Скрясина и снова наполнил свой бокал.

— Вы совершили смелый поступок, — сказала Люси.

— Какой именно?

— Разоблачили все эти ужасы.

— О! Таких героев во Франции тысячи, — ответил Анри. — Нападая сегодня на СССР, никто не рискует быть расстрелянным.

Она посмотрела на Анри с недоумением:

— Да, но вы занимали определенное положение на стороне левых; эта история должна была вас скомпрометировать.

— А вы представьте себе положение, какое я могу занять у правых!

— Правые, левые — такие понятия сильно устарели, — заметил Дюдюль. — Главное, в чем надо убедить страну, так это в том, что сотрудничество капитала и труда необходимо для ее возрождения. Вы сделали полезное дело, развеяв один из мифов, который противопоставляют их примирению.

— Не торопитесь поздравлять меня! — сказал Анри.

Вот оно самое страшное одиночество: получить одобрение этих людей. Половина двенадцатого — самое ужасное время; театр пустел, и сознание всех тех, кого в течение трех часов он держал в плену, разом срывалось с цепи и оборачивалось против него: какое побоище!

— Старина Дюбрей, должно быть, в ярости, — с довольным видом заметила Клоди.

— Скажите-ка, а с кем спит его жена? — спросила Люси. — Ведь в конце-то концов он почти старик.

— Не знаю, — ответил Анри.

— Однажды она оказала мне честь и пришла, — сказала Люси. — Ну и воображала! Ах, терпеть не могу женщин, которые одеваются как билетерши, чтобы продемонстрировать свои социальные взгляды.

Анна была воображалой; Дюдюль, повидавший мир, объяснял, что Португалия — это рай, и все они считали богатство заслугой, полагая, что заслужили свои богатства; но раз уж Анри сидел рядом с ними, ему оставалось только молчать.

— Добрый вечер, — сказала Жозетта, положив на стол усыпанную блестками сумочку; на ней было зеленое платье с глубоким декольте; Анри никак не мог понять, почему она так щедро выставляет себя напоказ мужчинам, желание которых раздражает ее; ему не нравилось, что это нежное тело было, под стать имени, общественным достоянием. Жозетта села рядом с ним в конце стола, и он спросил:

— Как прошел спектакль? Не свистели?

— О! Для тебя — это триумф, — ответила она.

В целом критика отзывалась о ней неплохо: дебют, каких много; с такой внешностью и терпением у нее были все шансы сделать достойную карьеру, но она казалась разочарованной. Вдруг лицо ее оживилось:

— Ты видел? За столиком в глубине — Фелисиа Лопес, какая она красивая!

— У нее главным образом очень красивые драгоценности, — заметила Люси.

— Она красива!

— Милая моя, — улыбаясь, сквозь зубы сказала Люси, — никогда не говори в присутствии мужчины, что другая женщина красива, ибо он может вообразить, будто ты не такая красивая; и не сомневайся, никакая другая никогда не сделает такой глупости, ответив тебе тем же.

— Жозетта может позволить себе быть откровенной, — возразил Анри, — ей нечего бояться.

— С вами — возможно, — с легким презрением заявила Люси, — но есть и другие, которым не понравится видеть напротив себя плаксу; налейте-ка ей выпить: красивая женщина должна быть веселой.

— Я не хочу пить, — сказала Жозетта; голос ее дрогнул: — У меня прыщик в углу рта, наверняка из-за печени: я возьму стакан виши.

— Что за поколение! — пожав плечами, сказала Люси.

— Самое хорошее, когда пьешь, — заметил Анри, — это то, что в конце концов пьянеешь.

— Ты не пьян? — с тревогой спросила Жозетта.

— О! Напиться шампанским — гигантский труд.

Он протянул руку к бутылке, Жозетта остановила ее.

— Тем лучше. Потому что мне надо кое-что сказать тебе. — Она заколебалась. — Но сначала обещай мне не сердиться.

Он засмеялся:

— Не могу же я обещать, не зная. Она нетерпеливо взглянула на него:

— Значит, ты меня больше не любишь.

— Ладно, рассказывай.

— Так вот, недавно я дала интервью для «Эв модерн».

— Что ты там еще наговорила?

— Я сказала, что мы помолвлены. Это вовсе не для того, чтобы заставить тебя жениться на мне, — с живостью сказала она. — Мы сообщим о нашем разрыве, когда пожелаешь. Но нас все время видят вместе, и помолвка придает мне вес, понимаешь? — Из своей блестящей сумочки она достала журнальную страницу и с довольным видом разложила ее. — На этот раз они дали хорошую статью.

— Покажи, — сказал Анри. — Ах! Я действительно хорош! — прошептал он. Перед бокалами шампанского Жозетта в глубоком декольте смеялась рядом

с Анри, он тоже смеялся. «Точно так, как сейчас, — с досадой подумал Анри. — Тут недолго вообразить, будто я ночи напролет пью шампанское, а дальше всего один шаг и до того, будто я продался Америке: они быстро сделают этот шаг». Между тем Анри вовсе не любил весь этот жалкий шум и гам; он посещал модные места, чтобы доставить удовольствие Жозетте, но это ничего для него не значило, такие моменты оставались в стороне от его настоящей жизни. Он пристально разглядывал снимок: «Факт тот, что это я и что я — здесь».

— Ты рассердился? — спросила Жозетта. — Ты обещал не сердиться.

— Нисколько я не рассердился, — ответил Анри, решив про себя: «Пускай все идут куда подальше!» Он никому ничего не должен и как раз сейчас брал всю вину на себя: это ли не истинная свобода!

— Пойдем танцевать, — сказал он.

Они сделали несколько шагов на танцплощадке, заполненной мужчинами в смокингах и женщинами с глубокими декольте.

— Это правда, что тебя огорчает, когда я выгляжу грустной? — спросила Жозетта.

— Меня огорчает, что ты грустишь. Она пожала плечами:

— Я не виновата.

— И все-таки меня это огорчает; к тому же для грусти нет причин: отзывы о тебе в печати превосходные, уверяю тебя, ты получишь ангажемент.