Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Это твое последнее слово?

— Самое последнее. Ради твоего тщеславия я не пожертвую своей дочерью.

Начиная с этого дня госпожа Тоот больше не плакала, с сухими глазами расхаживала по дому, но если бы кто-нибудь наблюдал за ней, то заметил, что это, пожалуй, тревожнее, чем когда она рыдала, ибо в глазах ее поселилось странное, жесткое, ледяное выражение. И голос у нее изменился, в нем не было ни повелительно-властного оттенка, ни бесцветной будничности. Она говорила медленно, протяжно, елейным тоном, словно пробуя слова на вкус, и притом не ела вовсе и по возможности избегала Тоота. Она хлопотала, возилась, все время была занята чем-то, но впечатление создавалось такое, будто она куда-то собирается. Перекладывала белье из одного шкафа в другой, перерыла ящики с письмами, некоторые бумаги сожгла, другие сложила, перевязав ленточками разных цветов. Вынимала свои платья, виклеры, делала относительно них какие-то замечания, распоряжения. Это пусть Клари достанется, а то — служанке Борче, она синий цвет любит. Вот эти несколько кусков полотна разделите между батраками, когда меня не станет. Ведь как знать, когда господь к себе призовет. Не забудьте, что я говорила. Пуговицы с моей венгерки отошлете супруге его преподобия, они ей очень нравились. И пусть все будет так, как я велела. А то, заранее предупреждаю, я вам являться стану!

Все это, правда, не воспринималось с той же верой, как Священное писание, однако поведение ее бросилось челяди в глаза. Впрочем, Михай Тоот заметил только, что жена больше не плачет. Ну и слава богу! Сейчас она еще обижается на него, это ясно, но не беда, посердится, посердится и остынет. Господь добр, все, в конце концов, войдет в свою колею. Бог даст, перемелется — мука будет.

Чтобы освободиться от царившего в доме мрачного настроения, он целыми днями бродил за околицей с ружьем. За людское зло пришлось расплачиваться своей шкурой бедным зайцам. Если полдень заставал его далеко, он не возвращался домой, а обедал в мезернейской корчме в обществе доктора Пазмара который однажды вдруг спросил его:

— Как поживают крысы у вас в доме?

— Какие крысы? — спросил Тоот.

— Я слышал, ваша милость, у вас в доме полным-полно крыс.

— Ни единой нету.

— Гм, — проворчал доктор задумчиво. — Плохо, коли нет.

— Вы сегодня все шутите, Пазмар, по-видимому, хотите меня рассмешить, но боюсь, теперь это вряд ли удастся.

— А я боюсь, что заставлю вас плакать.

— Но-но!

— Позавчера ко мне приезжала ее милость, ваша супруга и просила дать ей самого сильного яду.

— Моя жена? — побледнев, спросил Тоот.

— Да. Должен сказать, у меня сразу возникло подозрение. Лицо у нее было желтое, как воск, глаза блуждали. Я спросил, зачем ей нужен яд. Она пробормотала что-то насчет крыс, но судя по ее растерянному взгляду и замешательству, думает она о другом.

— О, боже мой, надеюсь, вы не дали ей яду?

— Разумеется, не дал, но, пожалуйста, будьте осторожны, женщины весьма хитроумны, когда хотят раздобыть что-нибудь в этом роде.

Больше Михаю Тооту ничего не нужно было говорить, он вскочил и помчался домой, не останавливаясь нигде, пока не предстал перед женой.

— Кристина, — кротко обратился он к ней, — я пришел тебе сообщить, что изменил свое решение.

Госпожа Тоот поглядела на него с недоумением: голос принадлежал Михаю Тооту, но не в его обычае было изменять свои решения. Это казалось непостижимым.

— Я был несправедлив, — продолжал господин Тоот. Госпожа Тоот положила молитвенник, который читала, держа в руках, но ничего не ответила, она все еще сомневалась.

— Решая, что делать, я исходил из неверного взгляда, будто Мари принадлежит исключительно мне, но ведь она моя лишь наполовину, вторая половина — твоя.

— Вот видишь, — сказала жена и закрыла глаза.

— Я решил, Кристина, пусть исполнится наша воля, наполовину твоя, наполовину моя. Разделим справедливо пополам. Я сегодня же напишу Ности, что отдаю за него дочь.

Госпожа Тоот раскрыла глаза, но они были не прежние — блуждающие, сухие, теперь в них стояли слезы (она снова могла плакать), и где-то за слезами пробивалась улыбка.

— Ох, Михай, милый мой муженек, прости меня, — расчувствовавшись, тихо рыдая, залепетала она. — Спасибо, что ты вернул меня.

Михай Тоот не спросил, откуда он ее вернул. Он понял, и сердце его сжалось от мысли, что она уже была в пути.

Удалившись в кабинет, он написал Ференцу Ности письмо, в котором кратко и холодно сообщал о своем согласии на брак. Нигде ни следа упрека, никаких напыщенных фраз. Встретиться он предложил в Бонтоваре, чтобы договориться о сроках свадьбы и прочих делах. После всего случившегося приезд в Рекеттеш был бы преждевременным: надо щадить потрясенные нервы женщин.

Одновременно он написал и второе письмо — почтенному господину Даниэлю Брозику, владельцу гостиницы в Папе, в котором сулил Брозику десять гектолитров вина, если он, допросив своих слуг или других осведомленных лиц, добудет надежные сведения об охотнике, который в позапрошлом году приезжал на сбор винограда в Шомьо, останавливался в «Грифе» и был принят за Патко.

От Ности ответ пришел быстро, вскоре они встретились в Бонтоваре в присутствии барона Коперецкого, назначили венчанье на вербное воскресенье, и таким образом одной заботой стало меньше.

Коперецкий хотел было потолковать о прочих важных деталях, но натянутость была еще велика, и такой разговор представлялся нежелательным. (Трут был еще недостаточно сух и, пожалуй, не загорелся бы.) К тому же господин Тоот заявил: «Об остальном договоримся после свадьбы». Итак, в вербное воскресенье, в четыре часа дня, в мезернейской церкви.

— Быть может, учитывая некоторые обстоятельства, — проговорил Ности, — лучше устроить скромную свадьбу…

— Напротив, — возразил Михай Тоот, — моя супруга желает отпраздновать ее с величайшей пышностью. Знаете, каковы женщины!

— Пусть будет пышность, — согласился губернатор. — Я возьму дело в свои руки и шафером буду.

Весть об интересной свадьбе мгновенно облетела комитат. Значит, все-таки состоится. Вот славно-то! Н-да, калач принадлежит тому, кто первый его надкусил. Говорят, свадьбу устроят с пышностью невиданной неслыханной. Пекарша так пожелала Ох, ну зачем муха кашляет, коли у нее и легких-то нет! А надменные семьи услужливо пресмыкаются перед золотым тельцом.

И на самом деле вновь начались, семейные советы, на которых шли большие приготовления. Отовсюду просачивались отдельные сведения. Сыновья Хомлоди будут одеты пажами времен короля Матяша, один из них понесет шлейф невесты, другой будет держать в руках шпагу жениха, когда тот отцепит ее у алтаря. Еще с большим шиком появятся подружки невесты: дочери Хортов, Ильванци, Левицкого все нарядятся в костюмы разных веков, зрелище будет чарующее. (Найдется, о чем писать Клементи.) Губернаторша наденет венгерский убор с чепцом бабочкой, на котором, по слухам, будут легендарные черные бриллианты, два последних, самых крупных. Когда наступила весна, в пленительной монотонности первых теплых дней началось лихорадочное шитье, кройка, примерки, критика, переделки и сопровождающие все это суета и беготня. Все портные и портнихи Бонтовара взялись за работу и будут трудиться до тех пор, пока на вербе не распустится первая сережка. А с другой стороны доносились слухи, будто «американец» вынул из ссудо-сберегательной кассы сто тысяч форинтов, а на вопрос кассира, не покупает ли он часом именье, ответил: «Да что вы, просто жена заказала немного белья для дочери, вот и приходится платить». Святая мадонна! Сколько ж у нее тогда нижних юбок?

Еще задолго до весны в Рекеттеш пришло письмо от Даниэля Брозика. Очень благодарен, писал он, за десять гектолитров вина, и это не иначе как по воле божьей, ибо в ночь на святое рождество ему приснилось, будто он дважды в году собрал урожай. Ну-с, а теперь о первом сборе винограда. Вот что ему удалось выведать об известном молодом охотнике, вписавшем себя в книгу гостей под именем Яноша Фитоша, хотя молодец никак не походил на того, кто мог бы зваться Яношем. С тех пор много воды утекло в Дунае, поэтому узнать удалось мало, по батрак, отвозивший бочки в виноградник его милости господина Тоота, помнит, что упомянутый Янош Фитош в тот день, когда в винограднике Финдуры справляли свой праздник, ремесленники, около полудня отправился с ним на гору, то есть брел рядом с телегой, расспрашивая о том, о сем, один раз выстрелил в сокола, но не попал, нигде не отставал, пока не добрался до виноградника его милости там он повалился в траву у часовни и, казалось, ожидал кого-то или за кем-то следил. Батрак, пока сгружал у давильни бочки видел, как он лежал в траве, а потом батрак ушел и больше его не видел.

— Я сразу подумал, — проворчал Тоот — а тот пройдоха, разумеется, следил за Мари и пошел за ней, когда она, обменявшись с горничной платьем, отправилась в виноградник Финдуры.