Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Она прекратила реветь.

— Так оно — не рассосалось?.. Ты наврал?

— Выходит, наврал…

— А где же оно тогда? Где?!

— Вот…

Сконфуженный неожиданным поворотом — ведь Ему и в голову не могло прийти, что она поверит! — Он погрузил руку в густую поросль, окружающую Царя, нажал там и, как иллюзионист, выкатил из тех мест исчезнувшее яичко. Она заревела опять, теперь от радости; набросилась на это яичко, как сумасшедшая — плакала, целовала яичко и одновременно лупила Его ладошками по груди.

— Бессовестный! Меня чуть кондрат не хватил… Я знаю, как Ты это сделал… хитрец! специально заставил меня пойти за очками…

Он хохотал.

— Смешно дураку… что яйцо на боку, — сказала она, успокоившись, — но все же? я уже и спрашивать боюсь… почему у Тебя левое ниже?

— Потому что оно ниже у всех, не только у Меня. Если есть с чем сравнивать, конечно… Норма, — съехидничал Он, — то есть проявляется у большинства…

— Я не знала.

— Очень странно. И это — дипломированная медсестра… На что же тогда государство потратило деньги?

Она пожала плечами.

— Не понимаю. У тебя же была тысяча мужчин! Как ты могла не заметить?

— Я смотрела… не на яички…

— А на что же?

— Ты знаешь на что.

— Да? А зря… Яички, как видишь, тоже таят в себе массу интересного… Откровенно говоря, — сказал Он доверительно, — у Меня тоже есть теория, только не о запахах, а о яичках. Мне кажется, что они не должны бы висеть; их нужно запрятывать.

— Почему? — спросила она.

— Ошибка природы, — сказал Он, — эволюционный сбой. Обрати внимание на какого-нибудь дога. Я уже обращал. Яйца висят — во! Представь себе, он подрался не на жизнь, а на смерть, с какой-нибудь маленькой, но очень хитрой собачкой. И эта собачка, видя, что дело швах — хоп! — и откусывает ему эти висящие яйца. Что тогда этот дог?

— Плохо догу.

— Вот именно это Я и хотел сказать. У быков тоже висят… вообще у всех, казалось бы, сильных.

— У птиц не висят.

— Ты же видишь — эволюционный сбой на пути от птиц к млекопитающим. Организмы становятся более сложными, но зачем эта подчеркнутая уязвимость? У млекопитающих и без того хватает ахиллесовых пят.

— У грызунов, кажется, не висят.

— Да? Куда им… и так маленькие…

— Заяц, например, вовсе не маленький. Большой заяц не меньше, чем тот же дог. Ну, доберман.

— Не может быть.

— Может. Я раз видела такого в лесу.

— Правда? Настоящего? Расскажи!

— Да что там рассказывать…

— Ну пожалуйста. Мне интересно.

— Хорошо… Мы с девчонками, — начала она, — пошли по грибы, грибов было мало… Мы разбрелись. В какой-то момент мне показалось, что на меня смотрят.

— Ага.

— Я огляделась и увидела зайца.

— Большого?

— В том-то и дело, что да. Ведь я до этого зайца видела только на картинке. Может, по телевизору… Я никогда даже в зоопарке не была.

— Ага.

— Я не сразу увидела, что заяц такой большой. Он сидел совсем недалеко — ну, как отсюда до двери — и смотрел на меня… так, знаешь… презрительно.

— Ага.

— Я замерла. Мне не хотелось его испугать. Я бы долго могла смотреть на него. Но то ли я шевельнулась, то ли зайцу надоело вот так сидеть — в общем, он развернулся и запрыгал прочь.

— Ага.

— Он запрыгал огромными, медленными, очень грациозными прыжками. Он делал их как бы в разные стороны. Тут-то я и увидела, какой он большой. Он был размером со здоровую собаку.

— Ага.

— Все. Потом я рассказала девчонкам. На них это как-то не произвело впечатления — одни мне не поверили, а другим было наплевать на какого-то зайца…

— Ага.

Они помолчали.

— Так у этого зайца — висели или нет?

— Думаешь, я помню?

— А какого цвета был заяц?

— Серый. Ну, обычный русак.

Он подумал и продекламировал:

Висели ли яйца

У серого зайца?

— Хорошее стихотворение, — одобрила она; — но учти, даже если я и не видела у него никаких яиц, это может вовсе ничего не означать, я имею в виду — в морфологическом плане.

— Не понял, — сказал Он, — ты что-то крутишь! Ты хочешь сказать, что могла не видеть яиц у данной особи, а у других они в то же время висели?

— Могли висеть, — поправила она.

— Хм. Разве у тебя плохое зрение?

— Нет.

— Может быть, — предположил Он, — плохое зрение было у зайца? И он напялил очки, от которых, как всем известно, яйца рассасываются?

— Нет, — сказала она; — но смотри, это была уже вторая попытка. Если не угадаешь с третьей, то — все.

— Что все?

— Я еще не придумала. Но что-нибудь все.

— Так нечестно, мы не договаривались… Хорошо. Сейчас Я напрягу мозги. Ты слышишь, как они трещат от напряжения? Ответ готов: это был несчастный, кастрированный заяц. В детстве его ловил волк… но заяц сделал большой прыжок в сторону, и волк — щелк! — ухватил только яйца. Еще одно подтверждение моей теории: отвисшие яйца вредны.

Он подумал и добавил:

— Кстати, потому-то этот заяц и был такой огромный. Знаешь, какими большими вырастают холощеные коты?

— Нет, — сказала она. — Ты не угадал.

— Значит — все?

— Да.

— Что же мне теперь делать?

— Хорошо, — сказала она, — еще одна попытка; я тебе дам намек.

Она выпятила Царевну навстречу Его глазам. Взялась за срамные губы и раздвинула их в стороны. Запах пизды взлетел снизу и добрался до ее ноздрей, и она увидела, как Господин вздрогнул.

— Иди ко мне, — хрипло сказал Он.

— Но Ты не отгадал загадку.

— Какую загадку, — сказал Он без выражения, не отрывая Своего взгляда от поблескивающего рельефа, притягательную силу которого она и сама знала хорошо благодаря зеркалу.

— Я подсказываю Тебе…

Он схватил ее.

— Боже, как хорошо! — крикнула она.

Он трахал ее вдоль промежности, грубо, жестко, совсем нецивилизованно — для этого не годилось слово виргхата — и она была счастлива именно от этой первобытной простоты. Клитор ее вопил от боли и радости. Она вся вопила. Она кончила несколько раз подряд.

А потом они отдохнули, и она смерила Ему давление, пульс и все остальное, чтобы эти нагрузки не вздумали оказать какое-либо воздействие на реабилитационный процесс. Они оба прекрасно разбирались в Его организме. Они оба прекрасно видели, что уже давно нет никакого реабилитационного процесса. И, хотя они не говорили об этом, им обоим было ясно, что они просто хотят успеть побольше урвать, пока они одни и пока вокруг не поднялся вой Госпожи, домочадцев, друзей, врачей и всего остального человечества.

И они урывали в охотку. Повторяли свой опыт еще и еще. И еще. И так далее. А потом наступил полдень понедельника, и Марина вытащила ключи из замков.

* * *

Лето шло, и по мере того, как хорошел малыш, Господину становилось все хуже и хуже. Наступил день, когда это уже невозможно было скрывать.

Вой человечества…

Опять стационар… пижама… палата…

Слезы… Ночные часы…

Госпожа, вылавливающая ее в больничных коридорах, пожелтевшая, измученная, уже забывающая оглядываться по сторонам…

Однажды она сказала Госпоже:

— Нужно забрать Его. Пусть хотя бы… пусть побудет среди своих. Я обеспечу все, в чем Он нуждается.

Госпожа заплакала.

— Я и сама уже думала об этом…

Господина забрали. Дни шли. Малыш рос.

Им подарили еще одну совместную ночь. Ввиду ожидаемого печального события, дальнейшее пребывание молодой семьи на даче было признано неуместным. Трое вернулись на Уланский одновременно с Господином; дача освободилась, и Господин попросил отвезти Его туда хотя бы на пару деньков. Это было еще возможно. Любовники позаботились, чтобы это произошло на рабочей неделе; Госпожа вновь обратилась к Марине, уж не зная, как ее благодарить.

Ночью они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали дождь. Она запоминала этот момент всеми чувствами — звук дождя, запах зелени и Господина, сладкий Царь под ее губами, мягкий абрис Его артистических рук. А потом все приходило в движение, и это был новый момент, который она запоминала.

Они были разбужены солнцем.

— Кожа да кости, — сказал Господин, оглядев Себя с критическим видом. — Скоро и вовсе ничего не останется.

— Может, не так уж и скоро, — предположила она.

— Все относительно, — улыбнулся Он.

— Да, — вздохнула она, — Ты похудел; однако же мои самые любимые части Твоего тела, то есть руки и Царь, остаются в порядке.

— Неудивительно. Я только их и использую.

— Ты по-прежнему сильный мужчина.

— Это тоже не так удивительно. У чахоточных, ближе к финалу, половая активность тоже растет.

Она молчала. Ей не хотелось ни лицемерно спорить, ни поддерживать этот грустный разговор.

— Если бы не Аня, — сказал Господин, — я попросил бы тебя воздвигнуть Мне фаллический памятник и написать внизу: «Он умер половым гигантом».