Владимир Дружинин - Именем Ея Величества

• Название: Именем Ея Величества
• Автор: Владимир Дружинин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

Роман повествуют о событиях недолгого царствования императрицы Екатерины I. Слабая, растерянная Екатерина, вступив на престол после Петра I, оказалась между двумя противоборствующими лагерями. Началась жестокая борьба за власть. Вокруг царского престола бушуют страсти и заговоры, питаемые и безмерным честолюбием, и подлинной заботой о делах государства.

---

Тяжко царю, боли мешают спать. Князь проводит ночи возле него, с Екатериной, с ближними вельможами, но редко один. А хочется… Все мешают ему. Лекарей он бы выгнал. Где снадобье из желудка сороки, которое государь ценил когда-то? Почему не испробуют?

Однажды после жестокого приступа, исторгавшего стоны, крик, страдалец произнёс:

— Вот что есть человек… Несчастное животное.

Обида звучала — на Создателя, на хрупкость телесного естества. Александр Данилович сам стонал порой, сам ощущал недуг, разрывавший внутренности.

Царицу он понимает — страшно ей. Бродит зарёванная, неубранная, но нельзя же хоронить мужа заживо. Сердят и царевны — утром они прибегают одетые кое-как, Елизавета никак не упрячет прелести свои. Вечером нафуфырена девка сверх меры. Данилыч ткнул пальцем в щедрое декольте — бал здесь нешто?! Ветер в голове у неё. Впрочем, эта огорчена искренне — любит отца.

Анна бывает реже. Несёт причёску французскую, башню чуть не до потолка.

Жених её, Карл Фридрих, даром что герцог Голштинии — ни стати, ни обхожденья. Развязен, оттирает старших, прёт вперёд кабаном. Пьян, что ли? Князь осадил.

— Негоже этак.

И сквозь зубы Анне:

— Переведи стоеросу!

Силком выдают царевну. Ох, кудахчут вокруг герцога придворные и первая — Екатерина! Ещё бы — наследник шведского престола, добыча для русской державы важная.

Взойдёт ли — вот вопрос…

Чужие троны далеки — сейчас о российском помышлять надо. И если, паче чаяния…

Русь без Петра? Немыслимо…

Есть прямой наследник, девятилетний Пётр, сын казнённого Алексея. Царь не жалует внука, но Голицын то и дело приводит его — авось смягчится монарх, забудет в преддверии вечности гнев свой. Противен светлейшему толстый, раскормленный малец. Нрава угрюмого, капризен, учиться ленив — этакому царство! А родовитые смотрят с надеждой, Голицын — главный ихний — властно стучит тростью, подталкивая Петрушку к деду.

22 января Пётр исповедался — обряд, положенный православному, выполнил как бы на всякий случай. Смирения, готовности к смерти не обнаружил. Отобьётся, встанет — твердил князь себе. Укрепляло надежду и то, что царь, истерзанный болезнью, не начинал речи о завещании. Верно, одолеет костлявую, зря машет она косой.

Извиваясь на постели, охрипший от крика, царь словно отторгает горячее лезвие боли. Вытащи, фатер, откинь! Данилыч не спит ночами, слушает вопли, бред. Судьба его, судьба дел Петровых зависит от того, кто получит престол. Скажи, фатер, должен ты сказать! Но речи царя на потном ложе бессвязны — ни намёка не выловишь. Спросить ужо, когда жар спадёт, прояснится разум? Посмеешь — считай, признал костлявую, уступил ей царя!

Вопрос затаённый, жгучий — у каждого. Вельможи выпытывают у князя. Он-то сиделец у болящего частый, его царица не прогонит. Ягужинский сманил Александра Даниловича в сторонку, обнял, клюнув длинным носом в щёку. Фаворит из молодых, лукавый друг… Оба повязаны, оба состояли в судилище, оба подписались под приговором Алексею. Не дай Господи, воссядет Пётр Второй.

— История не упомнит суверена, — шептал обер-прокурор, — не пожелавшего назвать преемника.

Тянет Пашку щегольнуть образованностью.

— Шут с ней, с историей, — отрезал князь уязвленно. — Она не спасёт.

Спасенье — Екатерина, владычица законная — Пётр сам в прошлом мае возложил корону, объявил императрицей. По всем правилам, в Москве, в Успенском соборе. Не зря же… Но после этого осерчал на неё крепко из-за Монса, и супруги с осени вместе не спят. Сие пищу даёт к сомнениям, а противников царицы куражит.

— Гляди, князюшка! Войско тебя слушает.

Кабы меня одного… Ох, Паша, что есть прочного в этом здешнем мире бренном!

Далее распространяться не стал. Болтлив Павел, а напьётся — мелет без удержу.

Ночью светлейший проснулся словно от толчка. Ставня тряслись от ветра. Вдруг, в темноте, озарилось неотвратимое — Пётр не встанет. Причастие — рубеж жизни. Призовёт его Бог — отлучиться из дворца будет невозможно. Кто поднимет гвардию? Бутурлин — другого не найти. Испытанный друг государя и супруги его.

Зимний обширен, но для секретного межсобоя неудобен — вечно ты на людях, под одною крышей с их величествами Сенат, царевны, царевич, двор.

Данилыч решился. Утром велел запрягать.

Воинская рать в Петербурге внушительная, раскинулась слободами — серый навес печных дымов загустел над мазанками, схожими, как близнецы. Огород при каждой, курятник — словом, усадебки. Солдатам одна на троих, офицеру отдельная. Заиграет труба, мигом все выбегут на линейку. Адъютанты светлейшего навещают командиров.

На Васильевском острове стоит полк Ингерманландский — создание Меншикова, по сути собственное его войско. Третья часть офицеров из подлого звания, заслугами и милостью шефа удостоены чинами и дворянством. Репнин [11], заменивший князя на посту президента Военной коллегии, пытался навязать им другого начальника, да дулю съел. Александр Данилович, памятуя указ о выборности офицеров, изловчился, скоренько устроил баллотировку. Отстояли единогласно.

Ингерманландцы верны князю, но гвардейцы на сей раз нужнее. Выпестованные Петром, они цвет русской армии. Квартируют в соседстве с монархом, за Мойкой, в обоих полках семь тысяч штыков, слободы опрятны, мундиры сукна наилучшего, зелёные с красными отворотами, воротники у преображенцев красные, у семёновцев синие. Когда маршируют солдаты с музыкой, — на улице праздник, зрелище, народом любимое. Высокие шефы гвардии — царь и царица, командиры полков — Меншиков и Бутурлин.

Недалёкий путь показался нынче Данилычу длинным. Захочет ли подполковник? Если в кусты отпрянет — как быть?

Мела позёмка, снег рекой обтекал возок. Кучер осадил коней у штабного дома преображенцев, выделявшегося величиной, пучками флагов, красно-белым командирским вымпелом.

Бутурлин встретил на пороге. Провёл в кабинет, под сень трофейных знамён, полез в поставец за водкой. Князь остановил.

— Плох отец наш, — начал он. — Опечалит Всевышний, что тогда?

Помолчали. Суть сказанного подполковник разумеет. Покраснел от волненья, ярче стала седина.

— Умысел есть против царицы. Знаешь, чей… Она на тебя уповает, Иван Иваныч.

— Да я за неё…

Голос старого воина дрогнул. Живот он положит и молодцы его. Скорее падут, чем покинут матушку.

— Клянись, рыцарь! По-русски…

Бутурлин расстегнул ворот сорочки, извлёк крест, повертел, прижал к груди.

— Грех всё же… При живом-то…

— Мы рабы его, — ответил князь. — Он сам надоумил.

Ложь во спасение.

— Целуй, Иван Иваныч! Присягай самодержице Екатерине Алексеевне!

— Ну, коли сам велит…

Пожевал дряблыми губами, поднял крест, истово чмокнул. Затем, спохватившись:

— А твоя светлость?

— Сей момент, — откликнулся Данилыч почти весело.

Пальцы ткнулись в толстый шёлковый узел. Несносный галстук… Нащупал цепочку, рванул в сердцах. Золотой, в искорках алмазов крест облобызал отважно.

— Доложу государю, рыцарь. Худо ему, спазмы одолевают. Послано в Берлин, в Гаагу, там врачи не чета, здешним. Может, пронесёт… Он могуч, меня и тебя проводит в вечную обитель.

— Дай-то Бог!

Опасается воин. Репнин — начальник его, не вмешался бы… Предприятие рискованное. Князь подшучивал, обнадёживал. Заключил беседу обещаньем. Выпадет жребий, защитит Бутурлин царицу — служба его не пропадёт, быть ему генералом. Слово императрицы.

Царь о сговоре не узнал.

Екатерина днюет и ночует у постели супруга. Заплакана, едва держится на ногах, твердит вперемежку молитвы — русские и лютерские, а то взывает к Петру — неужели не простит амуры её с Монсом? Изредка уходит в свою спальню. Данилыч постучался, застал её неодетой, дремавшей в кресле. Кувшин сладкого венгерского, источник краткого забытья, на столике. Литое тело обескровлено и словно прозрачно.

— Эй! — встрепенулась она.

Пристало же это «эй», подхваченное царём на голландской верфи, совпавшее с разудалым возгласом русских. А исторгла с испугом.

— Поклялся Бутурлин, — сказал Данилыч. — Однако он на остриё ножа балансирует. Не подвёл бы…

— Гвардия меня любит.

Молвила, твёрдо вжимая латышские согласные [12]. Глянула вопросительно — разве неправда? Князь улыбнулся. Вспомнилось — Екатерина на фронте, за ней денщики с набитыми корзинами. Спускается в траншементы, пьёт с солдатами за государя, за викторию, угощает икрой и сёмгой.

— Ихнее дело военное, — вздохнул он. — Коли Иван Иваныч скомандует — хорошо. А если Репнин?

Тешить обещаньями незачем. Необходима светлейшему царица, угнетаемая не токмо горем, но и страхом.

— Бояре пророчат — тебя в монастырь, на место Евдокии, а то и подальше, в Соловки либо в Сибирь. Погребенье заживо… Кто и царевен метит упрятать — мол, рождены до свадьбы [13], бастарды [14], стало быть. Мои люди слышали…