Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

• Название: Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.
• Автор: Николай Скабаланович
• Издательство: «Издательство Олега Абышко»
• Жанр: Религия
• Год: 2004
• ISBN: ISBN 5–89740–107–4

Николай Афанасьевич Скабаланович (1848–1918) — профессор общей и церковной истории Санкт–Петербургской Духовной академии, доктор богословия, один из самых талантливых русских церковных историков. Его основополагающая работа «Византийское государство и Церковь…» — это настоящая энциклопедия по Византии, непревзойденный во многих отношениях даже по настоящее время научный труд, в том числе и по своим литературным достоинствам. В приложении даются статьи «Византийская наука и школы в XI в.», «О нравах византийского общества в Средние века», «Разделение Церквей при патриархе Михаиле Керулларии» и другие, позволяющие с большей полнотой и вниманием остановиться на конкретных вопросах как внутренней истории Византийской империи в целом, так и истории Византийско–Вос–точной церкви в частности.

Для всех интересующихся историей Церкви и историческими судьбами Православия.

---

Таким образом, XI в. получил в наследство от предшествующего времени крайне натянутое положение социально–общественных элементов. Дело доведено было до того пункта, когда торжество в борьбе между вла–стелями и убогими, при неуклонной последовательности правящих сфер, должно было склониться на сторону убогих; строгие узаконения о праве предпочтения, о запрещении властелям делать приобретения за счет убогих, а главным образом аллиленгий давали готовое средство для получения победы. С первого взгляда можно подумать, что к XI в. борьба так или иначе разрешилась или, по крайней мере, была на время приостановлена, так как XI в. не представляет памятников законодательной деятельности, которые выдерживали бы аналогию с новеллами императоров X в. или были бы дальнейшим их развитием. Но эта отрицательная посылка едва ли уполномочивает на такое заключение, во–первых, потому что XI в. вообще отличается в византийской истории затишьем по отношению к законодательным работам, а во–вторых, потому что начала, положенные в основу новелл X в., были достаточно раскрыты — для преемников Василия II оставалось только решить, руководствоваться ли началами во всей строгости, или ослабить их значение. Следовательно, хотя мы не имеем от XI в. новелл, которые можно было бы поставить в параллель с новеллами X в., однако же вопрос остается еще не решенным. Он может быть подвинут к разрешению путем выяснения соприкосновенных пунктов: о существовании в XI в. борющихся сторон и самой борьбы между ними, об отношении к ним правительства, об уступчивости в XI в. начал, легших в основу новелл X в., и наконец вообще о совокупности условий, благоприятствовавших той или другой из спорящих сторон.

Сборник судебных случаев, известный под именем ПгТра, ставит вне всякого сомнения существование в первой половине XI в. враждующих сторон и тот факт, что правительственная власть, в лице лучших своих представителей, покровительствовала убогим, опираясь на новеллы X в. В сборнике постоянно выступают властели и убогие,[1744] выдвигаются на сцену определения новелл Романа Лекапина и Василия Болгаробойцы, с объяснением, что ими нужно руководствоваться;[1745] если случай подходит под действие новелл и предусмотрен ими, то и решается на их основании. Вот примеры: когда обнаружилось, что один властель сделал приобретение в деревенской общине (ev х®Р*ф) после издания новеллы 934 г. (Романа Старшего), он был присужден безденежно возвратить приобретенное;[1746] когда один убогий завещал имущество монастырю и Ксир утвердил завещание, магистр Евстафий кассировал решение на том основании, что завещание убогого властелю не имеет силы;[1747] когда зашел спор о рынках, тоже состоялось решение, согласное с новеллой Василия II, в смысле охранения интересов убогих;[1748] когда какие–то властели, державшие землю убогих, уклонялись от судебного процесса, пользуясь своим несовершеннолетием, постановлен был приговор, чтобы и до формального судебного решения земля оставалась за убогими.[1749] IMpa, ясно отличая между убогими париков и крестьян–общинников, защищает интересы тех и других против властелей; парика гарантирует от господского произвола в пользовании землей, толкуя в его пользу статью новеллы о 30–летней давности,[1750] охраняет и общину на основании точного смысла новелл. Например, когда возник спор между Клавдиопольской митрополией и общиной Риакиев (avaKoivcooic eiq то /copiov xcov 'Puaidcov) о распределении границ между владениями, потребованы были свидетельства и состоялось решение в пользу общины, причем сказано было, что если бы остался хоть один младенец, наследующий от простолюдинов, то он должен получить все и владеть, ибо он имеет предпочтительное перед всеми властелями право владеть податными землями умерших крестьян.[1751] В другой раз, когда возник спор между епископом Кратии и наследниками патриция Евсевия насчет селения Риакиев, положено было сходное решение, что если вла–стели судятся об имениях, входящих в состав крестьянской общины (nepi ктгргаоу avaKoivcbaecoc ovxcov xcopixaic), то каждый получает принадлежащий ему податный, то есть записанный за ним в податной писцовой книге участок, относительно же остальных участков, хотя бы их было много, между тем из крестьян оставался в наличности только один, этот крестьянин признается имеющим право владеть всеми внесенными в списки крестьянскими участками, а властели изгоняются отсюда на далекое расстояние.[1752] Вообще, на основании Пехра можно сказать, что в первой половине XI в. отношение правительства к общественным классам было такое же, как и в X в.; узаконения, благоприятствовавшие убогим и стеснявшие властелей, оставались в полной силе. Личное настроение некоторых императоров гармонировало с этим направлением внутренней политики, как видно из свидетельств историков о Константине VIII и Михаиле V Кала–фате.[1753] Но и относительно второй половины XI в. есть основание утверждать, что то же направление преобладало. Из государей второй половины XI в. можно указать на Константина X Дуку, который главнейшее внимание обращал на суды и при этом, естественно, заботился о том, чтобы новеллы X в. применялись на деле. Он покровительствовал убогим; оказывая благосклонность ремесленникам, был не менее благосклонен и к поселянам, которых охотно допускал к себе и выслушивал их жалобы;[1754] решения его в пользу убогих не нравились властелям, почему и замечено у историка, что он был «тяжел и невыносим для властелей».[1755] В одном письме, которое с наибольшей вероятностью может быть отнесено ко времени Константина Дуки, Пселл дает практору совет, какой политики следует держаться, чтобы действовать в тон с настроением высших правительственных сфер, — он советует принимать к рассмотрению такие дела, которые выгодны для сельчан.[1756]

Из сказанного не следует однако же, что дело властелей было проиграно в XI в. Если, вообще говоря, высшая правительственная власть и юстиция оставались верными традициям Македонского дома, к прямой невыгоде властелей, то вместе с тем последние имели на своей стороне немало преимуществ, которыми и спешили воспользоваться. Сюда прежде всего следует отнести невыдержанность политики государей XI в. Одни императоры твердо держались той точки зрения, что для блага государства необходимо покровительствовать убогим, и сообразно с тем поступали; другие находили возможным не слишком ригористически проводить этот государственный принцип и, явно не вооружаясь против него, снисходительно смотрели на послабления в его применении. К последнему разряду принадлежали; Роман Аргир, Константин Мономах и Никифор Вотаниат, которые по своему происхождению, по фамильным симпатиям тяготели к властельной аристократии и принимали близко к сердцу их интересы, по крайней мере, на первых порах правления, пока византийская государственность не успевала увлечь их за собой, даже против их воли. Периодом колебания и неустойчивости императоров властели пользовались для того, чтобы достигнуть благоприятных себе результатов. Особенно важный результат достигнут был ими при Романе III: ал–лиленгий этим императором был отменен.[1757]

Далее, в пользу властелей должно было послужить пристрастное отношение к ним судебно–административных органов. Если лучшие люди из судебной корпорации твердо держали знамя тех идей, которые провозглашены были новеллами X в., то отсюда не следует, что все судьи–администраторы были проникнуты такими непреклонными чувствами и убеждениями, — твердость в этом отношении правительственных органов была, можно думать, скорее исключением, чем правилом, и без сомнения, тот судья, на которого жаловались крестьяне, говоря, что он принудил их к сделке с Романом Склиром,[1758] представлял собой не единственный пример влияния аристократии на местную администрацию. Представители власти в данной местности, удаленные от непосредственного надзора центральной власти, в большинстве не славившиеся, как известно, честностью, не могли не считаться с силой влияния и капитала, которую представляли в своем лице властели; нередко их прямой интерес — денежный и судебный — связан был с вопросом о том, чтобы оказать содействие властелю в его споре с убогим или, по крайней мере, не принимая прямого участия в деле, закрыть глаза на нарушения закона властелем и оставаться глухим к жалобам убогих на его злоупотребления. Если влас–тель не пользовался в такой мере личным влиянием и авторитетом, чтобы побудить местную власть поддержать свое дело, то он всегда имел более шансов, чем убогие, к тому, чтобы найти в столице поддержку, — через какого–нибудь влиятельного родственника, приятеля или знакомого произвести давление на стратига или практора известной фемы и заставить принять свою сторону. Влиятельные лица при дворе в этих случаях были не более щепетильны, чем областные правители, и не считали предосудительным на время забыть о государственной пользе ради интересов дружбы, родства и кумовства. Тот же Пселл, дававший такой политический совет своему приятелю–практору о покровительстве сельчанам, в другом письме рекомендует своему племяннику, очевидно, занимавшему какой–то административный пост, услуживать и властелям (0ералеог ка1 rouq SovaxoDt;), а именно помочь некоему Патрикию, сыну Иканатис–сы, который был поставлен в затруднительное положение тем, что парики переселялись с его земель на другие места. Пселл просит устроить так, чтобы парики не оставляли монастырской парикии (во владении Патри–кия были монастыри), другими словами — фактически ограничить крестьянское право перехода.[1759] Для властелей достаточно было, чтобы правительственные органы сквозь пальцы смотрели на их действия. Они тогда умели справляться с убогими и знали, чем воспользоваться за их счет: самовольно отнимали у них землю и отдавали другим на тяжелых условиях, делали разбойничьи набеги на крестьян и, похитив их имущество, заставляли потом входить в сделки и т. д.[1760]