Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

• Название: На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
• Автор: Ханс Беккер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9524-4984-8

Возвращаясь на родину из Сибири, Ханс Беккер, унтер-офицер германской армии с 1937 г., познакомился с двумя англичанами и поведал им свою историю о пройденном им пути по дорогам Второй мировой войны и годах, проведенных в советских лагерях в качестве военнопленного. Его слушатели сочли рассказ Беккера настолько интересным, что записали его, перевели на английский язык и издали книгу.

В своих воспоминаниях Ханс Беккер, унтер-офицер германской армии, в которую он вступил в 1937 г., описывает путь, пройденный им по дорогам Второй мировой войны, и годы, проведенные в советских лагерях в качестве военнопленного. Простым и безыскусным языком солдата Беккер рассказывает о жестоких танковых боях под Тернополем, Дубно, Курском, о том, как выходил из окружения и попал в плен, бежал и снова был пойман, о годах тяжелых испытаний в неволе. Отбывая срок в Сибири, он с горькой иронией вспоминает, как презирал заключенных немецкого концлагеря, уверенный в том, что на их месте предпочел бы смерть унизительному существованию, не подозревая, что скоро сам в таких же обстоятельствах будет отчаянно бороться за выживание.

---

С наступлением темноты, когда мы решили, выждав еще полчаса, отправиться вперед, нас неожиданно насторожили раздавшиеся неподалеку голоса. Выглянув из воронки, я увидел, как два русских солдата двигались в нашем направлении. Не знаю, искали ли они нас или просто прогуливались по каким-то своим делам. Все, что мне тогда пришло в голову, — нас обнаружили и теперь могут по ошибке расстрелять как шпионов, потому что на нас была надета русская форма. Это была одна из причин, почему русские переодели нас, а не оставили носить свою одежду.

Напряжение росло по мере того, как солдаты все ближе подходили к нашему убежищу. Я чувствовал, как волосы встают у меня дыбом под пилоткой. Только решимость подороже продать свою жизнь, если нас обнаружат, удерживала меня от крика. Потом, когда я понял, что настало время броситься на непрошеных гостей, они вдруг бросились наутек так же стремительно, как появились перед нашим укрытием. На какое-то время мы снова были спасены и снова оказались лицом к лицу с предстоящим испытанием: преодолеть фронт и обрести свободу!

Несколько изменив время перехода фронта, мы подождали, пока стрелки наших часов не остановились на одиннадцати. Часовые встретились во время сдачи караула, потом снова разошлись: один отправился спать, другой — патрулировать свой участок. Короткими жестами пожелав друг другу удачи, мы направились вперед. Молча, ползком на животе мы отправились к траншее, где заступил в дозор новый часовой: тридцать шагов направо, потом — тридцать шагов налево, как мы успели узнать, изучая его маршрут прошлой ночью.

Бедный малый не ожидал нападения с тыла. Когда он направился в обратном направлении, отвернувшись от нас, я подпрыгнул и схватил его за шею. Пока я удерживал часового, Вальтер вырвал из его руки винтовку, вставил ему в рот кляп (один из рукавов моей рубашки) и связал ему руки за спиной (оставшимся рукавом той же рубашки). Мы решили не убивать этого солдата не из-за избытка доброты, а потому, что надеялись, что это спасет наши собственные жизни в случае, если нас снова поймают. Я вынул из винтовки затвор и отбросил его как можно дальше. Описав в воздухе широкую дугу, железка упала где-то далеко. Потом мы выползли из траншеи русских и направились в сторону наших позиций, до которых было не больше двухсот метров. Но в масштабе двух противоборствующих армий это была просто пропасть!

Когда до нашей цели оставалось не больше тридцати шагов и я уже пребывал во власти надежды и эйфории, по нас открыли огонь наши собственные солдаты. Вспышки выстрелов, пули пулеметных очередей, впивающиеся позади нас, — это был просто ад. Я лежал, вжавшись лицом в землю, надеясь, что она защитит меня и не даст погибнуть от пули моих товарищей. Кричать было опасно, потому что русские могли услышать эти крики, и тогда мы бы оказались под двойным огнем. Но когда какофония несколько притихла, я решил, что не остается другого выхода, как рискнуть.

— Мы немцы, дайте нам пройти, — кричал я, одновременно размахивая над головой остатками своей серой рубашки, что могло бы означать жест дружбы или готовность сдаться, кому как больше нравится. Шаг за шагом я продвигался к немецкой траншее, размышляя, откуда меня подстрелят первым, спереди или сзади. Многие русские говорят по-немецки, поэтому либо немцы могли принять мои слова за какой-то хитрый трюк, либо русские могли догадаться, что же на самом деле происходит.

Но ничего не произошло. Я вдруг увидел прямо перед собой траншею. Я сполз в нее и повернулся, чтобы втащить туда же Вальтера. Стрелок с любопытством наблюдал за нами, но, внимательно посмотрев на него, я убедился, что он не держит палец на курке. Мы были спасены.

Глава 7 В ОТСТУПЛЕНИИ

В траншее нас осторожно приветствовал ефрейтор. У нас не было никаких документов, не было немецкой формы — ничего такого, что могло бы подтвердить нашу историю. Двоим солдатам поручили отвести нас в штаб роты. По дороге я спросил одного из них о номере соединения, в котором мы оказались, и тот неохотно процедил, что мы находимся на позициях 260-й пехотной дивизии (действовала в составе группы армий «Центр», следовательно, в составе ударной группировки немцев, наступавшей в июле 1943 г. севернее Курска. — Ред.).

Офицер на КП роты тщательно допросил нас. Сначала нам предложили назвать себя и свою часть, а потом подвергли настолько серьезному допросу, что, будь мы обманщиками, у нас не было бы никаких шансов пройти его. Наконец, все убедились, что мы говорим правду, и поздравили нас с освобождением. Командир роты предложил нам поесть и выпить, и мы с набитыми ртами подробно рассказывали ему нашу историю. Потом он отправил нас в штаб батальона, где нас снова подвергли допросу, а оттуда позвонили в нашу дивизию, откуда подтвердили, что полгода назад мы пропали без вести.

Во второй половине дня мы с видом триумфаторов вернулись в наш взвод. Все расспрашивали нас о том, как мы попали в плен, куда нас отправили, как нам удалось бежать. Но больше всего все интересовались тем, как с нами обращались русские. Среди солдат ходили настолько ужасные истории о том, что русские вытворяли с военнопленными, что на нас смотрели как на выходцев с того света. Я постарался как можно подробнее удовлетворить любопытство своих товарищей, но перед этим позволил себе насладиться некоторыми маленькими удовольствиями свободной жизни: сигарета, а потом огромная порция еды и питья. Повар части, огромного роста уроженец Ганновера, смотрел на нас влюбленными глазами.

— Не стесняйтесь, ребята, ешьте, — приговаривал он. — Здесь еще всего полно. Ни в чем не ограничивайте себя.

Итак, нас приняли дома как королей. Возвращение было омрачено только гибелью многих товарищей. Командир взвода и его заместитель погибли в том же бою, после которого мы попали в плен.

На какое-то время мы с Вальтером стали важными персонами. Вскоре нас вызвали в штаб дивизии, где мы прошли очередной долгий допрос. Там же нам выдали новую форму и снова предложили поесть. Отказываться от еды было против правил, но в то время нам очень хотелось бы прекратить эту пытку едой и на несколько часов оказаться подальше от повара, который взял нас под свою опеку.

Нас отправили на шесть дней в дивизионный центр отдыха для восстановления. Потом туда же пришел приказ, на который мы очень надеялись: отправляться обратно в роту, а оттуда — в отпуск. Взволнованные, мы собрали вещи и уже со следующим грузовиком отправились к себе в подразделение: никто не смог бы обвинить нас в излишней медлительности. В подразделении нам выдали новые солдатские расчетные книжки и документы, которых жаждет любой солдат, — отпускные предписания.

Начиная с того момента, когда пожилая женщина на станции Курск сообщила мне о начавшемся немецком наступлении, удача не оставляла нас. Но колесо фортуны переменчиво, в чем мне очень скоро пришлось убедиться. На очень короткий период мне удалось самому стать у руля своей судьбы, что очень воодушевляло. Однако теперь события повернулись так, что я снова стал лишь пешкой в какой-то гигантской игре, правила которой были мне неизвестны.

Наша дивизия стояла в лесу около поселка, который назывался Выгода, неподалеку от Могилева. Ближайшая железнодорожная станция называлась Быхов, откуда мы и отправились в сторону дома, полные надежд. Но когда мы стали спрашивать о расписании поездов на север, на Оршу, узловой пункт, откуда поезда двигались уже на запад, интенданты в ответ лишь недоуменно пожимали плечами. Никто не мог сказать этого. Комментарии, которые нам все-таки предоставили, были пугающими: в ночь накануне русские перешли в наступление в направлении на Витебск, перерезали железнодорожную ветку между Быховом и Оршей и частично вывели ее из строя.

Как нам сказали, дислоцированные в Витебске части СС и другие войска вскоре наведут порядок. Они уже перешли в контратаку, и сейчас на этом направлении велись тяжелые бои. Так что железнодорожное сообщение откроют завтра или максимум послезавтра. Но прошло три дня, а мы все еще ждали в Быхове. Бои были все более ожесточенными, но положение скорее не улучшалось, а, наоборот, ухудшалось. Противник превосходящими силами, не считаясь с потерями, еще дальше вклинился на территорию, занятую нашими войсками. (Немцам все же удалось тогда удержать железнодорожную линию Быхов—Могилев— Орша—Витебск, и этот район был освобожден Красной армией только в ходе Белорусской операции в конце июня 1944 г. — Ред.)

Когда стало понятно, что железнодорожное сообщение не будет восстановлено в течение ближайших дней, а скорее, месяцев (никто вслух не признавался в том, что на самом деле не верит, что нам вообще удастся вернуть утраченные рубежи), нам ничего не оставалось, как вернуться в свою дивизию. Нет ничего более удручающего, чем отправиться в долгожданную дорогу, а потом в расстроенных чувствах вернуться на исходную точку. Вместо того чтобы радостно прибыть в родную Баварию, мне вновь пришлось вернуться в мрачный лес под Выгодой, куда, как я надеялся, больше никогда не попаду.