Джеймс Данливи - Рыжий

• Название: Рыжий
• Автор: Джеймс Данливи
• Издательство: Ника-Центр
• Жанр: Научная Фантастика
• ISBN: 966-521-056-4

Роман Джеймса Патрика Донливи (род. 1926 г.) «Рыжий» является не только абсолютным шедевром черного юмора, но и одной из самых популярных и любимых книг Запада. Это — роман-поэма, роман-джаз, в котором грустная, словно взятая саксофоном нота, неожиданно обрывается и вместо нее раздается взрыв поистине гомерического хохота, трагическое и комическое тесно, как и в реальной жизни, сплелось в «Рыжем» в один поистине «гордиев узел», который на протяжении всего романа тщетно пытается разрубить его главный герой, «вечный студент и турист» Себастьян Дэнджерфилд.

---

— Ради Бога, прекрати этот треп. Меня это пугает. Почему бы тебе не посмотреть, что там происходит?

— Лучше не стоит.

— Но я же и в самом деле слышал шум.

— Лучше ты сам взгляни, Кеннет. Люк на чердак в гостиной. Я дам тебе топор и фонарик.

— Подожди, пока я дожую. А мне — то уже начинало здесь нравиться. Я думал — ты шутишь.

Вместе с О’Кифи они приставляют лестницу к стене. С приготовленным к бою топором О’Кифи медленно подбирается к люку. Дэнджерфилд подбадривает его снизу. О’Кифи толкает люк. Шарит в темноте фонариком. Тишина. Полная тишина. В них опять вселяется мужество.

— По-моему, ты испугался до смерти, Дэнджерфилд. Можно подумать, что это ты здесь, наверху. Наверное, это сквозняк гонял по полу обрывки бумаги.

— Думай что хочешь, Кеннет. Свистни, когда оно начнет тебя душить. Входи же туда.

О’Кифи исчез. Дэнджерфилд всматривается в сыплющуюся сверху пыль. Шаги О’Кифи по направлению к гостиной. Вой. О’Кифи визжит.

— Держи лестницу, ради всего святого. Я спускаюсь.

Люк с грохотом захлопывается.

— Ну расскажи, О’Кифи, что это было, не томи душу.

— Кот. Одноглазый. Вместо второго — дыра. Но как он мог туда забраться?

— Не имею ни малейшего представления. Возможно, он жил там всегда. А может быть, он принадлежал мистеру Гилхули, который жил здесь и однажды ночью свалился с обрыва. Через три месяца его вынесло на остров Мэн. Не кажется ли тебе, Кеннет, что в этом доме произошло убийство?

— Где ты уложишь меня спать?

— Не унывай, Кеннет. Ты выглядишь таким испуганным. Не следует волноваться из-за такой безделицы, как какой-то кот. Ложись там, где тебе больше нравится.

— От этого дома я покрываюсь гусиной кожей. Может быть, разведем огонь в камине?

— Идем в гостиную, ты немного поиграешь мне на пианино.

Через длинный, выложенный красным кафелем коридор, они идут в гостиную. Большой медный телескоп на треноге у окна. Он направлен в сторону залива. В углу старинное фортепиано с вертикальной декой, на нем — пустые консервные банки и засохшие корки сыра. Три мягких кресла, горбатых из — за свалявшейся набивки и торчащих пружин. Дэнджерфилд плюхается в одно из них, а О’Кифи направляется к пианино, берет аккорд и начинает петь.

В этой квартире унылой
И в темноте тоскливой
Мы словно звери живем!

Дребезжат окна. О’Кифи фальшивит. Ну вот и ты, Кеннет, веснушчатый и вскормленный на спагетти, попал сюда из далекого Кембриджа, штат Массачусетс. А я из самого Сент — Луиса, штат Миссури, потому что в тот вечер в «Антилопе» я пригласил Мэрион на ужин, за который она сама и заплатила. А во время следующего уик-энда мы оказались в каком — то отеле. Я содрал с нее зеленую пижаму, и она сказала, что не может. А я сказал, что нет, можешь. И этим мы занимались каждые выходные, пока не закончилась война. Прощайте, бомбы! Я возвратился в Америку, но там я захандрил и затосковал от одиночества, потому что чувствовал себя в своей тарелке только в Англии. Из старикашки Уилтона мне удалось выжать деньги только на такси, на котором мы отправились в свадебное путешествие. Мы поехали в Йоркшир, и я купил тросточку, чтобы прогуливаться с ней по тамошним лугам. Окна нашей комнаты выходили на реку. Выл самый конец лета. Горничная, правда, была сумасшедшая, и в ту ночь она положила цветы нам в постель, и Мэрион вплела их в волосы, волной ниспадавшие на голубую ночную рубашку. Ох уж эти груши. Сигареты и джин. Любовные игры продолжались до тех пор, пока она не уронила за трюмо свои вставные передние зубы. Потом она рыдала в кресле, завернувшись в простыню, а я просил ее не огорчаться, потому что такие истории то и дело происходят с людьми во время медового месяца, и к тому же уже совсем скоро мы уедем в Ирландию, где у нас будет бекон и масло, и долгими вечерами я буду штудировать у камина право, и иногда мне, быть может, удастся выкроить несколько минут, чтобы предаться любви прямо там же на полу, на шерстяном ковре. Визгливый, с бостонским акцентом, голос, поет песню. Желтый свет падает из окна на жалкие, съежившиеся под ветром пучки травы и черные скалы. И дальше — на мокрые ступеньки и ржавого цвета вереск у отметки самого высокого прилива и бассейна для прыжков в воду. И туда, где ночью вздымаются и опускаются морские водоросли в Балскадунском заливе.

3

Воскресное утро. Солнце вынырнуло из-за вечношумящего моря, покинув погруженный во тьму Ливерпуль. С кружкой кофе в руке он сидит на скалах над обрывом. Далеко внизу, на набережной возле порта, курортники в яркой одежде. Яхты уходят в море. Молодые парочки карабкаются по Балскадунской дороге на вершину Килрока, чтобы поваляться на траве в зарослях дрока. Холодное изумрудное море бьется о гранитный берег. С волн срывается белая пена. В такой день может произойти все, что угодно.

Влажный соленый ветер. Завтра возвращается Мэрион. Мы сидим вдвоем, болтаем ногами. Два американца. Мэрион, погости там еще немножко. Я еще не созрел, чтобы снова запрячься в ярмо. Грязные тарелки или немытая детская задница. Я всего лишь хочу увидеть и то, и другое на уплывающей яхте. Нам нужна нянька, которая увозила бы девочку на прогулку, чтобы я не слышал ее хныканье. А может быть, вы обе погибнете в железнодорожной катастрофе, и твой отец оплатит похороны. Аристократы не торгуются о стоимости ритуалов. А они ведь обходятся сейчас совсем не дешево. Целый месяц у меня будут слезиться глаза, а затем я отправлюсь в Париж. Маленький тихий отель на улице Сены, свежие фрукты в миске с прохладной водой. Твое обнаженное, стройное тело застыло на кафельных плитках. Не знаю, что бы я почувствовал, если бы прикоснулся к твоей уже мертвой груди. Я должен выжать из О’Кифи по крайней мере пару шиллингов до того, как он улизнет. Интересно, почему это он такой прижимистый?

Наступает вечер, они спускаются к автобусной остановке. Рыбаки, громыхая сапогами, выгружают на набережной улов. Их окружают матроны с обветренными коленями и необъятными, колышущимися грудями.

— Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Ты только посмотри на нее!

— Я сказал, Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Каждая размером с арбуз!

— Кеннет, да прекрати ты…

— И все же у Констанции была отличная фигура. Вероятно, она любила меня. Да и как бы она могла противиться этому чувству? Но это не помешало ей выйти за отпрыска семейства настоящих янки. Сколько раз я отмораживал себе зад на ступеньках Виденберской библиотеки только ради того, чтобы увидеть ее, а затем тащился за ней следом к месту ее свидания с каким-нибудь унылым молокососом.

— Кеннет, ты конченый человек.

— Не беспокойся. Со мной все будет в порядке.

Воскресенье. День, предназначенный для праздности и неудач. В Дублине, этой гигантской серой ловушке, все закрыто. Жизнь продолжается своим чередом только в церквах, освященных музыкой, красными свечами и распятиями Христов. По вечерам длинные очереди мокнут под дождем возле кинотеатров.

— Я думаю, Кеннет, нет никаких препятствий к тому, чтобы ты одолжил мне два — три шиллинга с условием, что я возвращу их тебе в понедельник, ровно в три часа тридцать одну минуту. Завтра я получу чек и верну тебе долг прямо в консульстве.

— Нет.

— Два шиллинга?

— Нет, и гроша ломаного не дам.

— Шиллинг — это и есть ломаный грош.

— Черт тебя побери, не тащи меня на дно вслед за собой. Посмотри на меня. У меня даже пальцы вспотели. Оставь меня в покое. Не обрекай на погибель нас обоих.

— Не огорчайся и не принимай все так близко к сердцу.

— К сердцу? Да это дело жизни и смерти! Как ты этого не понимаешь? И мне что, петь от радости?

— Ты расстроился.

— Я не расстроился. Просто я предусмотрителен. И завтра я хочу пообедать. Ты и в самом деле думаешь, что мы получим чеки?

— В самом деле.

— Когда ты маешься дурью в этом убогом сарае и только и думаешь о том, чтобы напиться, мне противно находиться рядом с тобой. Пусть ко дну идет один из нас. Но не оба.

— Я хочу курить.

— А вот и мой автобус, я дам тебе три пенса, завтра отдашь.

— Кеннет, позволь тебе сказать, пока ты еще здесь, что ты лучший из людей.

— Не нервируй меня, если тебе не нужны три пенса, тем лучше, я возьму их обратно. Доложу еще три и куплю билет на автобус.

— Кеннет, тебе не хватает любви.

— Задницы и денег.

Автобус отходит. О’Кифи исчезает на втором этаже, за зеленой рекламой. Твое место в книге рекордов Гиннеса. Мне это доподлинно известно.

Вверх по горе. Воскресенье в пустыне Эдар. Хорошо знать старые названия. Нужно отдышаться. Последнее время меня преследует страх быть арестованным. Приближаются сзади и хватают за нарушение общественного порядка. Главное — соблюдать приличия. Не мешало бы зайти в этот магазинчик, и пусть этот славный малый продаст мне поштучно парочку сигарет.