Игорь Скорин - Ребята из УГРО

• Название: Ребята из УГРО
• Автор: Игорь Скорин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1982

Приключенческая повесть о работе уголовного розыска Восточной Сибири и Забайкалья в 30—40-е годы. Герои повести — комсомольцы, мобилизованные по комсомольскому призыву на работу в уголовный розыск, участвуют в раскрытии уголовных преступлений. В основе повествования лежат подлинные события.

---

Тот сунул Саше вожжи и побежал за Фоминым. Саша не сразу понял, что происходит, но и не хотел оставаться в стороне.

Накинул вожжи на спинку санок и подбежал к Фомину. Тот объяснял «кучеру»:

— Ты, Федор, иди навстречу, пропусти и страхуй сзади. Мы будем брать.

Едва кучер скрылся за углом, они тоже вышли на перекресток и лицом к лицу столкнулись с «актером», тот сделал было шаг в сторону, но в руках Фомина оказался револьвер.

— Спокойно, Никитский, — тихо и четко произнес Михаил Николаевич. — Дорохов, обыщи его.

Мелькнула мысль: опять он опростоволосился! Хорошо хоть, не поделился своими наблюдениями с дядей Мишей. Он не очень уверенно сделал шаг вперед и увидел, как старик совершенно невозмутимо опустил на тротуар саквояж, мгновенно сбросил перчатки, очень быстро, почти незаметно оглянулся и, увидев «кучера» с пистолетом в руке, улыбнувшись, проворковал:

— Что вы волнуетесь, гражданин Фомин, я же никогда…

Но тот не дал ему закончить, прикрикнул:

— Не шевелиться! Саша! Карманы, быстро!

Дорохов запустил руку в правый карман шикарного пальто и вытащил плоский черный браунинг. Тут уж он окончательно пришел в себя. Переложил пистолет в свой карман и уже уверенно продолжал обыск. Во внутреннем кармане пальто оказался еще один такой же пистолет. «Ничего себе артист! Черкасов! Ну и шляпа я!»

— Посмотри в рукавах и за воротником.

В рукавах ничего не было, а за воротником пальто, там, где крепится вешалка, оказался небольшой финский нож. Он никак не мог его отцепить и поэтому просто вынул из ножен.

— Возьми саквояж, — велел Фомин.

Баульчик был довольно тяжелым. Михаил Николаевич приказал «артисту» идти за угол, где остановились санки. «Кучер» отбросил меховую полость, сначала сел Саша, потом задержанный и рядом с ним Фомин, уже успевший освободиться от бороды. Дорохов заново переживал все происшедшее, представил свою сначала восторженную, а затем растерянную физиономию и еле сдержался, чтобы не рассмеяться. Ему хотелось рассказать Фомину, но тот был молчалив и серьезен, да и не время было для веселых разговоров.

В кабинете Фомина сразу же собралось начальство. Пришел Чертов и его заместитель Иван Иванович Попов. На столе были разложены новенькие браунинги, уже без патронов, и содержимое саквояжа: набор отмычек из легированной стали явно нерусского происхождения и оригинальной конструкции дрель. «Артист» неторопливо повесил пальто на ту же вешалку, где висела одежда Фомина и Дорохова, своя, а не гардеробная — выглядела она куда как скромно рядом с пальто задержанного. Никитский причесался и спокойно уселся на стул. Казалось, что внезапное задержание у него не вызвало ни малейшего огорчения.

Михаил Николаевич начал допрос, а Сашу отправил за прокурором по надзору за милицией. Прокурор, рыхловатый молодой мужчина, не заставил себя ждать. Он пришел в кабинет и, расположившись за столом Дорохова, стал внимательно рассматривать Никитского. Фомин достал из сейфа пачку документов и положил их перед ним, объяснив:

— Краткая характеристика Гриши Международного. За двадцать один год Советской власти он успел получить в общей сложности девяносто лет лишения свободы, из них не отбыл и десятой части. Всего за ним четырнадцать побегов из разных колоний. Кстати, до революции тоже судим несколько раз, кроме того, имел регистрации в сыскных полициях Харбина, Парижа и Варшавы.

Прокурор долго и с интересом перечитывал документы и задал один-единственный, видимо мучивший его, вопрос:

— Как же так, Никитский, вам шестьдесят пять лет, а из них пятьдесят вы воруете. Я понимаю, при царизме вас толкала нужда, бесправие. Ну а теперь-то? Как же вам не стыдно, Никитский?

Вор усмехнулся и снисходительно ответил:

— Знаете, гражданин прокурор, у каждого своя жизненная философия. А впрочем, отвечу вам афоризмом, что пришел на память: «Весь мир театр, все люди артисты, и каждый исполняет свою роль так, как умеет».

…Несколько дней в уголовном розыске только и было разговоров что о Международном. Сашу расспрашивали о подробностях задержания, поздравляли с успехом, хвалили Фомина. Но Михаил Николаевич сказал, что операция провалилась. Весь маскарад был затеян для того, чтобы выявить сообщников Никитского, а он спутал их планы. И сам на первом же допросе объяснил, что интуитивно почувствовал опасность и решил оставить гостиницу. Сожалеет, что не сделал этого накануне.

— Присматривайся внимательно к Никитскому, Александр, — советовал Фомин. — В прежние времена весь преступный мир на таких вот типах и держался. Слава богу, немного их осталось. Сейчас подобный «артист» раз в год попадется, а раньше, до революции, их в каждом крупном городе по пятку, а то и по дюжине обитало. Этот Никитский негодяй высшей марки. В себе уверен, наши законы назубок знает и, надо признать, бесстрашный, бестия, ничего не боится. Хвастать начнет, а ты не перебивай, слушай внимательно. Может, что интересное промелькнет.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Фомин допрашивал рецидивиста целую неделю. И эти допросы совсем не походили на обычные, на которых постоянно присутствовал Дорохов.

С утра, как только Михаил Николаевич приходил на работу, сразу же вызывал из камеры Никитского, и начиналась беседа. Фомин спрашивал, как чувствует себя Международный, хорошо ли спал. Тот вежливо благодарил и просил принести чаю. Саша отправлялся в буфет и возвращался с чайником крепко заваренного чая и бутербродами. Все трое медленно, молча, с наслаждением выпивали по стакану. Никитский закуривал и начинал рассуждать.

— Уничтожила Советская власть, гражданин Фомин, преступный мир. Таких людей загубила, просто ужас. Высокого класса специалисты были, художники в своем деле. Сейчас настоящих жуликов, считайте, и не осталось. Таких, как я, по всей России полсотни не наберется. Да и те затаились по разным углам и боятся на люди выйти. Недавно иду по Москве, возле Сретенских ворот, смотрю, дворник метлой пылит, и что-то мне в нем знакомое почудилось. Уже прошел, да вернулся. Поглядел со стороны и глазам своим не верю — Жора-банкир. Бороду отпустил, усы, сам в яловых сапогах. Вы знаете про нашу последнюю воровскую сходку?

— Та, что на Жигулевских горах была, в тысяча девятьсот двадцать девятом? — припомнил Фомин.

— Вот-вот! Там я с Жорой последний раз виделся. Время уже трудное для нас было, а Жора франтом прикатил: в визитке, в белой манишке, в туфлях лаковых и на каждом пальце кольцо. А камни в кольцах такие, что за любой пару рысаков можно купить. А тут в сапогах, смазанных дегтем. Позор, да и только. Подождал я в сторонке, пока он подмел да прибрался, и за ним следом. Присмотрел, в какую подворотню завернул. Немного погодя подхожу к его апартаментам. На двери надпись: «Дворницкая». Постучал, зашел. Комнатенка маленькая, а обстановка!.. Железная кровать да колченогий стол. На стене шкафчик с алюминиевыми мисками и толстого стекла стаканами. Говорю: «Привет Жоре-банкиру», а он в ответ: «Ошиблись, гражданин Международный, нет уже Жоры-банкира, а есть теперь Жора — советский дворник». Вот так гибнут лучшие люди. Помню, гостил я однажды у «банкира» перед самой мировой войной. У него в Питере, на Мойке, свой домишко о двух этажах был. Со швейцаром, с горничной, поваром — все как у порядочных людей. Он, помню, тогда своей коллекцией севрского фарфора хвастался… А тут ставит на стол миску с селедкой, стаканы и, представляете, бутылку водки. Повертел было ее в руках, да, видно, совесть замучила, убрал, а из-под кровати начатую бутылку коньяку достал. Разговорились. Рассказал Жора, как из Питера едва ноги унес, дружков-товарищей уголовка всех замела и многих к стенке. Ну и ему конец бы был, да вот все бросил и в столице пристроился. Спрашиваю, нет ли дельца доброго на примете. «Почему нет? Есть», — отвечает. Только сам он на дела не ходит и другим не советует. Разве нужда заставит. Пока живет на то, что раньше скопил и с собой прихватить удалось. Со старыми знакомыми не встречается, никуда не ходит, чтобы тем, кто остался, на глаза не попадаться. Сейчас мы все друг друга опасаемся: продадут, если выгода окажется.

Михаил Николаевич налил в свой стакан уже остывший чай, посмотрел стакан на свет, отпил.

— Тебе налить, Григорий Павлович?

— Благодарствую. Хотя плесните немного.

— Все-таки сказал бы мне, Григорий Павлович, зачем в Иркутск пожаловал, да еще с целым арсеналом.

— Проездом, Михаил Николаевич, проездом. Почти два года в вашем городе не был, знакомая у меня тут жила, хотел навестить. Женщина она немолодая, но еще ничего, сами понимаете, не могу же я ее назвать… Побеспокоите хорошего человека, а мне конфуз.

— Ну а пистолеты — ей, что ли, в подарок?

— Нет, Михаил Николаевич, — с усмешкой отвечал Международный, — держал для самообороны. Слышал я, бандитизм вы тут развели, вечером на улице и не пройдешь: грабят прохожих. А на мне шуба приличная. Если бы моя власть, я бы всех грабителей и хулиганов на фонарях вешал. Посудите сами, другой дурак напьется — и в драку, людям настроение портит, кого-то покалечит, а потом его в тюрьму — и срок обеспечен. Ну, я понимаю, украл двадцать — тридцать тысяч. Если и попался, то не обидно. Не нашли — полгода жил бы припеваючи. А у хулигана какая корысть? Или вот о тех, кто на улицах прохожих останавливает. У другого в кошельке, может быть, всего двугривенный, а он его обирает и за эти двадцать копеек срок имеет. Раньше хулиганов и таких крохоборов мы в тюрьме и на нары-то не пускали. На полу, возле параши, их место было.