Василий Топильский - Розы на снегу

• Название: Розы на снегу
• Автор: Василий Топильский
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Жестоким смерчем обрушилось на Европу фашистское нашествие. Пепел и слезы, кровь и руины оставались там, где прошли полчища гитлеровцев.

В воскресный солнечный день 22 июня 1941 года мутный нацистский поток хлынул и на территорию нашей Родины. Везде, где ступала нога оккупантов, вспыхивали очаги сопротивления: зажигали костры в лесах партизаны, действовали подпольщики. Многие из них погибли, но не дрогнули, не согнулись под пытками.

Был свой незримый фронт и в битве за Ленинград. Он проходил по берегам Плюссы и Шелони, Волхова и Великой. Явки его бойцов были в Луге и Острове, в «столице» озерного края далеком Себеже, в избах осьминских колхозников.

В этом сборнике рассказывается о малоизвестных и неизвестных подвигах наших разведчиков, подпольщиков и партизан в годы Великой Отечественной войны.

---

— Смиритесь, люди добрые. Помазанник божий Гитлер дарует нам землю, свободу. Его войска уже очищают от большевиков Москву. Сдастся на милость великого вождя Европы и голодный Петроград…

Надо ж такое! Ведь «тут русский дух, тут Русью пахнет». И здесь отпевают Россию.

Подавленные стоят прихожане.

Кто-то вполголоса роняет:

— На то, видно, воля божья.

И вдруг откуда-то сверху звонкий мальчишеский голос:

— Не верьте! Врет Иуда! Не верьте!

Соборное эхо разносит: «Иуда!», «Не верьте!». Слова бьются в окна собора, поразительно напоминающие бойницы, точно хотят вылететь наружу и пронестись набатным призывом над Синичьими холмами.

Проповедь сорвана. Прихожане расходятся. Нет уже студеного холода на сердце. Свои подали голос. Значит, и впрямь не так страшен черт, как его малюют. Многие задерживаются у белой монастырской стены. На ней углем аршинными буквами начертано:

«Смерть оккупантам! Да скроется тьма!»

Это тоже сделали свои. Смельчаков ищут полицаи, но десятки людей уже побывали у стены и затоптали следы…

Теплится коптилка у постели Виктора Дорофеева. Раскинуты на всякий случай игральные карты на столе. Возбужденные, с красными от мороза щеками, Борис Алмазов и Анатолий Малиновский громким шепотом, перебивая друг друга, говорят:

— Все сделано.

— Как ты задумал, Виктор.

— А Женька-то как крикнул!

— Только бы по голосу не узнали.

Светятся глаза у Дорофеева. Дрожащими руками берет он мандолину.

— Любимую, — просит Алмазов.

— «Дан приказ ему на запад…» — начинает Малиновский.

— Тише вы, полуночники, — просит появившаяся в дверях мать Дорофеева.

— Мы тихонько, мама, — успокаивает ее Виктор и подхватывает: — «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…»

Как-то вскоре после Нового года в заповедном бору Михайловского застучал топор. Один из деревенских старост, подлец первостатейный, получил от офицера ортскомендатуры Рыбке разрешение на рубку леса для постройки нового дома. Ночью в окно фашистского холуя влетел камень. К камню была прикреплена записка:

«Будешь рубить пушкинский бор — будешь зарублен своим же топором».

И подпись:

«Дядька Черномор».

Перепуганный староста утром побежал к старшине поселка:

— Господин Шубин, меня убить собираются.

— Кто?

— Какой-то не местный. Фамилия Черномор. Вот читайте.

Шубин улыбнулся, но, прочитав записку, составленную из вырезанных газетных букв, сказал:

— Смотри сам, но этот Черномор, видать, следит за тобой и… чем черт не шутит.

В этот же день Дорофеев, разговаривая с Алексеем Ивановым, подсмеивался над приятелем:

— Видишь, Лешка, как получается все хорошо. В школе тебя Воробьем звали. А кончится война — будут Черномором величать. Черномор не чета воробью.

Стук топора в заповеднике в первую военную зиму больше не раздавался.

ФРЕЙЛЕЙН АЛЛА

Шел март сорок второго, но весной еще и не пахло. Холодные ветры, завывая, проносились над могильным холмом, укрывшим прах Пушкина. Занесенные снегами Пушкинские Горы будто вымерли. На улицах ни человеческого голоса, ни собачьего лая. Лишь из домов, занятых оккупантами, доносилась постылая фашистская песня да слышался шум в избах, где пили полицаи.

Поселок оживал только в воскресные дни. На площади тогда появлялись санки и возки из дальних деревень. Несколько часов негромко гудел базар. Пушкиногорцы меняли одежду, табак, ткани на картошку и хлеб. Из уст в уста передавались последние новости. Были они нерадостными. В начале зимы охранным войскам гитлеровцев удалось разгромить многие партизанские отряды и подпольные организации советских патриотов в тылах армий группы «Север». Упорно ходили слухи: фашисты в Москве, Ленинград вот-вот капитулирует.

В один из мартовских воскресных дней базар в поселке шумел больше обычного. И люди задерживались на площади дольше, чем бывало. На лицах мелькали улыбки. У саней слышались обрывки коротких разговоров:

— В Насве начисто гарнизон разгромили…

— В Поддубье экономию гробанули…

— Хлопцы его говорят: батько самой Москвой сюда послан…

— Значит, держится матушка-столица?

— Сказанул! Дали Гитлеру от московских ворот поворот.

— Да, вот и нищие из Опочки тоже гуторят…

— Где же они? Расспросить бы…

Словоохотливого хромоногого старика в рваном рыжем полушубке и его поводыря — мальчонку лет двенадцати — видели и на монастырском дворе, и на окраине поселка, и по дороге к Михайловскому. После вспоминали: больно по-молодому у старика глаза блестели, когда про батьку Литвиненко рассказывал, да и, судя по разговору, ему больше пятидесяти не дашь. Нашелся даже человек — видел: шли у Сороти нищие скороходью, и хромоту у старшего как рукой сняло.

Но это было на второй и третий день после базара, когда стоустая молва уже разнесла по поселку и окрестным деревням весть о разгроме фашистов под Москвой и о появлении на берегах реки Великой «хлопцев батьки Литвиненко», как по имени командира называли бойцов рейдовой партизанской бригады. О подозрительных нищих коменданту донесли лишь под вечер. Бросились искать, а их поминай как звали. А ночью вьюга разыгралась не на шутку — все смешалось в белом вихре: лес, земля, поселок.

В ту метельную ночь в Пушкинских Горах не спали многие. Не могла сомкнуть глаз и дочь старшины поселка переводчица военной комендатуры Алла Шубина. И тому виной тоже были нищие. Заунывное «Подайте милостыню ради Христа» застало ее на крыльце. Что-то не ладилось с замком, а Алла торопилась войти в дом. Девушка хотела достать кошелек, но старик-нищий вдруг насмешливо сказал:

Алла Шубина.

— Не надо, фрейлейн. Марками мы брезгуем. Ждем от вас другого подношения, барышня.

— Какая я вам барышня? — возмутилась Шубина.

— Не нравится? Ну, тогда, — нищий уже не горбился, смотрел доброжелательно, — зайдем на минутку в дом, товарищ Шубина.

Оставив мальчонку в сенях, он вслед за Аллой вошел в комнату и неторопливо продолжил:

— За тебя, товарищ Шубина, один человек головой поручился. Вместе учились вы в средней школе в Опочке. Хочется верить, не по доброй воле ты в комендатуру попала. Пришло время доказать это. Небось слышала, есть такой термин — «разведданные». Сведения разные о неприятеле. Вот и собери их. Вспомни, что слышала, в бумагах посмотри или на карте в кабинете у начальства. Эти сведения нам очень нужны.

— Кому нам? — с замирающим сердцем спросила Шубина.

— Хлопцам батьки Литвиненко…

Как тут уснешь! Все самое сокровенное подняла из глубин души встреча с «нищим». Чудесной музыкой звучали весь вечер слова «товарищ Шубина». Девушка клялась сама себе: «Да! До конца жизни буду комсомолкой».

— Буду! — сорвалось с уст вслух.

— Что с тобой, Аля? — подошла к кровати младшая сестра. — Что будешь?

— Ничего, Анфисочка. Это я так, со сна. Приснилось: войны нет, и все у нас по-старому.

— Ой! Как хорошо было! Школа. Вечера… Помнишь, как ты однажды на вечере декламировала «Выдь на Волгу…»?

— «Чей стон раздается?…» — со слезами продолжила Алла и, прижав к себе сестру, прошептала: — Иди спи, родная, вернется Красная Армия, и все будет опять хорошо.

Алла Шубина и раньше на ненавистной службе делала полезное людям. То письмо от угнанных в Германию девушек передаст родным без просмотра помощника коменданта. То, зная, кто из сотрудников комендатуры не понимает русского языка, поможет задержанному крестьянину на допросе выпутаться из беды. Теперь же… С ненасытной жаждой, с неимоверным риском двое суток добывала девушка секретные сведения (удалось даже снять копию со схемы размещения некоторых постов на Сороти и Великой), а на третьи сутки ровно в полдень она была на условленном месте — на пятой версте по дороге к Новоржеву.

«Подношению фрейлейн Шубиной» мог бы позавидовать и бывалый разведчик.

ЗАВЕЩАННОЕ ПЛАМЯ

Растаяли снега. Зазеленели дубравы Тригорского и Михайловского. Легче стало отлучаться из поселка подальше, бывать в лесу. Деятельность подпольщиков группы Виктора Дорофеева с приходом весны оживилась.

Как-то за неизменной игрой в карты Дорофеев спросил Малиновского:

— Ты помнишь наш разговор про никчемную стрельбу из поврежденных танков?

— Кто старое помянет… — начал Малиновский.

— Да нет, Толя, — перебил его Виктор, — я не к тому. Пришло время за оружие браться. Только умненько поступать нужно. Давайте…

Озеро Тоболенец. Спокойная водная гладь и уходящие вдаль мыски камыша. Еще по-весеннему студена вода, а Алексей Иванов и Анатолий Малиновский уже плещутся у прибрежного ивняка. Купаться не запрещено.