Василий Топильский - Розы на снегу

• Название: Розы на снегу
• Автор: Василий Топильский
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Жестоким смерчем обрушилось на Европу фашистское нашествие. Пепел и слезы, кровь и руины оставались там, где прошли полчища гитлеровцев.

В воскресный солнечный день 22 июня 1941 года мутный нацистский поток хлынул и на территорию нашей Родины. Везде, где ступала нога оккупантов, вспыхивали очаги сопротивления: зажигали костры в лесах партизаны, действовали подпольщики. Многие из них погибли, но не дрогнули, не согнулись под пытками.

Был свой незримый фронт и в битве за Ленинград. Он проходил по берегам Плюссы и Шелони, Волхова и Великой. Явки его бойцов были в Луге и Острове, в «столице» озерного края далеком Себеже, в избах осьминских колхозников.

В этом сборнике рассказывается о малоизвестных и неизвестных подвигах наших разведчиков, подпольщиков и партизан в годы Великой Отечественной войны.

---

И вдруг… Темной осенней ночью рядом с поселком раздалась пулеметная трель. Затем ухнула пушка. Вторая. Третья.

Нервы гитлеровцев не выдержали. Они открыли беспорядочную стрельбу из автоматов и пулеметов. Всполошились и команды, расквартированные в Михайловском, Колоканове, Подкрестье. Всю ночь палили оккупанты, пугая неведомого противника и подбадривая себя.

Утром в поселке только и разговоров было, что про ночную канонаду.

— Из окружения пробились наши, целый полк, — говорили одни.

— Партизанский отряд пытался ворваться в поселок, — утверждали другие.

Но офицеры комендатуры быстро установили истину: кто-то в полночь забрался в подбитые советские танки, стоявшие на летном поле бывшего аэродрома, и выстрелил из трех пушек. Начались обыски, но виновников найти не удалось.

Происшествие насторожило коменданта. Была усилена патрульная служба. Гестаповец Вильгельм Шварц поучал сотрудников комендатуры:

— Нужно беспощадно карать жителей за малейшее проявление неуважения к новому порядку. Но одновременно следует отвлекать их от политики. Постарше пусть идут в божий храм. Штаб охранных войск в ближайшие дни направит в наше распоряжение священнослужителя из Риги. А те, кто помоложе, — пусть по воскресным дням танцуют, играют в карты, читают.

Когда это распоряжение разъяснялось местным властям — старшине поселка, начальнику гражданской полиции и их помощникам, один из фашистских прихвостней воскликнул:

— Мудро, очень мудро, господин комендант! Да! Да! Пусть лучше сопляки читают Пушкина, чем лазят по танкам.

— Дурак, — осадил его майор Зингер. — Пушкин читать запрещаю. Он не любил строгий порядок.

В следующий воскресный день на горе Закат играл духовой оркестр, а в киосках почти бесплатно продавались иллюстрированные журналы с картинками о победах германского оружия и газетные листки на русском языке с кощунственным названием «За Родину».

«ЧЕМ СИЛЬНЫ МЫ?..»

Был в Пушкинских Горах еще один человек, которого не меньше, чем Шварца и Зингера, встревожила ночная стрельба из подбитых танков. Виктор Дорофеев сразу догадался, чьих это рук дело. Дорофеев за год до начала войны окончил девять классов средней школы, носившей имя Александра Сергеевича Пушкина. Продолжать учение юноша не смог, работать тоже. Туберкулез тяжелой формы приковал его к постели.

Высокого светловолосого парня с впалыми бледными щеками знали хорошо в поселке. Сердобольные женщины жалели его, товарищи в присутствии Виктора старались о болезнях не говорить. Секретарь школьного комитета комсомола Дорофеев не переносил жалости к себе. Энергичный, всегда полный интересных задумок, веселый, общительный Виктор был заводилой в кругу молодежи.

Болезнь в первые дни войны дала новую вспышку, и Виктор с трудом поднимался с постели. О службе в армии, хотя бы в тыловых частях, он даже мечтать не мог, а горячее сердце комсомольца звало к действию. Особенно тяжело было по вечерам: ни света, ни радио. Мать склонялась над сыном, шептала:

— Потерпи, Витенька, потерпи, милый. Вот намедни обещали мне барсучьего сала принести. Попьешь с медом — полегчает.

— Спасибо, мама. Спасибо, родная, — все буду пить, что скажешь, лишь бы сил набраться. Они мне ох как нужны…

После ночной канонады Дорофеев попросил младшего брата:

— У меня к тебе, Женя, дело есть. Важное. Ты как-то говорил мне, что видел Кошелева, который обычно у нас на школьных вечерах на баяне играл. Верно это?

Виктор Дорофеев.

— Точно, видел, — подтвердил Женька.

— Ну так вот, разыщи во что бы то ни стало его и попроси к нам зайти. Затем найди Лешу Иванова и Малиновского Толю, скажи: брат обижается, — забыли, мол. Пусть завтра под вечер забегут в подкидного сыграть. Ребята они надежные.

Сообразительный Женька радостно блеснул глазами:

— Есть, товарищ секретарь, собрать надежных ребят!

Степан Петрович Кошелев зашел в тот же день. Хотя он был и намного старше Дорофеева, но относился к нему как к равному. Виктор уважал баяниста за дружбу со школьниками, знал, что для некоторых ребят с нелегкой судьбой Степан Петрович был добрым советчиком.

— Зачем звал? — без обиняков спросил Кошелев, входя в комнату к Виктору.

— Соскучился. Сиднем сижу, а ты по белу свету бродишь — авось слышал что-либо правдивое да хорошее.

— А ты угадал, — лукаво улыбнулся гость. — Не так уж и дела наши плохи, как брешут фрицы.

— Откуда знаешь? — насторожился Виктор.

— А со мной Москва нет-нет да и заговорит.

— Так, значит, не сдал?

— Значит, не сдал. Только жердь, что антенну держала, в печке сжег.

— Молодец! Какой ты молодец, Степан Петрович! — Глаза Дорофеева радостно сверкнули. — Теперь дело пойдет.

— Какое такое дело?

— Борьба подпольная с фашистами. Не на жизнь, а на смерть.

Собрались ребята открыто — за картами, благо игра в них поощрялась блюстителями «нового порядка». Открыв козырную шестерку, Дорофеев, улыбаясь, проговорил:

— Ко мне пришла. Мне и начинать игру. Начну с ругани. Стрельба из танков — баловство, а с оружием баловаться нельзя. Во-первых, своих пострелять могли, а во-вторых, как говорится, и просто пропасть не за понюх табака. Ну да ладно, что было — то было. А сейчас давайте о серьезном деле поговорим.

— А что может быть серьезнее, чем стрелять фашистов? — вскипел Малиновский.

— Не горячись, Толя. Виноваты мы. Стрелять тоже с умом надо, — отпарировал Алексей Иванов.

— Самое главное сейчас, — продолжал Дорофеев, — у наших людей дух поднимать, правду им рассказывать. Помните у Пушкина?

…Чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет…
А мнением. Да! Мнением
                                    народным.

— Фашисты кричат: пал Ленинград, в гавани Кронштадта бросили якоря немецкие корабли. А вот послушайте: вчера в сводке Совинформбюро сообщалось, что артиллерия Кронштадта обрушила мощный огонь на врага…

Читая сводку, Дорофеев вдруг заметил, как товарищи его побросали карты и встали.

— Вы что? — поднял он глаза и понял: есть боевое ядро подпольной организации…

По воскресным дням с горы Закат неслись звуки бравурных маршей и полек. Благовестил по субботам соборный колокол, сзывая прихожан в храм божий. Правил церковную службу моложавый, статный рижанин с сильным бархатным голосом. Но мало кто из пушкиногорцев и осевших в поселке беженцев появлялся на танцевальной площадке. Не мог похвастать обилием паствы и попик, смахивающий на переодетого военного.

Зато людно было в базарные дни у досок с распоряжениями оккупационных властей, где белели наклеенные поверх серых казенных бумаг листки из школьных тетрадей. На них печатными буквами кратко излагались сообщения Совинформбюро. Солдаты охранных войск и полицаи не успевали соскабливать эти листки и разгонять крестьян, жадно вчитывающихся в весточку о родной армии, о Москве и Ленинграде. Люди разбегались, но, покидая поселок, вдруг обнаруживали у себя на телегах листовки с призывами саботировать мероприятия оккупантов, не верить их брехне.

Бесновался комендант, грозился перевешать всех помощников партизанского комиссара, проникавших со сводками в поселок. И невдомек было ищейкам из тайной полевой полиции, придумавшим «комиссара» в оправдание своих неудач в поисках подпольного центра, что расположен этот самый центр у них под носом. Небольшой деревянный домик Дорофеевых примостился у подножия холма, вдоль которого тянулась старинная монастырская стена. Здесь, у постели больного Дорофеева, составлялись и редактировались листовки. Сюда поодиночке в сумерках пробирались Степан Кошелев, Алексей Иванов, Анатолий Малиновский, Борис Алмазов, Алексей Захаров, Геннадий Петров, Николай Хмелев.

Все вместе собирались редко. Соблюдали конспирацию. Каждый приносил с собой колоду карт, мелкие деньги. Прихватывали фашистские газеты на русском языке, иногда самогон. На повороте к дому Дорофеевых ребят тихонько окликал кто-либо из руководящей тройки — Иванов или Кошелев, иногда младший Дорофеев, отчаянно храбрый парнишка, связной подпольной организации. Звучал в темноте вопрос-пароль. «Кто идет к Пушкину?» — и приглушенный ответ-пароль: «Дубровский», «Годунов», «Русалка».

Александр Сергеевич Пушкин незримо присутствовал на каждом тайном сборе патриотов, благословляя «племя младое, незнакомое» на подвиг.

В РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ВЕЧЕР

Метелью скулит злой декабрьский ветер. Приглушенно звучат церковные колокола. А с амвона Успенского собора святотатствует отец Владимир:

— Смиритесь, люди добрые. Помазанник божий Гитлер дарует нам землю, свободу. Его войска уже очищают от большевиков Москву. Сдастся на милость великого вождя Европы и голодный Петроград…