Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

• Название: Ii. Камень второй. Горящий обсидиан
• Автор: Ольга Макарова
• Жанр: Фэнтези

В отличие от отца, Карина Каргилл очень уважала древние сказания и всегда обращалась к ним. Так вот, сразу в нескольких из них упоминалось это сияние, не угасающее ни днем, ни ночью. Там говорилось, что все харуспексы образовались из остывшего вулканического стекла: оно почернело, когда жар вулкана угас. Но были и такие, что сохранили в себе этот первозданный жар… Красный глаз, Горящий Обсидиан, Око войны — много имен давали одному и тому же явлению, но ни одно из них не было добрым, словно светящиеся изнутри камни прокляты.

---

Под ногами похрустывал мокрый снег, за ночь укрывший траву и кирпичные дорожки парка толстым пуховым ковром. Белый пух продолжал падать и сейчас; тянуло зимним морозцем; облачко пара сопровождало каждый выдох…

— Сто-о-ойте! — разорвал тишину звонкий мальчишеский крик.

Охотники обернулись; одновременно, все как один…

Макс Милиан бежал к ним по снегу, босой, в легкой одежде, в которой обычно спал. Жадный до человечьего тепла ветер сурово трепал тонкий шелк рубашки и штанов; он же взъерошил взволнованному, разгоряченному мальчишке волосы…

Макс остановился в шаге от Ваннаха. Он переводил взгляд с одного Охотника на другого, казалось, читая их хмурые старческие лица, как читают открытую книгу. Несколько раз он порывался что-то сказать, но не находил слов. Снег падал ему на лицо и, тая, стекал по щекам, как слезы… Не стоит обманываться, Макс Милиан давно разучился плакать…

Ваннах отдал Ромулу свой боевой посох и, сделав шаг навстречу, положил руку на плечо ученика.

— Я и так сказал лишнее, — тихо, с горечью произнес Ваннах. — И не собираюсь дальше лезть в дела Зонара… но, прошу тебя, Макс… не делай того, о чем потом пожалеешь…

Макс Милиан ничего не ответил, лишь обнял Охотника, ткнувшись лбом в его кожаную куртку.

Рядом с высоким широкоплечим стариком Макс выглядел маленьким и хрупким…

Ваннах Лоэн, верный делу Серега Серого Инквизитора, почти убедил себя, что не должен жалеть Макса Милиана, не должен даже вспоминать о нем больше… но не смог сдержать данное самому себе слово: это его ученик. И ему нечего стыдиться: он, Ваннах Лоэн, учил этого мальчика только добру и не подстрекал на подлые дела.

Ласково потрепав непослушные кудри ученика, Ваннах искренне пожелал ему всего хорошего на прощание…

«…У парня доброе сердце,» — утешал он себя, переступая черту.

Уходя, Ваннах обернулся всего однажды: крохотная, далекая фигурка мальчишки, стоящего по щиколотки в снегу, запомнилась ему навсегда…

— …настоящая доброта проверяется испытаниями, Макс, — грустно разводя руками, разглагольствовал Галан Браил. — Согласись, легко и приятно быть добрым с тем, кто не задевает твоих интересов, кто только что не молится на тебя и каждое твое слово готов запомнить до конца жизни… Ваннах… — это имя Фрументар произнес с вежливым укором в голосе. — Он ведь как раз из таких людей. Простой Охотник, никогда не думавший перечить миродержцу и, в общем-то, знавший его достаточно поверхностно. Советники, вроде меня или Зонара, куда лучше осведомлены об истинном характере Владиславы и Серега. И, скажу тебе честно, эти двое мнят свободу игрушкой, которую не грех порой отобрать у ребенка. А за непослушание простых смертных наказывают весьма жестоко.

Хансай Донал, быть может, порой и перегибает палку, когда дело касается философских умопостроений и эмоций, но исторические события излагает очень достоверно.

…Не позволяй своим сомнениям увести тебя на ложный путь, Макс, — заметил Галан уже искренне дружески. — В крайнем случае, вспомни о своей клятве. Вспомни о надеждах Ордена, который дал тебе все. И о тех, кто погиб ради высшей цели, вспомни тоже…

Надо сказать, Галан Браил был куда более красноречив, чем бесхитростный Ваннах Лоэн. И доводы Фрументар приводил железные, даром что сердцем Макс не сумел с ними согласиться; главное, умом он понял: то, что он почувствовал, — не что иное как слабость. Детская слабость, стремление поверить в то, что кто-то, пусть и миродержец, может быть справедлив и безгрешен. Что улыбка чистоте нежданного снега что-то доказывает…

Возможно, думал Макс, излишняя мечтательность — это наследие поэта-Милиана… Вот Джуэл, он даже не засомневался бы…

К сожалению — или к счастью? — Макс не Джуэл…

Резиденция опустела без Охотников. Галан, убедившись, что его речи возымели должное действие, удалился, сославшись на то, что ему необходимо посовещаться с Зонаром.

Макс остался один. Тогда он особенно остро ощутил одиночество. Будто снова стоял у Дикой Ничейной Земли над тихим, ничего не помнящим местом битвы, не в силах ничего вернуть, ничего изменить… В такие моменты говорят: сердце обливается кровью.

Отыскав в столе чистый лист бумаги, Макс решил выговориться ему. Дрекавачьим пером. Железными чернилами[3]. Причудливыми мыслеобразами, обретающими на бумаге словесную форму и единый ритм. Стихами.

…Выговориться…

«В мае дождь, в мае снег,
В мае всякое может случиться…
Отчего, человек,
Ты не вольная сильная птица?

Пляска мыслей в твоей голове
Никому не подвластна…
Оттого ли, скажи, человек,
Ты несчастный?»

«Оттого ли? Хотел бы я знать,
Отчего в самом деле
Оказалась весна
В этой колкой и снежной постели,

Потянуло зимою
И мне приморозило душу…
Я от холода взвою,
Но клятвы своей не нарушу».

Я в небесную даль
Взгляд тяжелый опять поднимаю.
Там сияет звезда,
На заснеженный май не взирая…

В мае дождь, в мае снег,
В мае всякое может случиться…
Даже смерть…
На снегу
Распласталась замерзшая птица.[4]

«Бред редкостный… — оценил сам себя Макс. — Какая еще замерзшая птица?.. Не так уж и холодно, чтобы даже самая глупая птица замерзла…» Насмешка судьбы: порыв ветра распахнул чуть прикрытое до недавнего времени окно, да так, что рама ударилась о стену и на пол полетели осколки стекла… Макс Милиан вскочил и бросился к подоконнику… Белая, покрытая чистейшим снегом крыша вся была усеяна мертвыми птицами…

Случайности… цепь маловероятных взаимосвязанных событий, знаменующих волю Горящего… Ни Галан, ни Зонар такого не пропустят… Значит, время пришло…

Глава восемнадцатая. Слишком просто

Под нашим миром есть другой,
Беззвучный, пламенно-багровый.
В него, прикрыв глаза рукой,
Спустился я, на все готовый.

На все, о чем я знал давно
Из старых книг и древних песен.
Я ждал, чтоб тьма сменилась сном,
А оказался в жутком месте…

Здесь время — прах. Его здесь нет.
И, стоя на пустынном бреге,
Я видел, как горел рассвет,
Застывший в небесах навеки.

Прошел я сквозь беззвучный лес,
Сквозь дождь, застывший на подлёте…
Я умирать не стал бы здесь,
Но вряд ли вы меня поймёте…

Поздний Милиан. «Терновая поэма»

«Время вспомнить тебя, Лайнувер… — Макс Милиан бережно погладил черный рукав плаща. — Ты ушел раньше всех и забылся всех сильнее… Время вспомнить…»

В тренировочном зале Макс был один. Ему вернули конфискованный год назад боевой меч; Зонар выдал очередную порцию наставлений, Галан пожелал удачи, с тем оба советника оставили своего подопечного, намекнув, что уже через час его быть здесь не должно. Пресловутый час предназначался для подготовки трансволо.

Что ж, у Макса Милиана оставались свои секреты, ибо в общении с двумя высокопоставленными плутами он хорошо усвоил, что всегда нужно иметь хотя бы один козырь про запас… на трансволо у Макса теперь уходит двадцать девять минут, при том, что пределом совершенства для человека считается тридцать. Но о таком прогрессе не знает даже Галан.

…Часы на стене зала неспешно отсчитывали время.

Десять часов вечера. В одиннадцать, по словам Зонара, лаборатория уже точно должна быть пуста. В это время вся жизнь в Башне сосредотачивается на нижних уровнях, либо в небесах, где торчит над облаками зоркий глаз обсерватории…

Готовить трансволо Макс еще даже не начинал. Полчаса и одну минуту он хотел просто побыть один и собраться с мыслями. Помедитировать, если хотите…

Майский снег за окном давно обратился в проливной дождь; откуда-то издали доносилось глухое ворчание грома. Мокрый холод пробирал и душу, и тело.

На фоне всего этого Максу виделась теплая кружка какао с молоком, заботливо приготовленного кем-то… кем?.. дабы скрасить печальное от плохой погоды настроение. Эту зыбкую мечту, накатывая и отступая, как волна, безжалостно трепала одна мысль: что никто и никогда не принесет ему этой кружки…

«…Таких самоотверженных немного…» — «…И ты к ним не относишься?..» — «Видимо, отношусь…»