Иван Рядченко - Время винограда

• Название: Время винограда
• Автор: Иван Рядченко
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Поэзия
• Год: 1981

В книгу вошли лучшие стихи поэта из сборников разных лет, избранные поэмы и повесть в стихах «Ванька Дон-Кихот». Это серьезные размышления о мире и войне, о верности и долге, взволнованные строки о любви.

---

Старый патефон

Ах, старый, старый, старый патефон,
трофей войны из вражеского стана!
Нерусскую пластинку крутит он,
гусынею шипит его мембрана.

Мембрана с дребезжаньем выдает
охрипшее, простуженное танго.
А в памяти встает разбитый дот,
и стены сотрясает рокот танка.

И госпиталь. И стон. И вечера,
поспешно забинтованные вьюгой.
И патефон заводит медсестра —
лицо мадонны с ямочкой упругой.

Рукой усталой щеку подперев,
сидит за полночь, словно ей не спится
чужой певицы слушает напев —
и что-то набегает на ресницы.

Промчалась ночь.
Вой «юнкерсов» с утра.
И бомба оглушающая рядом.
И крутится пластинка.
А сестра
глядит на мир остекленевшим взглядом.

Но дни бегут, как блики по волнам,
бегут и не хотят остановиться.
Немало лет военным орденам.
Уже сдают пластинка и певица.

Хозяин сед. Но снова ставит он
мотивчик острой незажившей боли.
Ах, старый, старый, старый патефон,
в конце концов уже сломайся, что ли!..

«Не мог я знать, что в том горниле…»

Не мог я знать, что в том горниле,
где обмякаешь, словно куль,
мне точной пулн не отлили
среди десятков тысяч пуль.

Не знал, что жить мне, видно, долго,
что я друзей переживу,
что буду падать от восторга
в послевоенную траву.

Что подниматься буду с нею
навстречу солнцу и дождям,
и понемногу поседею
п что-то памяти отдам.

Не мог я знать, что, карауля
урочный час среди забот,
однажды в сердце, словно пуля,
чужая женщина войдет.

Что, вопреки былым победам,
под самым мирным гулом дня
уже хирургам и начмедам
не вынуть пули из меня.

Что, победив и ложь, и сплетни,
как там по датам ни суди,
я буду жить, двадцатилетний,
с прекрасной пулею в груди!

Возле тира

О, как далек он, первый День Победы!
Салют сирени так неумолим…
А мы, тех дней живущие полпреды,
на оживленной улице стоим.

Опять в листве пичуги загостили.
И соловей сзывает соловьих.
Давай посмотрим, как мальчишки в тире
в мишени бьют из ружей духовых.

Вот начинает мельница вертеться,
со стуком на бок падает дракон.
И почему-то вздрагивает сердце,
как будто воздух взрывом опален.

Зачем через потери и лишенья
людская память вновь проводит нас?
Мальчишки в тире целятся в мишени,
прижав приклад и щуря левый глаз.

Хлопки стрельбы доносятся из тира.
Вертись, ветряк! Драконы не страшны.
Что ж, мальчики! Пока дороги мира
проложены поверх дорог войны.

О настоящих мужчинах

Когда нам негде вырыть мину
н дот нельзя закрыть в бою,
я настоящего мужчину
совсем иначе узнаю.

Я суд над ним вершу легко мой
не по тому, как он побрит,
а что о женщине знакомой
другим мужчинам говорит.

И коль о падшей или падкой,
коль о святой и не святой
он не позволит фразы гадкой —
я с ним пойду, пожалуй, в бой.

Чернить начнет — его же образ
ничем не высветлю опять.
У трусов есть такая доблесть —
заочно женщин оскорблять.

Всегда на жизненных ухабах,
как ни суди да ни ряди,
прощают сильные.
От слабых
великодушия не жди!

В час Победы

Нет, мертвым не подняться из могил!
Но, подчиняясь майскому салюту,
они встают, у них хватает сил
к нам за столы явиться на минуту.

Над нами рассыпается салют
тюльпанами свечения и дыма.
Налиты рюмки.
Мертвые не пьют,
а смотрят нам в глаза неотвратимо.

Они приходят сквозь военный чад
со ржавыми от ливней орденами.
Не слышно слов —
ведь мертвые молчат.
Но их молчанье властвует над нами.

Они не хмурят выжженных бровей
и нам не выражают порицанья —
отцы, что не видали сыновей,
и юноши, не ставшие отцами.

Сыны и дочки подвигов и гроз,
бессмертные в прошедшем и грядущем,
они приходят, как немой вопрос
живых людей
к самим себе — живущим.

Смолкает гром. Кончается салют.
Уносит ветерок остатки дыма.
Налиты рюмки.
Мертвые не пьют.
Но смотрят нам в глаза неотвратимо.

«Стоят пионеры на страже…»

Стоят пионеры на страже,
здесь тишь голубую не тронь.
Струится из бронзовой чаши
торжественный Вечный огонь.

Огонь из времен быстротечных
летит, как пылающий бриг,
чтоб отблески подвигов вечных
ложились на лица живых.

Чтоб ширилась майская завязь,
а все, что прилипло'ко мне —
тщета, себялюбие, зависть,—
сгорало на Вечном огне!

Зерна

Весна, весна…
Рождений новых дата —
разрывы почек, половодье трав!
А мы весною падали когда-то,
земли и неба теплоту вобрав.

Весна, весна-
Бомбежки, и атаки,
и горький привкус взорванной земли,
и краснолепестковые, как маки,
на наших касках звездочки цвели.

Я знаю:
не поднимет голос горна
моих друзей, погибших в ту страду.
Но мы на землю падали, как зерна,
что по весне бросают'в борозду.

Быть!

Быть колосом,
в кулак зажавшим зерна,
Быть облаком,
как пригоршней дождя,
быть голубою свежестью
озона,
ребристой шляпкой
стойкого гвоздя.

Быть первым снегом.
Первыми грибами.
Неопытными, робкими губами.
Зарею, что дает начало дню…

Но в час грозы,
оставив мир на память,
быть пулей,
пробивающей броню!

Моя страна, моя планета

Морской вокзал в Одессе

Морской вокзал, морской вокзал,
как мало я тебе сказал,
хоть ты не просто зданье,
а ты аквариум с водой,
в котором рыбкой золотой
плывет воспоминанье.

Тут с капитанами не раз
мы вспоминали грозный бас
былого урагана.
А рядом белые суда
забыть хотели навсегда
удары океана.

В звоночки звонкие звоня
н дружелюбие храня,
протягивают лапы
судам,
приставшим наконец,
соединители сердец —
передвижные трапы.

Ведь здесь, где дремлют корабли,
на стыке моря и земли
встречаются стихии.
И словно добрый чародей,
ты учишь мужеству людей,
а хнычут пусть другие!

Когда мне ляжет дальний путь,
пускай к причалам — отдохнуть!
прижмутся теплоходы,
пускай, веселостью грозя,
все настоящие друзья
придут под эти своды.

Ты извини меня, вокзал,
я, может, что не досказал.
Мелькают дни, как лица.
Мне по душе устав морской:
коль провожать — махнем рукой,
а плакать не годится.

Сардины

Консервы с надписью «Сардины»,
рыбешки в масле золотом,
не отрицайте — вы повинны
в том, что раздвинул стены дом.

Я вас открыл ножом консервным -
и вдруг, сместив меридиан,
в лицо дохнул далекий Север
и хлынул в кухню океан.

Я ощутил под стон металла,
как ночью, в пене штормовой,
всю астрономию мотало
у рыбаков над головой.

Не день, не месяц, а полгода
качался их рыбачий мир.
— У нас нормальная погода! —
радист выстукивал в эфир.

А соль играла роль царицы —
увы, жестокой силы роль.
И не спасали рукавицы,
и разъедала кожу соль.

И уходили в воду тралы,
и забывали рыбаки,
как на полянах пахнут травы,
как были женщины близки.

Сплошной пыльцой аэрозоли
стояли брызги в том краю,
и в них просоленные зори
с себя смывали чешую.

Суровый тост