Иван Рядченко - Время винограда

• Название: Время винограда
• Автор: Иван Рядченко
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Поэзия
• Год: 1981

В книгу вошли лучшие стихи поэта из сборников разных лет, избранные поэмы и повесть в стихах «Ванька Дон-Кихот». Это серьезные размышления о мире и войне, о верности и долге, взволнованные строки о любви.

---

Суровый тост

Когда беснуется норд-ост
и ходит дрожь в домашней шторе,
мы поднимаем старый тост,
суровый тост: «За тех, кто в море!»

Порой в заливе шторма нет
и море с небом ищет сходства.
Но до утра не гаснет свет
во многих окнах пароходства.

Мы попадаем к морю в плен,
и без него нам, как без соли.
А море синее взамен
вас учит мужеству и воле.

Рванув тельняшки на груди,
отцы шли в бой, со смертью споря.
Ты их сегодня награди,
произнеси: «За тех, кто в море!»

А дождь сечет, а ветер крут,
волна рождает стон в металле.
Кого-то дома верно ждут,
кого-то ждать уже устали.

Встает каюта на дыбы,
и горизонт в опасном крене…
Но нет прекраснее судьбы —
не пасть в сраженье на колени!

И я б хотел меж туч и звезд
так жить в бушующем просторе,
чтоб заслужить однажды тост,
суровый тост: «За тех, кто в море!»

Ревун

От моря нам некуда деться —
в тумане, без всякой вины,
как будто у самого сердца,
тягуче ревут ревуны.

Они в водяной колыбели
дремали, забыв голоса,
когда над тобой голубели
небес штилевых паруса.

Но стоит взлохматиться гребням,
туману взмахнуть бородой,
как голосом жутким и древним
застонет ревун над водой.

Чтоб мы по домам не скучали,
несет электрический звук
минувших крушений печали
и горечь грядущих разлук.

Но все же из этого стона
рождается радостный миг.
Пусть к окнам подходят бессонно
морячки в рубашках ночных.

Пускай содрогаются плечи
от этого звука, но он
спасет предстоящие встречи
и смолкнет до худших времен…

«Начинается в мае купальный сезон…»

Начинается в мае купальный сезон.
Так волна изумрудна и брызги хрустальны.
Я — обычный купальщик,
но я потрясен
не купаньем, а вечным
присутствием тайны.

Море, море, ответь, не пойму до конца,
как в тебе, охватившем такое пространство,
постоянно живут, словно два близнеца,
обновления бег
и закон постоянства?

Вот попробуй-ка, старым тебя назови:
ветер стихнет — и нету висков убеленных,
и ты заново в возрасте
первой любви,
хоть лета исчисляют тебе
в миллионах…

Летний черноморский вечер

Теряя цвет, волна совсем тиха,
А над костром, пылающим багрово,
в чумазом тигле плавится уха —
дурманящее золото улова.

Вот повар, пар сдувая с черпака,
роскошно обжигает рот наваром.
И месяц, словно долька чеснока,
на что-то намекает кулинарам.

Приглушены и смех, и голоса.
И звезды с неба заплывают в сети,
чтобы творить, сверкая, чудеса,
пока домой не кликнут на рассвете.

Потом, с последним отблеском костра,
исчезнут тени, перестав шататься.
Мир осенит особая пора —
лишь море будет с берегом шептаться.

Дремоту хоть на миг преодолей,
приникни ко Вселенной чутким ухом,
послушай шепот двух богатырей —
и сам наполнись богатырским духом!

Эстонский одеколон «Старый Томас»

Носил он грубый толстый свитер,
вздымались мускулы бугром.
Любил, наверно, старый шкипер
словечки крепкие, как ром.

Не выпускал короткой трубки
он из прокуренных зубов,
а время делало зарубки,
как неудачная любовь.

Седой, с лицом в морщинах мелких,
слов на земле не тратил зря.
Как острие магнитной стрелки,
стремился взор его в моря.

Все те же волны, те же дюны
и старых сосен кумовство.
Но бригантины, барки, шхуны
вдаль уходили без него.

Шумел прибой во мгле вечерней,
и новый месяц рыбой пах.
А старый Томас шел в харчевню
с короткой трубкою в зубах.

Сидел там молча и устало.
На бороде блистала соль.
И часто рома не хватало,
чтоб утопить в стакане боль.

И все ж была прекрасна старость
итогом честного труда…

Но что-то терпкое осталось
в одеколоне навсегда.

Куда б знакомство ни вело нас,
я принимаю твой дурман:
привет, дружище «Старый Томас»,—
ты дышишь зовом в океан!

Пассажирские лайнеры

Вы когда-то мальчишку пожизненно ранили
зовом в синие дали, чтоб сердце дерзало.
Ах, вы, белые, белые, белые лайнеры,
что вы смотритесь в окна морского вокзала?

Что вам видится в стеклах?
Таверны с лангустами?
Маяки? Или волны на уровне неба?
Неужели вы тоже бываете грустными?
Полагаю, что вам сокрушаться нелепо.

Покоряли моря и качались на якоре.
Вам неведома жизнь одинокой улитки.
Может, где-то в каютах порою и плакали,
но во многих портах вы сгружали улыбки.

Сколько раз вы ходили дорогами древними
и всегда молодыми, как солнце и пена.
Сколько штормов опало у вас под форштевнями!
Вы несли постоянство над хаосом крена.

Ничего, что сегодня плетенными жилами
вы привязаны к пирсу — вас ждут океаны.
Нам бы тут, по земле, не пройти пассажирами.
Нам бы тут, на земле, пересилить туманы…

Зов

Море пеной волны белит,
дразнит синевой.
Я давно сошел на берег,
пахнущий травой.

Под косым полетом чаек,
слыша якоря,
я встречаю на причалах
дальние моря.

Позументы капитанов
ослепляют взгляд.
Журавли портальных кранов
надо мной летят.

Были радости и горе,
угрожал циклон.
Снова Фиджи и Нагоя,
Куба и Цейлон.

Снова Сидней и Канада,
Лондон и Оран…
Не зови меня, не надо,
Тихий океан.

Под косым полетом чаек
в запахе смолья
вновь земля меня качает —
палуба моя.

Опустевшие пляжи

На песок уронив хлопья пенистой пряжи,
море холодно хлюпает серой волной.
Марсиански молчат опустевшие пляжи,
как любовь, вспоминая клубившийся зной.

Словно весла отныне гребцам непослушны,
в неизбывной немой и кричащей тоске
одинокая лодка спасательной службы,
накренясь, безнадежно завязла в песке.

Из латуни отлита погодка осенья.
Чайка остро крыло наклоняет к волнам.
Ах, послушайте, лодка,— где служба спасенья
от седых одиночеств, явившихся к нам?

На песке между ямок и маленьких кочек
чайки что-то кому-то писали — бог весть…
Их следов письмена, их языческий почерк
только ветер напрасно стремится прочесть.

Теплоход на подводных крыльях

О времени примета!
Смущая синий плес,
мчит серая «Комета»,
задрав под небо нос.

К чему винтов усилья,
куда лететь? — спроси.
Кладет на воду крылья,
как на бетон — шасси.

Моторно и крылато
в наш реактивный век
мы все спешим куда-то,
все ускоряем бег.

Мы мчимся оголтело,
не чувствуя узды,
и отрываем тело
от суши и воды.

Нет сил остановиться,
не верим тормозам —
и задираем лица
все выше к небесам.

Старые якоря

Изъеденные старостью и ржавчиной,
покоятся на пирсе якоря.
Их в тигле переплавят в час назначенный,
вторичное рождение даря.

Они служили долго, столько видели
далеких стран и суток штормовых,
что и мужчина в капитанском кителе,
пожалуй, повидал поменьше их.

Морская глубина их часто прятала,
любило дно… Ах, эти якоря!
По ним стекали и закат экватора,
и северная бледная заря.

За честный труд хоть благодарность вывеси
во время бурь, на рейдах и в портах
они держали корабли на привязи,
они не знали, что такое страх.

Теперь их ливни серые оплакали.
А мы стоим у моря на краю.
И не могу я удержать на якоре
сияющую молодость твою…

Новая одиссея