Колин Крауч - Постдемократия

• Название: Постдемократия
• Автор: Колин Крауч
• Издательство: Издательский дом Государственного университета — Высшей школы экономики
• Жанр: Политика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7598-0740-7 (рус.) ISBN 978-8-8420-7106-8 (англ.)

К78 Постдемократия [Текст] /пер. с англ. Н. В. Эдельмана;

Гос. ун-т — Высшая школа экономики. — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010.— 192 с. — (По­литическая теория). —1000 экз. — ISBN 978-5-7598-0740-7 (в пер.).

В своей нашумевшей в западной интеллектуальной и на­учной среде книге профессор социологии Уорикского универ­ситета (Великобритания) Колин Крауч утверждает, что упадок общественных классов, которые сделали возможной массовую политику, и распространение глобального капитализма приве­ли к возникновению замкнутого политического класса, больше заинтересованного в создании связей с влиятельными бизнес-группами, чем в проведении политических программ, отвечаю­щих интересам простых граждан. Он показывает, что в ряде от­ношений политика начала XXI века возвращает нас к политике XIX столетия, которая определялась игрой, разыгрываемой между элитами. Тем не менее, по утверждению Крауча, опыт XX века по-прежнему остается значимым и сохраняет возможности для возрождения политики.

Книга предназначена политологам, историкам, философам и социологам.

---

Согласно известным словам Карла Маркса, в опре­деленные моменты исторических кризисов отдель­ные классы общества находятся в таком положении, что их частные интересы совпадают с интересами все­го общества; именно эти классы побеждают в рево­люциях, которыми завершаются кризисы. Но Маркс ошибался, считая, что, когда указанным классом ста­нет международный пролетариат, процесс закончит­ся, поскольку пролетариат был олицетворением все­го общества, а не только частного интереса внутри него. Ошибкой это было хотя бы потому, что невоз­можно представить себе, чтобы такая большая груп­па, как мировой пролетариат, могла создать органи­зацию, способную ясно выразить общие интересы. Как бы то ни было, кейнсианская модель являет со­бой временное совпадение интересов промышленно­го рабочего класса глобального Северо-Запада и об­щих политико-экономических интересов системы. Это был класс, который представлял наиболее серьезную угрозу системе. Но это был также класс, потенциаль­но способный обеспечить массовое потребление, ко­торое, будь оно легкодоступным и гарантированным, могло положить начало невиданному в истории эко­номическому росту. Кроме того, это был класс, созда­вавший политические партии, профсоюзы и другие организации, а его интересы и требования выража­лись связанными с ним интеллектуалами. Кейнсиан-ская модель в сочетании с фордистской системой ста­ла ответом на эти требования, примирив их с капита­листической системой производства.

За этой общей картиной скрываются некоторые частности. Базовый кейнсианский подход вошел в публичную политику примерно за пять лет до нача­ла Второй мировой войны в двух местах — в Сканди­навии и США. В обоих случаях это стало результатом коалиции между силами, представлявшими промыш­ленных рабочих и мелких фермеров. Американский «Новый курс» в этой завершенной форме был толь­ко временным соглашением. Скандинавское рабо­чее движение, куда более сильное, чем американское, смогло вывести эту модель на более высокий уро­вень — уровень государства всеобщего благосостоя­ния; после войны этим же путем проследовало не ме­нее мощное британское рабочее движение.

Рабочее движение континентальной Европы, сокру­шенное войной, фашизмом и нацизмом, а также раз­деленное по религиозному признаку, было куда сла­бее. Кейнсианская модель как таковая развивалась здесь медленнее, а правительства использовали для стабилизации экономики иные средства. В некоторых странах, в частности в Италии и Франции, коммуни­сты имели реальную возможность возглавить рабо­чее движение. Правительства должны были удостове­риться, что рабочий класс не окажется столь же неза­щищенным, как в 1920-1930-х годах. Государственная собственность в важнейших сферах экономики вкупе с сельскохозяйственными субсидиями должны были гарантировать, что все еще многочисленное крестьян­ство не станет разделять радикализма промышленных рабочих; такая политика обеспечивала стабильность в первые послевоенные годы. Эти правительства дей­ствовали не столь тонко, как предполагало кейнсиан-ство, и допускали значительно более активное госу­дарственное вмешательство в экономику, в то время как рост потребительского спроса был относительно медленным. Результаты, однако, были схожими в том, что касалось защиты доходов трудящихся от колеба­ний рынка. Со временем и в этих экономиках появи­лись управление спросом и государство всеобщего благосостояния. В то же самое время масштабные де­нежные вливания со стороны США в рамках плана Маршалла подразумевали, что государственные рас­ходы — на этот раз государственные расходы в дру­гих странах — еще больше простимулируют экономи­ку и обеспечат большую защищенность трудящихся.

Германия стояла здесь особняком. Она получила все выгоды от плана Маршалла, но формально не при­нимала кейнсианскую модель вплоть до конца 1960-х, когда та, собственно, уже сходила со сцены. Изначаль­но восстановление немецкой экономики происходи­ло не за счет повышения спроса со стороны внутрен­них потребителей, но за счет производства средств производства (для восстановления производственных мощностей) и экспорта. Формальная экономическая политика страны опиралась на сбалансированный бюджет, автономный центральный банк и избегание инфляции любой ценой, то есть на элементы неоли­беральной модели, которая наследовала кейнсианству. Можно, впрочем, сказать, что стабильность немец­кой экономики этого периода зависела не столько от чистого рынка, сколько от кейнсианского окружения, то есть от кейнсианства других стран: от государ­ственных расходов США в рамках плана Маршалла, роста потребительского спроса в США, Великобри­тании и т.д.

Однако Германия все же адаптировала один из эле­ментов модели управления спросом: неокорпорати-вистскую систему в промышленности. Эта система не была предвосхищена в работах самого Кейнса, так­же она практически не применялась в США и лишь частично — в Великобритании, в то же время она ста­ла фундаментальной для Скандинавии, Нидерландов и Австрии. В рамках неокорпоративистской систе­мы профсоюзы и объединения работодателей име­ют отношение к установлению общего уровня цен на рабочую силу (в том числе в секторах экономики, ориентированных на экспорт). Такая система может работать только в тех странах, где данные организа­ции обладают авторитетом, достаточным для того, чтобы условия договора не нарушались сколько-ни­будь значительным образом. Названные выше стра­ны, где такие коллективистские сделки имели серь­езное значение, обладали небольшими по объемам экономиками, сильно зависящими от международ­ной торговли. Германия стала единственной большой страной, выработавшей сходные в общих чертах со­глашения, которые стали частью ее экономики, ори­ентированной прежде всего на рост экспорта, а не внутреннего потребления.

Важность неокорпоративизма в нашем случае за­ключается в том, что он указывает на ахиллесову пяту кейнсианства: инфляционные тенденции его по­литически обусловленной инерционности. Страны, проводившие кейнсианскую политику, но не адап­тировавшие или адаптировавшие в малой степени неокорпоративизм (прежде всего Великобритания, за­тем — пусть и в меньшей связи с кейнсианством — США, а к 1970-м также Италия и Франция), оказались край­не уязвимы к инфляционному шоку, вызванному об­щим ростом товарных цен в 1970-е -прежде всего ро­стом цен на нефть в 1973 и 1978 годах. Волна инфля­ции, поразившая развитые западные страны (хотя она и имела мало общего с тем, что пережила Германия в 1920-х или некоторые страны Латинской Америки в более поздний период), так или иначе разрушила кейнсианскую модель.

К ПРИВАТИЗИРОВАННОМУ КЕЙНСИАНСТВУ

Интеллектуальный вызов кейнсианству уже дав­но ждал своего часа. Сторонники возвращения к «на­стоящему» рынку никогда не прекращали своей ак­тивности и уже имели наготове целый ряд альтерна­тивных стратегий. Главной их целью было отстранение правительств от принятия на себя общей ответствен­ности за экономику. Несмотря на то что в настоящей статье мы обращали основное внимание на управле­ние спросом, кейнсианство было также символом бо­лее широкого набора инструментов регулирования, субсидирования и социального обеспечения. Сторон­никам противоположных идей требовался подходя­щий исторический момент, чтобы оправдать свое по­нимание политики правительств и международных организаций. Таким моментом стал инфляционный кризис 1970-х. В течение десятилетия или около того ортодоксальными стали такие идеи, как абсолютный приоритет удержания инфляции на уровне, близком к нулю, над сохранением занятости, отстранение госу­дарства от помощи организациям и предприятиям в тяжелые времена, доминирование конкуренции, гла­венство в практике корпораций принципа максимиза­ции акционерной стоимости над интересами всех уча­стников производственного процесса, отказ от регули­рования рынков и либерализация движения капитала в глобальном масштабе. Когда правительства стран со слабыми экономиками не хотели воспринимать эти идеи, их вынуждали к этому, сделав следование дан­ным принципам условием членства в таких междуна­родных организациях, как МВФ, Всемирный банк, Ор­ганизация экономического сотрудничества и развития или Европейский союз. После краха СССР в 1989 году те его бывшие союзники, которые были наиболее близ­ки к Западу, также приняли эту новую модель.

Следующей переменой стал закат национального го­сударства. Послевоенная политическая экономия ос­новывалась на правительствах, которые могли осуще­ствлять автономные (и различные) действия по управ­лению экономиками своих стран. Начиная с 1980-х процесс, обычно именуемый глобализацией (бывший как продуктом дерегулирования финансовых рын­ков, так и его основной движущей силой), уничтожил значительную часть этой автономии. Единственными участниками, способными предпринимать оператив­ные действия на глобальном уровне, были трансна­циональные корпорации, которые предпочитали свое собственное частное регулирование правительствен­ному. Это дополнило новую модель и даже стало ее не­отъемлемым признаком.