Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Держа левее первой батареи, мы оставляли за собой много джонок, стоявших на якорях; проехали мимо совершенно выгруженного, старинного голландского трехмачтового судна, принадлежащего князю сатцумскому, одному из самых независимых феодалов Японии и вместе прогрессисту. На каменном основании выведены были брустверы, красиво обложенные зеленым дерном; кругом каждой батареи вбиты были в один ряд сваи. Пушки закрыты выстроенными над ними черными домиками, видными сквозь широкие амбразуры. В числе этих пушек, говорят, были и те, которые наше правительство подарило японцам с разбившегося в Симоде фрегата Дианы. Между батареями и берегом малая вода обнажила какую-то насыпь, может быть будущую батарею, обнесенную кругом также сваями; у некоторых дерев привязаны были лодки, хозяева которых, шагая голыми ногами по обсохшим местам, собирали (в висевшие на их плечах мешки) ракушки и раков. Редкий японец пропустил нас и чего-нибудь не крикнул: приветствие ли это было, или брань, или глумление — кто их знает! Наконец, без усилия и без помощи зрительных труб можно было рассмотреть набережную. Местами она была сложена из крупного дикого камня, местами деревянный частокол укреплял, вероятно, обваливающийся берег. Некоторые домики, прикрывшись со всех сторон деревьями и цветами, смотрели веселыми дачами на взморье: с покрытых зеленью дворов их спускались каменные ступени к воде, в которой, пользуясь мелким местом, плескалась, я думаю, сотня мальчишек и девчонок, поднявших страшный шум при нашем приближении. За отлогим берегом, покрытая зданиями местность становилась холмистее, и высокие кедры, считавшие своими наслоениями, вероятно, не одно столетие, величественно распространяли свои изогнутые ветви над храмами и погодами. Покрывавшая самый склон холма зелень подстрижена была в некоторых местах так искусно, что смотрела совершенно правильною стеною. Избрав наудачу одну из многих пристаней, мы, через какой-то дворик, вышли на улицу, идущую вдоль берега He имея никакого плана, не зная каких-либо определенных пунктов, мы решились идти наудачу. Такого рода прогулки имеют свою прелесть, особенно в таком городе, где для вас все ново и оригинально. Здесь путешественник не предупрежден, не закуплен заранее восхищаться каким-нибудь памятником, с которым связано великое его историческое значение. Его не преследуют, как кошмары, легенды, сказания, стереотипные похвалы и восторги, сделавшиеся до того приторными, что многие нарочно не ходят смотреть то, о чем кричали им прежние туристы. Здесь он, совершенно посторонний зритель, случайно попадает в водоворот двухмиллионного населения, видит тысячелетний город, не выстроенный, a выросший вместе с Японией, с её историей и своеобразною цивилизацией. А вот путешественнику предстоит удовольствие отыскивать следы японской национальности на улицах, в княжеских кварталах, в храмах, на лицах жителей, в загородных местах, на площадях; натурально, на всем должен быть свой отпечаток. Столица Японии должна иметь свою физиономию, и поэтому, изучая ее, все равно с чего бы ни начать. Я был в Эддо пять раз, в пяти направлениях осматривал его, пешком и на лошади, употребляя каждый раз не меньше дня на прогулку, и, не смотря на это, видел только небольшую часть его. Чтобы дать возможно полный отчет в виденном мною, буду продолжать рассказ, сознаваясь, что, может быть, он часто будет надоедать, потому что скучно описывать улицы да улицы, повороты налево и направо; но на улицах мы будем видеть японцев, народ очень занимательный и интересный. Улицы, по которым мы шли, были торговые. Каждый дом, деревянный, но выштукатуренный и выкрашенный белою краской, имел два этажа; нижний занят лавкой, в верхнем — или жилье хозяев и складочное место, или, наконец, место для отдохновения, где можно найти что по есть и чай. Непрерывная цепь лавок продолжалась на необозримое пространство и кончалась вместе с городом, почтительно обойдя княжеский квартал и О’сиро, замок, то есть центральную часть города, омываемую каналом, где находится дворец тайкуна. За то везде, по всем возможным направлениям, во всех улицах и переулках, лавки с товарами являются на каждом шагу, удивляя страшным количеством мануфактурных изделий. Но, вспомнив, что в самом Эддо около двух миллионов жителей и что отсюда идут товары на всю Японию, перестаешь удивляться этому огромному числу лавок. Лавки завалены товарами, необходимыми для ежедневной жизни японца, — соломенною обувью и шляпами, готовым платьем, железными вещами, оружием, религиозными принадлежностями, съестными припасами и зеленью, книгами, картинами, простым фарфором. Пройдя мимо тысячи лавок, спрашиваешь себя: где же эти вещи, так хвастливо выставленные для европейцев в Юкагаве? где эти лаковые экраны и великолепные фарфоры? нужны ли они для японцев, или это только изделия искусства, производимое по вдохновению, a не по требованию богатых японцев? В Эддо их не видно; европеец может их отыскать, но с большим трудом. Самый богатый японец также прост в своей домашней жизни, как и бедный. Богатство состоит в количестве комнат, в чистоте деревянной отделки на столбах и перекладинах, в красоте лаковой посуды, в оружии, да в безделушках, в которых, прибавлю, японцы великие артисты. Так например, табачницы их прикрепляются к поясу пуговицей; эти пуговицы составляют совершенно специальную отрасль промышленности. форма их разнообразится до бесконечности; в них виден артистический талант японца и, вместе, его несколько юмористический характер: нельзя не сказать, что в этих пуговицах много воображения и вкуса. Пуговица представляет то двух дерущихся супругов; то рыбака, плетущего сеть, — выработана даже солома на сандалиях и перевитые пряди веревки; то борца, поднявшего своего противника, мясистого толстяка, совершенного фальстафа, на плечи; то медведя, гложущего человеческий череп; коршуна, рвущего клювом своим цаплю. Эти пуговицы называются нитцки; делаются они или из слоновьей кости, или из мягкого темного дерева. Нитцки вы найдете везде, особенно в лавках, напоминающих наши меняльные, где фарфоровое блюдо лежит рядом с железным шишаком, сабля вместе с старым платьем; в хламе всякой мелочи непременно отыщете и нитцку.

Едва показались мы на улице, как из всех углов лавок появились коричневые фигуры японцев, взрослых и детей, старух и молодых, мужчин и женщин, и в миг составилась вокруг нас любопытная толпа, — впрочем, очень внимательная и вежливая. Дети, от самых маленьких, еще висевших за спиною сестренок своих, и до самых носильщиц, смотрели на нас с любопытством, смешанным с безотчетным каким-то страхом. По волнению на этих молодых лицах нельзя было решить, останется ли это лицо покойным, разразится ли плачем, или закричит. Некоторые дети были доверчивее и ясною улыбкою отвечали на наши. Старушки с не меньшим любопытством продирались к нам. Японская старушка, с своим коричневым, сморщенным лицом, не уступит по оригинальности любой нитцке. Едва выйдя замуж, женщина начинает красить зубы едким, черным составом, заставляющим часто рот её принимать неестественное положение. Старость выработала на рту, на месте всякого движения, резкую складку; старуха уже лишилась зубов, и губы тоже куда-то исчезли, остались одни морщинки, образующие изо рта, при улыбке, форму сердечка. Волосы её еще черны и блестят, благодаря японской помаде, но она уже не стыдится обнажить свою, может быть, некогда прекрасную грудь; жарко ей, и она спустит с худощавого плеча широкий рукав синего халата, a иногда и оба, и нецеремонно откинет их назад. За старушкой протеснится на улице голая атлетическая фигура молодца, и вы остановитесь перед чудными узорами татуировки, которыми, лучше всякого платья, украшена его спина, грудь и руки. Между смелыми арабесками синего цвета, вы видите фигуру женщины, воина, сидящего на коне, двух сражающихся, или животных и т. д. Кроме синего цвета, местами выступает красный, производящий, вместе с третьим, естественным цветом коричневого тела японца, рисунок с большим вкусом и очень приятный. На голых господах есть однако небольшие синие или голубые повязки; на других, сверх того, они синие халаты. Множество черных, ясных глаз с живостью следят за нами. На верхних этажах лавок, выведенных иногда галереями, с висящими разноцветными фонарями, показывались девушки, иногда очень хорошенькие. Костюм их уже изменял любимому японцами синему цвету, a бросался в глаза или ярким, красным с широким поясом, или гофрированным крепом, также яркого цвета, вплетенным в черные блестящие волосы. Оттуда, сверху посылают они нецеремонные улыбки. Поймавший эту улыбку, идущий около вас, японец непременно укажет пальцем по направлению балкона, повторив несколько раз: «Мусуме; нипон’мусуме!» что значит: «девочка, японская девочка!» Иногда ему приходят в душу не совсем чистые мысли, которые он выражает мимикой, чем возбуждает смех как взрослых, так и детей, совершенно понимающих, в чем дело. Иногда же это просто желание научить вас, как называется девочка по-японски. Встретив едущего верхом японца (натурально, если он не чиновник, — чиновник — человек важный), увидите, что он укажет на лошадь и непременно скажет: «Нипон' ма,» то есть, «по-японски — лошадь.» Это хорошая черта. Предполагающий в другом любознательность, должно быть, и сам любознателен, и в этом нельзя отказать японцам.