Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

• Название: Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
• Автор: Лев Гомолицкий
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978–5–91763–078–6 ISBN 978–5–91763–080–9 (Том II)

Межвоенный период творчества Льва Гомолицкого (1903–1988), в последние десятилетия жизни приобретшего известность в качестве польского писателя и литературоведа-русиста, оставался практически неизвестным. Данное издание, опирающееся на архивные материалы, обнаруженные в Польше, Чехии, России, США и Израиле, раскрывает прежде остававшуюся в тени грань облика писателя – большой свод его сочинений, созданных в 1920–30-е годы на Волыни и в Варшаве, когда он был русским поэтом и становился центральной фигурой эмигрантской литературной жизни.

Второй том, наряду с разбросанными в периодических изданиях и оставшихся в рукописи стихотворениями, а также вариантами текстов, помещенных в первом томе, включает ценные поэтические документы: обширный полузаконченный автобиографический роман в стихах «Совидец» и подготовленную поэтом в условиях немецкой оккупации книгу переводов (выполненных размером подлинника – силлабическим стихом) «Крымских сонетов» Адама Мицкевича. В приложении к стихотворной части помещен перепечатываемый по единственному сохранившемуся экземпляру сборник «Стихотворения Льва Николаевича Гомолицкого» (Острог, 1918) – литературный дебют пятнадцатилетнего подростка. Книга содержит также переписку Л. Гомолицкого с А.Л. Бемом, В.Ф. Булгаковым, А.М. Ремизовым, Довидом Кнутом и др.

---

Примечания составителей

Печатается по машинописи, посланной Гомолицким В.Ф. Булгакову с письмом от 5 марта 1941 года, хранящейся в собрании Русского культурно-исторического музея, ГАРФ, фонд 6784, оп. 1, ед. хр. 48, лл. 26-27. Текст наброска предваряла просьба автора:

вариант главы восьмой

      конец главы:

после строк:

«во тьме скрываются лиш дым
провеял пыли –  призрак ночи
да воз вдали дорогу точит»

вместо 24 заключительных строк

следующие четыре:

одни под небом на камнях
одни они стоят над бездной
в ночи в которой вей отзвездный
мятет смятенный нижний прах

СОВИДЕЦ II

те дни уже не повторятся
когда тягучий перевод
умел заставить задыхаться
когда тяжолый переплет
хранил страничный вей мятущий
когда весна свой ствол цветущий
из снов тянула и стихов
к садам воздушным облаков
когда со стен старинной башни
предстал впервые кругозор
и ветер этих мест всегдашний
свой оперенный поднял спор
и встали над низиной нишей
на четырех холмах кладбища
и белым голубем собор

вон там в овраг сползает в паре
с кустом с могильново чела
и с рабской надписью чалма:
тут жили славные татаре
и до сих пор ещо монгол
в чертах широких лиц мелькает
тут конь стреноженный с могил
траву колючую срывает
за ветхой крепостной стеной
другое дикое кладбище
в дупло протлившееся нишей
врос камень от веков седой
с чертами ликов человечьих
львы на надгробьях стерегут
иероглиф библейской речи
символ благословенных рук
а по брегам оврага диким
стоят враждебные гроба
крестов грозят наклонно пики
и здесь с могильново горба
там ангел над стишком рыдает
и омертвевшево Христа
тысячекратно распинает
крестов спаленных высота
в овраге же слоится глина
в колючих травах козий сад
иософатова долина
среди кладбищенских оград
у мертвых области все шире
над крышами живых листвой
шумит о иномирном мире
прапращур выросший ветлой
на тленность вечность наступает
как исполинский мавзолей
с холма высокого взирает
бойницей замок – в нем музей
теперь пропыленный архивный
недавно же руиной дивной
стоял он – на камнях трава
росла и плакалась сова
тут кость с камнями участь делит
лом разбивая улиц грязь
пласт исторический шевелит

но и сей дуб лихое время
военным вихрем просечот

вот посреди гуляк зевак
взлетая как по ветру листик
уже гарцует гайдамак
величественный гимназистик
что в класс приходит со штыком
гранату прячет в парту важно
и романтическим огнем
чей взор полутомится влажно
ему влюбленные персты
ласкают клавиш пасть – чисты
в вечернем таинстве квартиры
пускай ночуют дезертиры
в могильных склепах щавеля
средневековых мумий кости
пускай уже дрожат поля –
грядут неведомые гости

просвищет первый соловей
весной какой-то в жизни каждой
и лепестков душистых ней
в предчувствии любовной жажды
кладбищенский покроет сад –
в сосне дремучей лунный взгляд
геометрическое око
и над раскидистой сосной
над одинокой головой
звезда провисшая высоко

открыт толпе заветный парк
парк в тихих парочках таится
под шелестом древесных арк
рябь лунная на лицах тлится
наш отрок хиленький – герой
тем временем с огромной книгой
библиотечною веригой
один справляется с весной
с посюсторонним в пререканьи
и входит в вечные слова
величественные деянья
в круженьи эта голова
ему уже не плоть – не пенный
плечей девических овал
но образ гетовской Елены
о любострастьи толковал
и в гимназической пустыне
на вечеринке где от ног
скрипит и гнется потолок
где в окнах парк дремучесиний
куда один лиш барабан
доходит – бухая – до слуха
братчанке в розовое ухо
он любомудрый вьет туман
потертый локоть укрывая
Платона бедной изъясняя
пока однажды пулемет
в ладоши плоские забьет
плеснет как из ведра струею[83]
вдоль окон и зайдется лес
окрестный пушечной пальбою
такс за снарядом точно бес
срывается – к нему взывают
из погреба где ожидают
борьбы сомнительной конца
соседка с видом мертвеца
поспешно крестится на взрывы
– на грома летнего порывы
так бабы крестятся – но вот
утихли громы настает
молчанье – кончилось! – и к чаю
зовет сосед не замечая
молчанье чем населено
а кто-то мучаясь задачей
безмолвья заслонил окно
и став за занавеской зрячей
прислушивается – висок
томит нездешний холодок
[его блуждать не долго взору:
вдали пролился плеск копыт
солдат с оглядкою бежит
приникнул сгорбившись к забору
тут всадник: взмах и блеск – и вмиг
шинель солдатская упала
и шашки отирая жало
глядит гарцуя всадник – ] [84]

семь раз равнинный круг осок
был дымным зрелищем сражений –
как исторических движений
гулял здесь смертный ветерок
и укачалася волна
надолго ли – почти навеки:
на 20 лет усмирена
кровавой желтизной мутна
и исторические реки
вспять потекли в века назад
отмстит истории возврат
опять здесь Польша – пролегает
до этих пастбищ и холмов
и космы вехам ветр качает
среди болотных тростников
с холма замковово крутово
за их чертою виден флаг
на зелени горит как мак
и слышен выстрел часового

[все прошлое – места и лица
граница змеем сторожит
лиш изредка письмо как птица
через границу прокрылит
в нем дедушка рукой слепою
любимой дочери ещо
каракульку привета шлет
но вот уж с траурной каймою
неотвратимая пришла:
от жизни – горсткочкой зола
в письме портрет – старик бровастый
да связка жолклая листков
вязь неразборчивая слов
строк польских дождик блеклый частый –
проклятье матери – письмо
что сын хранил до самой смерти
(так дождалось оно в конверте
накрест завязано тесьмой –
возмездья: в правнуке обиды
отмстятся рода) старый ксендз
в костеле служит – панихидой
[чужой] [85] не облегчая слез] [86]

в волчцах татарника свисает
колдуя рыжим клоком шерсть
где дух трагический блуждает
лаская плачущую персть
свершилось разделенье это
как двойники стоят два света
расщепленное страстью ся
на в и вне двоится я
пределы жития сдвигая
себя противополагая
коловращенью бытия

язык свободного [87] сознанья
в том видит срок миропознанья
когда дотоле детский дух
мир принимающий как травы
испив познания отравы
во вне откроет зрак и слух
испив познанья каждый отрок
взволнованный взвихренный от ног
до вихря взвеянных волос
гуляет в пустоте адамом
меж сонц омолнийных и гроз
веков перепыленным хламом
мир наг зияет в дырах твердь
имен протлели одеянья
и ищет новые названья
адам встречая в поле жердь! –
не имя наименованье:
не жердь языческое жреть
и в жерди древний бог косится
так миф из имени творится
так мир из имени растет
так в имени дух новый дышет
и персть атомную сечот
и в ней иероглифы пишет
но чтобы с Богом в спор вступить
повелевать мирам царить
над изменяющейся перстью
достигнуть крайнего бессмертья
и с ангелами говорить –
миропознанья мига мало
миропознанье лиш начало:
биясь с молитвою о пол
дух силится растет томится
дрожа от хлада спать ложится
плоть в позе мертвеца на стол
в духовном деле не устанет
и тут – мертвя сознаньем персть8 – [88]
шипом язвящим грудь тиранит
из розы многожалый крест
но сон все так же неспокоен
и влажно воспален и жгуч
над спящим иномирный воин
меж тем в руке сжимает луч
зрак врубелевский полудикий
полусвятой из тьмы вперен
и просыпается дух с криком
сном любострастным искушон

он в облачном отвечном оном
ум очищая вновь и вновь
Добротолюбия законом
российской светлостью стихов
не очищается нимало
напрасно все! молчит Господь
ненасыщонной страсти мало
кусает бешеную плоть

уже без мысли без надежды
без чуда без любви без слов
недавний бого -чтец и -слов
теперь темнее тьмы невежды

–––––––

меж тем с трагедией в разладе
гимназии тоскливый плен
чьей зевоты не переладит
миротрясенье перемен
пускай с усердием не книжки
но отсыревшие дрова
зимою тащат в класс мальчишки
чтоб ими поиграв сперьва
– игра веселая: по классу
поленья с грохотом летят –
потом растапливать по часу
свой класс – дрова пенясь шипят
и заскорузившие руки
засунув в рукава сидит
словесник – взгляд мутя молчит
томясь от холода и скуки

но и вся школьных стен тоска[89]
сугубо душит как доска
в покоик выцветший нисходит
в дым папиросной пустоты
взгляд выпуклый бесцветный бродит
на струнах жолтые персты
открыточки над головами
тоскливой лишности печать
гитара – топкая кровать
и: га ва  рила мени мать
не-е ва дись сво ра ми
а ночью стадко сжавши рот
протоптывая в темность с мыком
– тот за тромбон тот за фагот –
в круженьи семенит безликом
бессловным стадком в улиц круг:
сопенье топот и мычанье

но в этой ночи одичанья
герою послан странный друг:
ни с кем не схожий он мечтатель
от отрочества мудр и сед
теософический читатель
в юродстве мистик и поэт
йог – практикует пранаяму9
маг – неподвижный пялит взгляд
глаза вперенные упрямо
слюдою чорною блестят
он совершенств для плоти чает
и избавления от тьмы
язык санскритский изучает
древнееврейские псалмы
в углу ево светильник тлеет
и мирро умащон чернеет
беззубый череп и плита
с санскритской тайнописью темной:
любомудрящие места
в микрокосмическом огромный
космический надумный мир
словесный непрерывный пир –
с любомудрящими речами
тревога духа входит в слух
взволнованный томится дух
сидят сближаясь головами
друзья и нежась чорный кот
в злак таро10 коготок вонзает
а с улицы где ноч течот[90]мык бессловесный долетает
да друга мать – шуршит старушка
страшит ее гробовый тлен:
обходит вещую игрушку
грозу житейских перемен

дела бесед всенощных – службы
духовной гордость головы
он необычностью той дружбы
доволен: аглицкое вы
теснее их соединяет
их все сближает: хлад зимы
они трудятся – дровосеки
от инея белеют веки
у печки ночью тайна тьмы –
на корточках среди фиалок
в лесу весной они сидят
и ноч своим пустым фиалом
в мир изливает звездный град
весь неба – свод законов звездных
гороскопических ключей11
что льет на перстность водолей
что замыкает книгу «э!»12
гремя у бедер молний грозно –
пред книгою небесной друг
седины юные склоняет
кощунственно перстом бодает
таинственных символов круг –
вот день и нагость процвела
где сонце мечет знойным градом
на пастбище где дышит стадо
алеют дальние тела
бьют над купаньем женским в небо
по ветру белые крыла
а их загар чернее хлеба
нагой как дикий эфиоп
в пределах ветреново рая
друг – юный седовласый – лоб
в жердь рулевую упирая
плывет омыт и обожжон
стих бормоча бхагавадгитый13
среди купающихся жон
пусть прячут гневные ланиты
плывут на остров голубой
в необитаемый покой.

бежит река времен в извивах
под их рукой теченье вод
премудро и неутомимо
так род течот столетьям в рот
в пасть времени – и сбросив пояс
ветр бродит берегом нагой
плескаясь в тростнике ногой
в песке перегоревшем роясь
бежит река меж черепков
прибрежных дынных черепов
меж дымных огородных станов
древесных голубых фонтанов
бежит прохладная река
тела людские омывая
густея к вечеру пока
игра на небе заревая
в чугун поток не превратит
тяжелый бронзовокипящий
и он метафорою вящей
в полночный стикс не побежит
и потекут в том чугуне
в каемке заревой тростинки
и снова жердь шуршит на дне
туман ложится вдоль долинки
остужен тел горячих пыл
и после поля улиц пыль
мешаясь с пудрой в лица дышит
визг женский шарканье вдоль плит
тут руфь под дверью хатки спит
и ноч косой ее колышит
друзья молчащие идут
в молчаньи продолжая труд
их совершенново общенья –
обменново мыслетеченья

но трещинка уже сквозит
у коловратности на службе:
в их хладной в их надумной дружбе
залог вражды горячей скрыт
герою кажется все чаще:
последней тайною богат
друг укрывается молчащий –
и подозрительностью вящей
он уходя в себя – объят
их разделяют не манеры:
пусть друг играет в маловеры
кощунственник среди «друзей»
бестрепетный богохулитель –
он тайны так хранит обитель:
порочности ему мерзей
лик плоский пошлости ушастой
им соблазнительны контрасты:
герой что не нарушит слов
нечистой мысли не изринет
в кругу их диком пьяном принят
у богохулов богослов
но без нево в попойках мрачных
чреваты тайнами друзья
и их чудачества удачны
им в даре отказать нельзя
его ж бездвижность неизменна
он бдит одной ноздрей дыша14
но отвлечонная душа
все так же неблагословенна
и «святость» чувствует свою
не в серце он – на плоском лбу
и зависть ликом побледневшим
в подвижнике уж процвела
они ж в грехе своем кромешном
творят веселые дела

среди забавников зловещих
тяжелодум честолюбив
забаву в скуку обратив
трактатом о духовной вещи –
себя почувствовал герой
на сем чудачливом соборе
в дурачимых угрюмом хоре
отсюда путь его ночной
в последнее отъединенье
себе он предоставлен вновь:
и дружба так же как любовь
относится жизнетеченьем
в проклятье памяти и в сны:
один – в тьме внутреннего слуха
(родители исключены
телесные из жизни духа)
он погружает в тьму томов
богочитающее око
в мечте хотя бы стать пророком
смесив писанья всех веков –:

и вот в один весенний день
листвой процветший но туманный
он ощутил предотблеск странный
и в нем – рентгеновидно тень
своей полупрозрачной формы –
и отблеск рос в сиянье в свет[91]
и мира возгорелись формы
прозрачнясь и меняя цвет:
дымились полыхая травы
звенела медная листва
от этой непомерной славы
кружась звенела голова
все ослепительней жесточе:
с каемкой огненною очи
вжигались полевых цветов
как угольки треща горели
во сне же выстрелы гремели
и речи непонятных слов
так в муку обращаясь длилось
но свет погас мир отгорел
и время в нем остановилось:
ни чувств ни памяти ни дел
как будто все испепелилось
застыло в мировой золе –
над тьмою сонца светит точка
и нет души лиш оболочка
пустая ходит по земле

не лишность как бывало в прошлом
от скуки сером плоском тошном
не гоголевский страшный сон
в тоске перетомленной века
но нетости оксиморон
из конченного человека:
бес – словный – весный весь сквозной
тот на кого идет прохожий
не замечая – кто похожий
на всех: всем – левой стороной
зеркальным плоским хоть трехмерным
не существуя существом
и бродит в мире тень пустом
тень белая кровавя терны
сидит на камне – неживой
благословенней камень серый
без–движья –душья –жизья мерой
согретый сонцем под стеной:
не греет сонце окружонных
величьем книжных мудрецов
души лишившихся и слов
от близости с неизречонным

над ним над городом глухим
– с крыш безантенных вьется дым –
волна в эфире пролетает
проносит голос мировой –
над сном космический прибой
поющий голос вопиющий
глаголющий о жизни сущей
а здесь насупилась глуха
чумная дич дрожит ольха
белеет камень пыль курится
и мертвый выглянув на свет
шлет шляпой мертвому привет
в душе желая провалиться:
не видься – сгинь! и вурдалак
призрак унылый педагога
творится в водухе – дорога
свободна мир постылый наг
но снова чья-то тень мелькает
из прошлого мертвец встает
упав в нем серце узнает
тень милую – она! святая
лучится нимбом голова
виденье! –: улица пустая
рябится сонцами листва
и снова белой мостовою
бредет не-сущий нетый страх

под ослепительной стеною
соборной на пустых камнях
нагретых сонцем утюгах
отец крапивную цигарку
жжот лупой но рука дрожит
он полувидит полуспит
рукав разорванный торчит
а рядом такса – зверю жарко
лик изможденный белый спит
клюет он мудрым старым носом
сфинксообразного лица
уставясь в пустоту с вопросом
но обоняя папиросу –
и в дреме – чадную отца
так с видом вещим мудреца
дух безглагольный и безвестный
клевал он днями у стены
потом стучал в свой ящик тесный
костями – воздыхая: сны
предсмертные его томили
и в судорогах наконец
скончался на полу мудрец
его под башнею зарыли
в текущий и зловонный гной
и после размышлял герой
гностические размышленья –
о переменах воплощенья

и в размышленьях в мира ширь
за 20 пыльных верст мечтатель
пустился в ближний монастырь
(бытописатель описатель
тут показал бы: синь горе
в березках холмиков отроги
как из струения дороги
столп водружон в монастыре –)
но там искал вольномыслитель
не умиленную обитель
не буколический постой
в семье священника (покой
щемящий – ранний росный хмельник
к пруду студеному босой
крапивной стежкой – гудкий пчельник
пустынножитья идеал
что был излечен карой жал)
нет – еретический писатель
жил там в деревне: богочтец
смутитель или врач сердец
писанья вольный толкователь:
народом полный сад и он
в расстегнутой косоворотке
в руке с евангельем: муж кроткий
о чуде слово и – закон
и на стихе от Иоанна
покоя палец – недвижим
(ввиду волынского тумана
холмов отображонных им)
сей вдохновенный проповедник
беседу-исповедь ведет:
мягчайший братский исповедник
сейчас в евангельи найдет
текст нужный отповедь благую
и губы братские целуя
усов ласкание дает

так услаждаясь отдыхая
герой глядится в сладкий лик[92]
и на прощанье удружая
берется взять охапку книг
провидца городскому другу
(провидец дружбой окружон:
все братья все друзья друг другу)
и просветленный книги он
– тяжолые томища были –
влечот в обратных планах пыли

как много отроческих лет
вершинных юных как вериги
таскал на теле хилом книги
философ богобор поэт
и тяжкодум и легкосерд!
запретных ведений красоты
начальный любострастья класс
каким порокам учат нас
те переплеты и полеты
их неразжованная жуть
проглоченная вмиг страница
прокрыливает память птица
метафору – житейский путь! –
но та пандорина шкатулка
книг неразвязанный тючок
привел его в покой заулка
на огражденный цветничок
где не цветы екклезиаста
цвели не гномы – просто астры
да травки жалкое кольцо –
на одряхлевшее крыльцо:
старик сосед таким кащеем
два шкафа под ключом хранил
бывало вытянувши шею
зацепит книжку хмур и хил
и стоя мусля перст листает
так сутки мог стоять подряд
так говорят стоял Сократ
вдруг посреди толпы смятенной
восхищен виденьем вселенной
так что его ученики
свои постельные тюки
у ног его расположили
а он очнувшись мудр и тих
перешагнувши через них
продолжил путь в базарной пыли

ужель возможен чистый ток
ещо в стихах повествованья
свирельный этот голосок
онегинских времен преданья
в цевнице рифм сквозистый вей
предбытий жизней и любвей!
печален страшен и отвратен
разложенный на части вид –
в осколках лиры – пиерид
и тот поэт нам непонятен
и неприятен и смешон
кто силится очарованья
вернуть стихам повествованья
его осмеянный закон –
но как же быть когда событий
нам задан небольшой урок:
любить со смертью спорить быть и
сей властный презирать поток
несущий разные явленья
из мира нижнего вращенья!

у старика соседа доч
она присутствует с вязаньем
при разговорах их – с вниманьем
в метафизическую ноч
взирается или не слышит
на нитку нитку молча нижет
порой лиш – мыслью смущена
два слова проронит она
и вот старик уже ревнует
наклочась горбится и дует
на пальцы и оставив доч
и гостя убегает проч
в обиде бормоча вздыхая
пыль с книжки ручкой отряхая – –
она молчит герой молчит
крючок в крючок блестя стучит
клубок под стол котенком скачет
собравшись с силами герой
ее забавит слов игрой
и разговор от шутки начат
он неожиданно растет
они уже к реке гуляют
их ветры вьюжные встречают
мир белым инеем цветет
она с открытой головою
горя румянцами – вреда
разгорячившимся собою
не причиняют холода
он в рукавах ей руки греет
он бледен замкнут говорит:
что мертв весь выжжен и несыт
ни жить ни верить не умеет
и подойдя к речным брегам
холодным прахом заметенным
роняет ей: зачем я вам
нет в мире пристани рожденным
как я – под проклятой звездой!
неубедительно и книжно
звучит та правда – неподвижно
она глядит в него: герой!
и вновь гуляют вспоминая
встречались где уже они:
в библиотеке сближены
бывали руки их не зная
друг друга – на балу большом
сидели рядом – так тароки
так числа вещи в мире сем
тасуются владеют сроки
таинственные той игрой –
мистический вселенной строй!
но в мистику не верит дева
ребро адамовое – ева
адаму в плоть возвращена
и тут кончается она

горят обветренные лица
она глотает порошок –
от ветра голова ломится
за печкой пропищит сверчок
и стон такой же долетает
сквоз дверь из спальни старика
и поцелуи разлучает
из Блока темная строка
потом с зимой сменяет Блока
луны кладбищенской в кустах
геометрическое око
вперенное без мысли в прах
поля их стерегут пустуя:
герой боится посвящать
теперь оплошно в тайны мать –
свой первый опыт памятуя:
кладбище поле лес овраг
места их бесприютной встречи
с оглядкой кутает он плечи
соразмеряя с девой шаг
не успевая соразмерить
лиш слов порою и она
уж замыкается бледна – –
ему ж легко: не нужно мерить
себя величием времен
и в бурях сих целится он

любовь их тлится задыхаясь
уж не довольствуясь собой
среди чужих домов скитаясь
побег обдумывая свой
и больше нету сил томиться
от ложных планов ум кружится:
в широкий мир вниз головой
решает броситься герой
скачок опасный неизбежным
им кажется – она в слезах
в разлуки горе безнадежном
они прощаются в кустах
но свершено – в окне вагонном
несется в омуте бездонном
кругла зловеща и хладна
пустая белая луна
в ее прозрачные туманы[93]
(в них вещ уже не вещ а вей)
уходят жизней и полей
геометрические планы:
вещественное тот же прах
так спички обгоревшей взмах
восьмерку оставляет в зреньи
но все тусклей никлее след –
так жизнь была и жизни нет
в я новом тень воспоминанья
лиш протечот порой бледна
как сквозь дорожные мельканья
зловещеликая луна[94]

вот он чертежник вот актером
с бродячей трупой ездит он
на полустанке мрачным взором
в горящий семафор вперен
на сквозняке за кассой сонной
с дырявым пледом на ногах
над зала пропастью бездонной
бессонный укрощая страх
он видит: ложной был мечтою
сей путь и вот уж перед ним
Варшава – тупо недвижим
он под чугунною пятою
повисшей с чорного седла
стоит на площади бездомный
пред ним холодный мир огромный
чужой и каменный встает
куда идти? но он идет
среди цветных реклам шипящих
идет: кружится голова
от голода – бездомной ночи
но мысль надменная жива
горят безумной верой очи:
он здесь лишеньем и трудом
свой возведет на камнях дом
и впрямь возводит но далеко
ещо: в труде не видно прока
пока ж на почте пострестант:
отчаянные утешенья
и Вислы мелкое движенье
и сыпь песка и ток лопат
и снов туманный вертоград
вот он лопатою ломает
замерзлый каменный песок
сломав в пустую тьму бросает
и рядом тот же плеск и ток
сосед невидимый вздыхает
лопату чистит и затем
как он – безвидное бросает
в метафизическую темь
за Вислой первая сирена
стенает скорбная – у ног
белеет изморозь иль пена
иль белый брошенный чулок
и в облаке тумана сером
уж различим двухмерный брат
и слева та же тень за делом
и плеск и снова стук лопат

 [так в мраке утреннем лопатой
ссыпатель висленских песков –
под вечер в галстуке крылатый
речей слагатель легкослов[95]
[они решают: он толстовец
они прощают: он юнец
и он смолкает наконец
хлебает чай непрекословясь
под тенью меловых божков
немой протоколист собраний
хранитель их речей и брани
потерянных низатель слов

тут перед ним сквозь чьи-то строфы
садясь за шумный ликий стол
с улыбкой хладной Философов
фигурой сгорбленной прошол:
сжав в пальцах острых папиросу
уж острой речью обнажил
все лицемерные вопросы – –
он острый взгляд остановил
на новом госте: улыбаясь
преувеличенно склоняясь
с неясной лаской руку жмет
впрямь или в шутку – кто поймет] [96]

так мрится жизни наважденье
но в этих бедах в этих снах
в тяжолых ноющих плечах
идет благое становленье:
душа становится видна
и он с волненьем замечает
с какой свободою она
беседует за чашкой чаю
знакомясь – твердо помнит звук
своей фамилии незвучной
с какою зоркостью научной
своих не смешивает рук
с руками разными чужими
в пожатий встрясе и зажиме
заклятьем внешней пустоты
заклят призрак недавний нетый

и вот сбываются мечты
мирочком суетным газеты:
оплаты нищенской закал
петитом чья-то кровь и беды
в столовке даровой обеды
где рядом бывший генерал
с чужой тарелки доедает
украдкой слизкую морковь – –
в решимости герой наш бровь
чернильным пальцем протирает
и шлет – зовя в неверный рай –
отчаянное: приезжай

уже вокзал колебля птице–
–центавро–змей парит–ползет
уж в ленте окон реют лица
бегут носильщики вперед
уж извергая пар из зева
вздохнуло обогнув перон
тогда посыпалось из чрева
помчалося со всех сторон
в коловращении дорожном
стоит затерян он и вот[97]
– и невозможное возможным –
желанный образ узнает:
как эти белые морщинки
между бровей загладил зной
на складках кофты кружевной
ещо волынские пылинки –
стран невозвратных перепев
и он в слезах лицо воздев
влечот тугие чемоданы
в свои изученные планы

их извергает лязг вокзальный
в рев улиц шип рекламных жал
отброшенный билет трамвайный
дорогу им перебежал
ее смущает вихрь движенья
кругля глаза от изумленья
она глядит на домы: там
мираж сникающих реклам
вот из бутылки непомерной
огнями полнится бокал
и сник и вновь призрак неверный
огонь в пустоты расплескал
все здесь минутно смертно зыбко
мелькает бледный круг личин
и тень размыканной улыбки
секут блудящие лучи

окружены призраков кругом
они бегут она с испугом
не отпуская рукава
ево за ним спешит едва
ее беспомощность упреком
всех чемоданов тяжелей
на нем повисла – нежно к ней
склонясь глядит он ненароком
провидя свой великий грех –
вину за жизнь ее – за всех:
от слов зависимые дни –
газетных вымученных знаков
но сны исполнились: они
в сем фантастичнейшем из браков
вдвоем но как же дух несыт
как страшно тела насыщенье
над бездной тютчевской висит
их общей жизни навожденье

но все – спеша в домашний час
мнит серце –: вечно будет то же:
сквозь дверь – хозяйки бдящий глаз
за шкафом тесненькое ложе
шипящий примус сад обой
с метлой над горсточкою сора
жена смущонная судьбой
слезой развязанная ссора[98]язык ласкательный благой
что в поцелуях возникает
в какой-то час обрядовой
за мойкою волос за чаем
с пеною мыльной поцелуй
(все разрешая – долуокий)
мешается: текут потоки
вдоль губ солено-мыльных струй
от плеска их не слышны громы
не видно как во внешний понт
армада полунощи–домы
меж бездных ужасов плывет

и разряжается тревога – [99]
все злей черней была она;
вторично дрогнул дух: – война
уж мир от неба до порога
горит: дрожит шатаясь дом
крушатся исчезают страны
крылатых чудищ ураганы
карают громом и огнем
вокруг все хаосом объяты
бегут их кроет мрак ночной
пылают дымные закаты
пожарищ вещих над толпой
равнины бомбами изрыты
сожжонный поезда скелет
края дороги свеже взрыты:
могилы торопливой след
вот опрокинутые пушек
торчат призраки – вот поля:
как белым пухом из подушек
архивом устлана земля
вокруг рассыпаны патроны
и покатился под ногой
шлем пустотою жестяной
с ним – шляпа дамская вот стоны
где лошади раздутый труп
вот вырван с корнем мощный дуб

скрываясь днем от стай железных
в кустах – они в ночи точ в точ
в подземных закоцитных безднах
скитаются: безлунна ноч
лиш знаки гороскопов звездных
да вспышки дальних взрывов грозных
да зарева сквозь дич и жуть
опасный освещают путь
бегут безумные тароки
ох страхи стерегут вокруг
кому судьбы известны сроки?
где путь где жизнь кто смерть кто друг?
бегут спасая жизни тленье
в своих заплечных узелках
в движеньи мнится им спасенье
но всюду неподвижный страх
их окружает: смерть гуляет
в дороге грабят умирают
за самоходом самоход
их обгоняет обдавая
бензином – в мраке исчезая
спеша как и они вперед
они завидуют их крыльям
но чаще всё – к чему усилья!
им попадаются задрав
колеса в омуте канав
как Дух низвергнутый – машины:
превращены – бензин сгорел –
в железный мертвый груз махины
и с них уж открутить успел
колеса ближний хуторянин

все диче вид ночных дорог
и топкий под ногой песок
но соглашается крестьянин
их подвезти – пора! жена
уж падает истомлена
уж мужа – за него в тревоге
ее оставить на дороге
молила: слезы при звездах
стоят в расширенных глазах
теперь она на воз взмостившись
клюет на чьих-то узелках
а муж – на жерди в воз вцепившись
глотает сзади пыльный прах
так вот где счастье Цицерона
о коем Тютчев говорил:
он на пиру богов он пил
бессмертие из чаши оной
что ж смертный! ты бы предпочол
судьбу безвестную – крушеньям
сон – смерти грозной дуновеньям
и нектару – напиток пчол!
а жердь седлать совсем не дурно:
бдит мыслит нудит дух в беде
подставив бледный лоб звезде
он смотрит в тусклый глаз Сатурна
куда ведет его звезда
зловещий жизни разрушитель?
где смысл в судьбе такой? когда
умилостивится гонитель
его неведомый – но вот
пред ними быстрый Буг течот
за быстриною неизвестной
Волынь и там в избушке тесной
его родители живут
живут ли что сулит свиданье
уж не исполнилось ли тут
девичье матери гаданье:
средь нищих чуждых диких мест
бугор и наклоненный крест
и как пред материнским домом
он явится беглец с такой
запретной тайною – женой!

так мыслит он перед паромом
снует меж берегов паром –
в местечке мертвом переправа
на бреге беглецов орава
с ксендзами воз – подвижный дом
катится на паром накренясь
за ним – они: плывут и пенясь
меж брегом и паромом вал
песок волынский облизал

поля в кустах лесок сосновый
песчаный путь кряжистый вяз
вопят колеса – груз пудовый:
ковчег с духовными увяз
сутаны подобравши скачут
ксендзы толкают свой ковчег
герой решает: вот удача –
попутчики и с ними бег
сквозь лес по корням продолжают
сутаны плещут помавают
картина дантова совсем
ксендзов он просит между тем
взять их с собой: не служат ноги
и страшен путь – жену на воз
а сам он может у колес
бежать за возом вдоль дороги
но совещаются ксендзы:
нет – труден путь а воз тяжолый
в нем много клади и казны
тут расступился лес и голый
открылся путь шоссейный им
ксендзы седлают воз хлестнувши
[коней – молитву] затянувши[100]во тьме скрываются лиш дым
провеял пыли – призрак ночи
да воз вдали дорогу точит

жена стоит: в ее глазах
уж не мольба не боль не страх –
какой-то древнею личиной
лицо застыв искажено:

как в маске жуткою пучиной
глаза темнеют и пятно
от жажды чорных уст кривится
полубеззвучным пить и вот
ему сквозь маску эту мнится
довечный огненный исход

в пространствах пустоты надзвездной
они стоят бежит над бездной
дорога в чорные поля
дом странствий – ветхая земля
от дома остается пепел
на прахе печ за ней горшок
не узнавая мира петел
трубит ероша гребешок
кровати закопчонный остов
насестом кажется ему
плывет по небу дымный остров
ночную раскаляя тьму
расставлены столпами дымы
их круг в холмах неопалимый
мерцает: день и ноч видны
пометки грозные войны
и днем и ночью вдоль дороги
сопровождают мертвецов
немые гробы – холм убогий
крест безымянный из сучков –
смущая их недоуменьем
превратность беглецов хранит:
их гибель кажется спасеньем
спасенье тем что им грозит
испепелен их путь обратный
сулит им неизвестный быт

в судьбе напрасной и превратной
как труп обугленный лежит
еще дымящийся безглавый
столицы мир: и сер и дик
в ожогах искажонный лик
над черной Вислою Варшавы
тут в лавку загорожен вход
могилой свежею безкрестной
в огнях кладбищенских цветет
там площадь: мертвым стало тесно
и тесно на земле живым
они на улицы выходят
торгуют покупают бродят
вдыхая трупный дух и дым
а рядом с уличным кладбищем
уж осажденное толпой
кафэ где смешан враг и свой –
лопочет джаз из пепелища
[неистребляемый в огне
один лишь смертник добровольный
в своей пустыне своевольной
в последнем дремлет полусне:
близь висленских песчаных плесов
в лесу сквозит сосновом дом
где в сад сутулясь Философов
ещо выходит сжавши том
Бальзака в колпаке китайском
с рукой повязанной глядит
уснувшим взором – семенит
к невидимой поляне райской
в тень закоцитных берегов
обломок века золотого
просеменив над тьмой веков
не вспоминает он былого
он усыпает – лиш в бреду
к нему ещо приходят тени
и окружон толпой видений
готовит смутный дух к суду

обросший жосткой бородою
косноязычною рукою
отекшей хладною накрыв
благословляет
он героя
над сей трагической судьбою
вздох вещим стоном проронив] [101]
показывает византии
французский хиленький альбом
«вот всё что вывез я с собой»
косят суровые святые
последний слепо ищет лист:
«и оборвалось!» дальше – чист
(показывает) мир – в нем пусто
«труба времён – а где искусство»
(достойное!) в конце ж листов
альбома – вырезки стихов
«где тут молитвенник» перчаткой
он шарит те перепечатки
«провал и здесь лиш – » но потух
и усыпает гордый дух.[102]
[теперь протянутый и чорный
по христиански приобщон
ум приобщив мечте соборной
посмертной ночи предан он
над ним свеча желтея тает
псалмы славянские читает
герой наш – тоненький завет
с крестами редкими помет
вот стих покойного рукою
отчерчен вещею чертою:

дней наших семь десятков лет

         (как точно! мыслит чтец: мы просим
          и буква нам дает ответ)

при большей крепости же восемь
и лучшая пора в них

                                       (с ним
          нас правды смертные находят)

труд и болезнь ибо проходят
быстротекут и мы летим21 [103]
на Воле – звалось так кладбище
и впрямь нет воли в мире сем!
один в простой могиле нищей
под низким с кровлею крестом[104]
дубовым (как просил при жизни)
лицом к невидимой отчизне
к далеким гробам обращон
теперь вкушает путник сон

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                над землей
безмолвясь холод гробовой
творился в полумрака дыме
и сжавшись посерев герой
поплелся призрак нелюдимый
в свой обездоленный покой] [105]спешил из бурь беглец в свой мир
дом уцелел – дом пуст дом сир
все тут ещо напоминает
семейный разоренный быт
чур-лар домашний помавает
рукою: дарит иль грозит
во тьме не зажигая света
герой стоит: упрямо он
чего-то ждет но нет ответа
ни в ни вне и в чорный сон
ложится он не раздеваясь

над крышей громом разлетаясь
негрозный больше самолет
мчит громкогласный и победный
в диск неба ударяясь медный

и влага звездная течот
из чащи чорной водолея:
нагой и чорный ганимед22
нагой на крыше став развея
свой пояс сквозь тела планет
он точит звездные влиянья
на гороскопы мирозданья
и видит: звездная волна
от бездны одного окна
отвеялась в окне же призрак
на крышу лезет – мертвеца
он в сюртуке но без лица
скользит лунатик по карнизу
и каркнув в птицу обратясь
крылом созвездий спутав вязь
хватает в когти ганимеда:
парит сквозь тучи водолей
и вот уже среди полей
где из волны выходит леда
где строй гигантов за столом
грохочет возлежа сверкая
из чаши нектар возливая
в пиру для смертных роковом
и смертный водит диким взглядом
пирующих он узнает:
Конфуций Кришне подает[106]плод лунный тут же плещет рядом
веселый старец Ляотсе
собравши скатерть Магомету
ключом он чертит схему света
сидит в младенческой красе
Муж точно в Галилейской Кане
и Геба утопив в стакане
лазурный локон дразнит птиц
седых всклокоченных орлиц
черты паросские застыли
и смертный узнает сей ряд
пока грохочут говорят:
то боги что его томили
среди земных напрасных бед!
теперь он призван в их совет

он хочет говорить но видит:
с руки богининой
зерно
скатилось в огнезарном виде
на нижнего вращенья дно
следя за ним в его паденьи
он видит снизу повторенье
земной истории своей:

вот из зерна среди полей
сквозь все потопные глубины
громопронзенные веков
пророс убогий колосок
из трещинки волынской глины
в ночи в ладонях растерев
зерно внучатое бессмертью
вкусил его не умерев
подверженный любви и смерти
                     на любомудрия отрог
кого влечот от нив от рек
где рог коровы воду пьющий
крушит плеща тростник цветущий
где холмики украсил град
барашками покрытый яблонь[107]
где круглый розоватый облак
садился в гесперидов сад[108]
и латинист с брюшком Сократа
снимал курчавою рукой
солнцепронзенный плод ранета
под плеск копыт по мостовой:
там ливень конницы вздвоенной
в машине обгонял Буденный
а дщери сбор плодов златой
в подол ловили выступая
розовоперстою стопой
бакхической
                 на поле рая
средь огнеголубых цветов
плыла с улыбой беатриче
и в юной филoсофской диче
Пан возлежал среди холмов
и обращались гороскопы
тайн недовоплощенных тропы
созвездных чудищ и богов
небесных пламенных кругов
под хладным веяньем отзвездным
дубы сгибалися лозой
органом воздыхали бездны
блистая нижнею грозой
все шире все быстрей движенье
в круговращенье вовлечон
зря в волнах молний отраженье
и буре поверяя чолн
волненесется смертный слоги
молитвы направляя в
всё соживущее: мир боги
места двухдневный цвет любви
бесплотная улыбка дружбы
века дом собственные я
всё бездный вихрь сметая кружит
развоплощая бытия

круг жизни диче одиноче
посюстороннее вокруг
пустеет смертный рок пророча
и смертный подымает рук
прозрачные от молний стебли:
в них остов в перстности сквозит
и оглушонный роком – внемля
гроз рокотанью – говорит:

кто ты свирепый мой гонитель
откройся назовись кто ты
и если ты за прошлых мститель
насыться – те отомщены
если божественный ты зритель
на гомерическом пиру –
пора: перемени игру
если же лик твой обречонность
та роковая предречонность
слепой стихии с прахом спор
будь справедлива – мутный взор
свирепый дикий необорный
усмешкою проясни чорной:
и ночь – сменяя вещий страх –
виденьем соблазняет прах

так смертный молит но стихия –
все злее молнии лихие –
что ей до малости такой
что он зовет ее судьбой!
она веками сотрясает
а человек – едва ль он сам
природу счастья понимает:
и если б языком громам
подобным небо вопросило:
что нужно вам? быть! спать! терпеть!
как он ответствовал бы силам?
ну вот вверху гремит – ответь
– – – – – – – – – – – – – – – – –
очнулся смертный от виденья:
он в горнем на пиру богов
в куреньях видит их движенья
он слышит грохот дивный слов
от ликов молнии сверкают
он чашей нектара почтен
бессмертьем мёдным опьянен
он тоже руку поднимает
он возвышает голос свой

вдруг смолкли громов разговоры
все лики нимбы лавры взоры
паля бессмертной чистотой
на дерзкий вызов обратились
и в смертном чувства помутились
он немотою поражон
качнулся и средою звездной
пятами в верх взметнув над бездной
свой криком пресекает сон – –
6. V. 40 – 14. IV. 41

Примечания