Владимир Герлах - Изменник

• Название: Изменник
• Автор: Владимир Герлах
• Издательство: Издатель Словохотов А.А.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9903041-9-2

…Мемуарная проза. Написано по дневникам и записям автора, подлинным документам эпохи, 1939–1945 гг. Автор предлагаемой книги — русский белый офицер, в эмиграции рабочий на парижском заводе, который во время второй мировой войны, поверив немцам «освободителям», пошёл к ним на службу с доверием и полной лояльностью. Служа честно в германской армии на территории Советского Союза, он делал всё, что в его силах, чтобы облегчить участь русского населения. После конца войны и разгрома Германии, Герлах попал в плен к французами, пробыл в плену почти три года, чудом остался жив, его не выдали советским властям.

Предлагаемая книга была написана в память служивших с ним и погибших, таких же русских людей, без вины виноватых и попавших под колёса страшной русской истории. «Книга написана простым, доступным и зачастую колоритным языком. Автор хотел, чтобы читатели полностью вошли в ту атмосферу, в которой жили и воевали русские люди. В этом отношении она, несомненно, является значительным вкладом в историю борьбы с большевизмом». Ценнейший и мало известный документ эпохи. Забытые имена, неисследованные материалы. Для славистов, историков России, библиографов, коллекционеров. Большая редкость, особенно в комплекте.

---

Утром Шульце вызвал к себе Каца и отдал ему приказания: «Значит, ты понял, Кац? Работать будут все, начиная с десяти лет и до ста… ха, ха, xa! За работу, всем работающим 300 граммов хлеба и два раза суп, в обед и вечером. Я распорядился чтобы вам на работу везли котлы. Таким образом бояться тебе, что твои жиды сдохнут с голоду нечего. И даже по городу ходить будете, от вашего гетто до реки и обратно, под охраной полиции, чтобы вас охранять от хулиганов. Кроме того, всем на спины шестиконечные звезды, вот так, повернись!»

Мелом он начертил на спине Каца звезду: «Есть у вас маляр? Зильберман? Ну так вот, тебе нужно будет повернуться к твоему маляру спиной, чтобы он знал как это сделать! Да отчетливо краской, чтобы не стиралось и чтобы полиция и немцы вас не путали с русскими. Завтра утром приступай к работе!»

Кац пытался протестовать: «Господин офицер, но мы ведь не сможем, мы не привыкли к тяжелому труду, ведь у нас только кустари, ремесленники и служащие! Кроме того, много больных». Но Шульце не дал ему закончить: «Ты, кажется, недоволен! вместо благодарности, ты еще упираешься Не можете, не привыкли? Ничего, научим. Больные? Никаких больных! пусть все они работают пока не сдохнут. Вон!»

Ударом ноги он вытолкнул Каца за дверь. Кац шел по улице, опустив голову и не смотрел по сторонам. За ним бежали мальчишки и кричали ему: «Жид пархатый, нос горбатый! Эй, смотри, Ванька, у него на спине звезда нарисована. Кац, а тебя можно теперь жидом называть?» Кац втягивал голову глубже в плечи, озирался как старый затравленный волк и ласково улыбался: «Зовите меня, милые, как хотите».

В стороне под липами на площади хоронили торжественно убитых немцев, солдаты салютовали залпами автоматов. Русских полицейских закопали наскоро в Озерном на бедном колхозном кладбище, где их могилы в тот же день были забыты.

***

На другой день, как только начало светать, весь город высыпал на берег Сони, смотреть как евреи, в первый раз в своей жизни, тяжело работали. Их прогнали по улицам города, вниз к реке всех: мужчин, женщин и детей и даже старого раввина. Дома остались только дети младше десяти лет. У всех на спинах краской были тщательно выведены звезды царя Давида. Зильберман постарался, работал всю ночь. Но, или у него не хватило одной краски, чтобы раскрасить всех евреев, или потому что взяла верх его фантазия неудавшегося художника, но только звезды были разного цвета. У мужчин красные, у женщин голубые, а у детей белые. Это было пестро и веселило глаза русских прохожих и мальчишки бежали за еврейскими рабочими вниз к реке по улице и поднимая босыми ногами тучи легкой пыли, кричали им вслед: «жиды пархатые!..»

Но евреи не смущались и не падали духом, даже улыбались и шли весело вряд, стараясь держаться семьями. И это было легко, потому что редко если в какой ни-будь семье было меньше четырех детей. Бог всегда благословлял еврейских женщин и только раввин был одинок, да у Рахили Соломоновны была только одна дочь Сара, а то, что ни ряд, то и семья целиком… Зильберманы, Шварцы, Диаманты. Так они шли, новые немецкие рабочие, окруженные полицейскими и радовались своей жалкой свободе. Так как это была все таки свобода, хотя и очень маленькая.

Солнце светило весело, город почти забытый за эти два месяца домашнего ареста, им улыбался, хотя и насмешливо, но не злобно. Ведь эти русские! Разве евреи их плохо знали? Разве они не научились видеть как через стекла в их простых душах? Конечно, некоторые смеялись над евреями, но не потому ли, что сами были очень несчастные под немецкой пятой и думали свое горе забыть под маской торжества над горем самых несчастных? А многие даже открыто, не боясь полиции, жалели евреев. Вот, например, эта хорошая девушка Вера Котлярова, закрыла лицо руками и убежала в переулок, или веселая вдова Нина Сабурина, любовница Галанина, больно отшлепала Ваську, который не уставал кричать про жидов проклятых! А священник, бывший колхозный пастух, с испугом крестился и другие открыто кланялись.

Все это вместе взятое ободряло и давало силы терпеть и рваться работать, чтобы поскорее войти в новую трудовую жизнь… Так незаметно вышли из города, подошли к крутому берегу Сони, по команде остановились, получили кирки, лопаты, тачки и начали трудиться. Но работа оказалась не такой простой как им хотелось. Конечно, все евреи старались, даже совсем маленькие и слабые дети, они суетились, бегали, подымали и опускали кирки, напрягаясь, старались всунуть лопаты в песчанную, почему то страшно твердую землю, спотыкаясь, вытягивая вперед худые шеи, спотыкаясь и падая, везли тачки. Но не было у них сил и главное сноровки, одно только старанье, а разве на одном стараньи далеко уедешь?

Солнце поднималось все выше, а работа почти не подвигалась вперед! Крик, шум, суета, настоящий колхозный базар в старое мирное время, а окопы только намечались вдоль тихой задумчивой реки. Полицейские ругались, били прикладами, подгоняли испуганных, потных рабочих, пинками ног ловко валили их ничком на землю, русские зрители улюлюкали и смеялись, евреи озирались по сторонам, стараясь увернуться от ударов, молча переносили побои и издевательства. В обед привезли суп, который евреи ели стоя, садиться им не разрешил, пришедший посмотреть на работу, Шульце. Отхлебали из своих тарелок и мисок горячую воду со следами картошки и капусты, хлеба не было, 300 граммов, полученных утром съели сразу с голоду.

После обеда взбешенный Шульце ушел, пригрозив репрессиями нерадивым рабочим и полицейским за недосмотр. И снова началась бестолковая суета, беготня и крик!

***

Степану Жукову, командиру полицейского конвоя, надоело смотреть на раввина, который трясущимися руками собирал песок и сыпал его в тачку Сары. Около него Азвиль уныло, с напряженным лицом, по которому градом катился нот, бил киркой по земле: «Эх ты, работник, ну кто же так работает? Разве кирку так держут, так ей бьют? Подожди, остановись! Стой, я тебе говорю! Ну, теперь поднимай ее выше, еще, еще! Теперь с размаху бей ею вниз и выпускай воздух. Тебе, дураку, тогда легче будет. Гах! гах!»

Азвиль покорно исполнял все указания Жукова. Поднимал кирку как мог выше, изо всех сил, закрыв глаза, бил ей себе под ноги… гахал! Но кирка скользила в сторону, вырывалась из рук и брызгала мелкими песчинками в лицо раввину и Жукову. Жуков сердился и смеялся: «Ну и дурак же ты, браток! И чего ты ее, суку, боишься? Ты работай так, чтобы она сама себя, стерва, от страху не помнила! Начинай снова. Да нет же, не так! Фу ты черт, чуть раввина не убил… Остановись! Стой я тебе говорю! На, держи автомат».

Азвиль взял дрожащими руками автомат Жукова, прижал его к груди, задыхаясь от усталости и страха. Степан поплевал на свои мозолистые руки, не торопясь взял кирку, примерился взглядом и гакнув, вонзил ее в песчанную землю по рукоять. Увлекшись, схватив лопату, начал копать все глубже, показывая свое уменье сконфуженному Азвилю. И за ним многие зрители, русские, привыкшие к тяжелому труду, повырывали у перепуганных евреев лопаты и кирки, впряглись в тачки и принялись с остервенением показывать свои силы и способности, щеголяя друг перед другом и перед евреями своей ловкостью и быстротой.

Работа легко спорилась, окопы быстро углублялись, стали сразу заметны бункера. Смеялись и издевались русские над евреями, а те удивлялись русской силе и робко хвалили своих учителей. Только раввин один молчал. Он продолжал пересыпать руками песок, смотрел куда то вдаль и видел что то, что не было видно ни евреям, ни русским.

К вечеру сделали передышку, евреи посоветовавшись, хотели отблагодарить русских, решили отказаться от ужина в пользу своих благодетелей: «Ведь это же не мы, евреи, выкопали такое огромное количество земли, берите наш суп, мы не голодны!» Но Жуков, отобрав снова свой автомат у Азвиля, свирепо кричал: «Нашли чем нас купить! Своей водицей горячей. И откуда вы на нашу голову свалились? Мало у нас своих забот? А вот теперь на этих чертей еще работай! Одно слово — жиды! Везде проклятые устроются!»

***

К ужину пришел снова Шульце, похвалил Каца за работу: «Вот видишь, а ты говорил, что твое гетто не может работать! При желании всему можно научиться. Молодцы, никак не ожидал, что так много сделаете». Кац смущенно улыбался, но своих не выдал, не признался, что это русские накопали такое множество кубиков земли, промолчали и русские, обидно было признаться, что евреи снова умудрились их оседлать. Подобревший Шульце разрешил евреям есть свой суп сидя по человечески и смотрел искоса на Сару, которая сидела со своими родителями, Кацом, Аз-вилем и раввином на зеленом бугре, разостлав для ужина чистую белую салфетку. Она сильно устала, все евреи устали не так от работы, как от бестолковой суеты и страха, все валились с ног от страшной усталости.

А бедная Розочка Гольдберг, молоденькая женщина с восковым лицом, даже не могла есть от слабости и лежала на травке, подставив последним лучам заходившего солнца свой синий заострившийся нос. Третьего дня она родила своего первенца, родила трудно, без помощи русской акушерки, русским ведь запрещалось помогать и лечить евреев. Принимали розового и большеголового ребенка еврейские старые женщины, неумело, грубо, больно, грязными невымытыми руками. Но все таки роды прошли благополучно и рад был до смерти отец ребенка, чахоточный Гольдберг часовых дел мастер. Он жалел молодую мать, за ней ухаживал, сам ничего не ел, всю еду тащил в кровать истощенной счастливой жене. И смеялся блаженно, смотря как его наследник, продолжатель славного рода Гольдбергов, сосал грудь его красавицы Розочки. Два дня было огромного безоблачного счастья, а сегодня утром пришли полицейские, они были грубы и безжалостны, да и Кац тоже кричал и подгонял. Нужно и ей было идти на работу.