Владимир Герлах - Изменник

• Название: Изменник
• Автор: Владимир Герлах
• Издательство: Издатель Словохотов А.А.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9903041-9-2

…Мемуарная проза. Написано по дневникам и записям автора, подлинным документам эпохи, 1939–1945 гг. Автор предлагаемой книги — русский белый офицер, в эмиграции рабочий на парижском заводе, который во время второй мировой войны, поверив немцам «освободителям», пошёл к ним на службу с доверием и полной лояльностью. Служа честно в германской армии на территории Советского Союза, он делал всё, что в его силах, чтобы облегчить участь русского населения. После конца войны и разгрома Германии, Герлах попал в плен к французами, пробыл в плену почти три года, чудом остался жив, его не выдали советским властям.

Предлагаемая книга была написана в память служивших с ним и погибших, таких же русских людей, без вины виноватых и попавших под колёса страшной русской истории. «Книга написана простым, доступным и зачастую колоритным языком. Автор хотел, чтобы читатели полностью вошли в ту атмосферу, в которой жили и воевали русские люди. В этом отношении она, несомненно, является значительным вкладом в историю борьбы с большевизмом». Ценнейший и мало известный документ эпохи. Забытые имена, неисследованные материалы. Для славистов, историков России, библиографов, коллекционеров. Большая редкость, особенно в комплекте.

---

Тоже ясно, хотя несколько сомнительно. Что же подумает мой церковный староста. Ведь заметит он, что я на сей раз пропустил господина Гитлера и намекнул на нечто весьма сомнительное. Рассказал ему о тех трехстах евреях мучениках, которых вы меня поминать заставили по моему незнанию, о том, как на меня за сие Иванов разгневался, и вот теперь еще и это недоразумение с многим летом. Галанин, оказывается, ничего про ваши поминания не знал, очень хмурился, но потом меня успокоил, сказал, что Иванова он прижмет так, что тот на меня и не пикнет. Ну-с хорошо, все мы с ним выяснили, хотел я прощаться, а он меня опять задерживает, требует, чтобы тарелочки приготовить для пожертвований, собрания сих серебреников на нашу бедную церковь. Да… так вот я и думаю, что мысль он нам дает верную, молящиеся при таком терроре будут, нужно кого нибудь назначить, чтобы собирать, на вас надеюсь, укажите мне человека бессребреника».

После долгих споров обратились оба к тете Мане за советом, но она только руками замахала: «Отстаньте, не мешайте мне, у меня и так голова кругом идет!» Пекла просфоры, сотни маленьких пресных хлебцев, с молитвой, качала головой: «Не знаю, хватит ли? Ведь народу будет тьма! Весь город! Полицейские по домам ходют и людей пугают, чтобы все явились и больные немощные удостоверение от доктора Минкевича принесли иначе не поверят гадам. Приказ от Шубера самый строгий! Кто не подчинится, не придет молиться, тех постреляют на Черной балке и дело с концом. Утром сегодня стали в большую очередь у больницы, а потом быстро разбежались, бояться стали, что за симуляцию еще пытать будут. Ох, Пресвятая Богородица! заболталась я тут с вами, кажись подгорать стали!»

Вытаскивала из печи готовые, вкусно пахнущие просфоры, внимательно их рассматривала и крестясь раскладывала на чистых полотенцах. Не подгорели, как раз в меру испеклись! О. Семен и дядя Прохор, сойдясь наконец на выборе бессребреника, в тревожном раздумьи пили водку.

***

С раннего утра весь город был на ногах и в то время как оба коменданта сидели в канцелярии городской комендатуры и доигрывали партию в шахматы, через двойные рамы окон доносились частые и беспорядочные удары колотушкой в чугунную доску у церкви. Полупьяный церковный сторож, которому Галанин дал вперед за труды бутылку водки, приложился к ней натощак и теперь старался звать в церковь молиться… и по улицам пошел народ, сначала нерешительно в одиночку, потом маленькими группами по два, три человека. Женщины в праздничном, дети бежали в чистых пальтишках и новеньких лаптях и валенках. Потом повалили вдруг тучей. Заполнили церковь, маленький двор, всю площадь под липами и растеклись по улицам и переулкам.

Мороз был все таки опять большой, хотя солнце светило ярко и даже как будто грело. Люди стояли молча, мужчины поснимали свои шапки ушанки, женщины в пуховых платках, с любопытством смотрели и ждали. Полицейские обошли в последний раз опустевшие улицы, поймали колхозников, приехавших, как всегда, обирать горожан, погнали их, как есть с их санями полными салом, мясом и рыбой, к церкви, догнали до толпы, приказали с саней слезть, шапки снять и приготовиться молиться. Подчинились, попривязали коней к заборам и деревьям и начали пробиваться в толпе, чтобы хотя что нибудь увидеть и услышать потом дома в лесу рассказать новости.

Нажимали на баб и детей маленьких локтями работали и понемногу вперед пролазили. Шепотом с упрямыми, которые их не пускали, переругивались: «Посторонись, леший, чего стоишь, задом солнце загородил!» Их не пускали и огрызались: «Куда прешь! Здесь тебе не колхоз… город. Тоже нашлися! Где полиция? Чего она смотрит? Не пускай их, товарищи! А ну, дай я этому гаду в морду заеду! Держи его!» Так дальше и не пустили. Полицейские потные и важные, восстанавливали порядок: «Тихо, не шевелись никто. Все равно никто ничего не увидит и не услышит. До церкви далеко! Уже давно креститься начали и вы тоже самое делайте, темнота. А то мы вам поможем!»

В церкви служили торжественную литургию. Маленькое полутемное, душное и холодное помещение, с облупленными старыми стенами, с тусклыми давно не обновленными иконами, озаренными колеблющимся светом тоненьких восковых свечей, было заполнено толпой молчаливой и недовольной. Служил колхозный пастух Герасимов, пел хор сапожника Павлова, где вместе с шефом полиции ясно были слышны голоса коммунистов Столетова и Котляровой. В центре церкви, в единственном небольшом свободном пространстве стоял высокий с/х комендант, белогвардеец Галанин, немного позади него переводчик из заграницы Еременко.

Люди, мужчины, дети и женщины стояли вокруг, внимательно наблюдали и следили за тем, кто их силой загнал, они ведь знали, что не Шубера была эта затея, а Галанина, в это давно забытое и ненужное помещение. Следили и ему подражали. Крестился он, крестились люди его поколения и постарше, неумело старались делать это те, кто никогда не крестился. Старались и не знали толком куда сначала класть сложенные вместе три пальца, сначала на живот и лоб и плечи или наоборот, последние весело и совсем не так, крестились дети. Наклонял он голову, то же движение, более легкое делали остальные, сначала близко стоящие, потом другие в церкви, во дворе, на улице, на площади в переулках, до самых отдаленных, где тесной стеной стояли и наперегонки молились колхозники из леса.

Громким шепотом, оглядываясь на полицейских, испуганно друг другу объясняли: «Пастух Герасимов махает ладаном, белогвардеец крестится, а что поют коммунисты не понять, что-то по своему неразборчиво, но красиво! так красиво, что лучше чем по радиоконцерту. Что же это такое получается!» Другие перебивали громче: «Тихо, пастух говорит речь!» Старичек со спутанной рыжей бороденкой внушительно поправлял: «Батюшка, о. Семен, говорит проповедь, согласно канона!». — «Канона… Такое скажет!» — «Обожди, а он, что? неужто наш белогвардеец его дурака слушает?»

После проповеди долго опять молились, крестили свои животы и наклоняли головы… и потом случилось самое неожиданное, начали петь громко с чувством и очень даже разборчиво многая лета… нашему христолюбивому воинству. Сразу поняли все, смягчились в сердцах своих и умилились: «За наших ребят молятся, за их крестолюбивых! Смотри как у них весело и убедительно получается». И уже никому не подражая, без всякой задней мысли, без стыда за исполнение этой неприятной обязанности, крестились, молились и плакали, вспоминая о своих сынах, братьях и мужьях и женихах, умирающих на далеких фронтах и здесь в лесу за свои семьи и свой район. Люди пожилые и старые молились спокойно и уверенно, молодые неловко, но от чистого сердца. В церкви слушали торжественное пенье певчих, под умелым руководством дяди Прохора, на площади и на улицах и переулках невольно представляли себе ход службы в их бедной заброшенной церкви, вспоминали свои молодые годы невольно связывали свою молодость с этим богослужением и смутно жалели и грустили о безвозвратно ушедшем.

А потом, как то совсем незаметно, перешли к панихиде. Начали молиться об упокоении души рабы Божьей Нины, раба Божьего Григория и отрока Василия и о других рабах и рабынях, имена же их, ты Господи веси, за всех погибших в братоубийственной войне. Молились теперь совсем по настоящему, не обращая внимания не только на белогвардейца, но и на соседей. Крестились и жалели и смутно чувствовали себя виноватыми перед теми первыми, за которых молились, а некоторые женщины, те самые, что дегтем ворота домика Нины мазали и своих мальчишек бить стекла подстрекали, даже горько плакали от острой жалости и раскаяния. Как то сами собой стали на колени вокруг белогвардейца, подальше к дверям, на паперти на площади, на улицах и переулках. Становились прямо коленями в мягкий, холодящий снег, вспоминали погибшую веселую красавицу Нину Сабурину с Васькой, ее кратковременную любовь к белогвардейцу и ужасную смерть и еще раз жалели и плакали горько.

Потом скоро кончилась служба, шли к кресту за Галаниным, удивлялись, что он, немецкий офицер, целует крест и руку пастуха и делали то же самое, те, кто был в церкви. Остальные, довольные, что были далеко стали расходиться. Просфоры давно порасхватали. Стоили они всего на всего один рубль, были белые, хорошо пропечены и вкусно пахли, совсем как пряники в доброе старое время. 600 штук разошлись по карманам девок и детей, довольных этому неожиданному лакомству. К большому удивлению и негодованию старых людей: «Ведь эти маленькие хлебцы-просфоры освященные. Их подавать батюшке надо с записками о здравии вас дураков и за упокой. Он из них частицы вырезывать должен, и только потом остатки забирать можете и с молитвой натощак кушать. Нехристи проклятые Богом!»

Не слушали этих мудрых людей, смеялись даже и бежали по домам. Торопились к своим саням и колхозники! Влезть в толпу было хотя и трудно, но все же можно, и даже силой молиться заставляли, труднее было пробиться обратно, как будто нарочно, не пускали и опять ругались теперь после церкви, даже с матерными словами. Насилу удалось с просьбами и покорными уговариваниями выбраться на свободное солнечное место к саням. Вздохнули с облегчением, увидев знакомые лошадиные морды, но присмотревшись, ахнули и не теряя времени побежали в полицию со своими колхозными жалобами. Поняли сразу почему не пускали назад сразу после окончания церковной службы, даже смеялись над ними. Сани оказались пустыми, очищенными в доску… ни сала, ни птицы, ни мяса, ни рыбы, даже сено сперли городские воры. Остались одни голые доски и голодные, сразу как то похудевшие и грустные кони. Поехали прямо в полицию, нагонять своих ходоков. Но там, вместо того, чтобы помочь разобраться в положении, измываться даже стали: «…а вы чего оставили сани без присмотра, сами виноваты, нужно было рядом стоять и смотреть в оба. Народ ведь у нас голодный, разве он от такого соблазна удержится? Ни за что!»