Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

• Название: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1
• Автор: Анатолий Гейнцельман
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978–5–91763–087–8 978–5–91763–088–5

В настоящем издании представлено поэтическое наследие поэта Анатолия Гейнцельмана (Шабо, 1879 – Флоренция, 1953), прожившего большую часть жизни в Италии (главным образом, во Флоренции). Писать стихи Гейнцельман начал еще в конце XIX в. и в 1903?г. в Одессе опубликовал первую книгу, так и оставшуюся в России единственной. Находясь в стороне от литературных кругов русской эмиграции, Гейнцельман продолжал писать, по его словам, для себя и для жены, стараниями которой наследие поэта было сохранено и архив передан Флорентийскому университету.

В первый том вошли прижизненный сборник «Космические мелодии» (1951), а также изданные вдовой поэта Розой Хеллер книги «Священные огни» (1955) и «Стихотворения. 1916–1929; 1941–1953» (Рим, 1959) и небольшая «Автобиографическая заметка».

Второй том впервые представляет читателю рукописные книги А.Гейнцельмана, недавно найденные во флорентийском архиве проф. Луиджи Леончини. Они позволяют ознакомиться с творчеством поэта в переломные периоды его биографии: во время Первой мировой войны и революции, в пору скитаний на юге России, в годы Второй мировой войны, и служат существенным дополнением к изданным поэтическим сборникам.

---

BOBOLI

          Зеленый глаз среди ресниц из лавра
Таинственен, как око Минотавра,
А посреди цветущий островок,
          Лимонами обставленный в вазонах,
Фонтан с Нептуном против небосклона,
В зеленом зеркале, как поплавок.
          В воде недвижной отраженья статуй,
Колонн, харит, наяд, коней крылатых,
Резвящихся под лаврами детей.
          В воде рыбешек золотые стайки,
Подводные подвижные лужайки,
Не видевшие никогда сетей.
          А в небе шелковистые барашки
И славящие Гелиоса пташки.
Всё – будто возвращенный людям рай.
          Эремитаж последних Медичисов,
Обитель для испуганных Нарциссов,
Мечты еще неопалимый край!
          Дряхлеют вековые кипарисы,
Безруки статуй мшистые абрисы,
Ручных нигде не видно лебедей.
          Не дамы в бархате, не кавалеры
Мальтийские гуляют чрез шпалеры,
А тени обездоленных людей.
          Но мы, на парапет склонясь бассейна,
Глядим на то, что в мире тиховейно,
На очертанья зыбкие вещей.
          Мы сами там в преображенном виде,
Как призраки блаженные в Аиде,
И не преследует уж нас Кощей.
          Мы молоды там, как в начале самом,
По голубым скользим подводным храмам,
И купол неба величав и горд,
          И жизнь сама в вечернем отраженьи –
Торжественное лишь стихотворенье,
Закатный бесконечности аккорд.

РАСТЕЧЕНИЕ

Всё чаще я совсем не я,
А лучик солнечного мира,
Неясный трепет бытия,
Волшебная Эола лира.

За круглым я сижу столом,
Глядя на отраженье
Свое за зеркальным стеклом,
Как на враждебное виденье.

Кто этот за столом старик,
Слагающий стихотворенья?
Зачем на нем седой парик
И на лице недоуменье?

Что за морщины вверх и вниз,
Как в лабиринте у Миноса?
Нет ни сиянья Божьих риз,
Ни тайн загадочных Хаоса.

А между тем он близок мне,
Как нежелательный попутчик:
Со мной, как червь, он полз на дне,
Со мной сверкал, как звездный лучик.

Всё чаще я совсем не я,
А шелковая паутинка,
А скорбный символ бытия,
А в книжке пестрая картинка.

Я, как платаны над ручьем,
Зыблюсь на легкокрылом ветре,
Я – храм, разрушенный огнем,
Развенчанной людьми Деметры.

Я тучка в жаркой синеве,
Что растекается на солнце,
Росинка я на мураве
Зеленой под моим оконцем.

Когда же погляжу в ручей,
Как око искрящийся Божье,
Я вижу странный там камей,
На Зевса Фидия похожий!

СУМБУР

Черный шмель на красном диске,
Иероглиф на обелиске,
Тень на голубом атласе,
Это Музы на Парнасе.
Прикажи, начнется танец,
На щеках моих румянец,
Из мозга журчит ручей,
Много солнечных свечей!
Черный шмель с отливом синим
Необузданней Эринний,
То жужжит, то нектар пьет,
То в мозгу моем скребет.
Иероглифы – день ушедший,
Каменные мертвых речи.
Незачем читать их мне
В мавзолейной тишине:
Ведь я синяя загадка,
А загадочное сладко.
Острый погружен ланцет
В мой болотный бледный цвет.
Муз не девять – мириады:
Всё, что млеет от услады,
Каждый аленький цветок,
Каждый пестрый мотылек,
Каждый шмель с стальным отливом,
В опьянении счастливом,
Белодланный то Пегас,
Уносящий к Богу нас!

МЕРТВЫЕ

Я тлел в гробу. Два с лишним метра
Лежало надо мной земли,
Но слышал я порывы ветра
И облачные корабли,
Когда кладбищенских акаций
Они касалися килем,
И хоровод кружился граций
Над кладбищем, где мы живем.
Нам смерти не опасно жало:
Она не властна над душой,
Она напрасно колос сжала
И спрятала в земле сырой.
Трава и цветики то знают,
Что над могилками растут,
Они нас сетью пеленают,
Они кокон наш берегут.
Одни лишь кипарисы корни
Вонзают в сердце, чтоб вести
Наш дух в чертог лазурный горний,
Куда забыли мы пути.
Всё на земле метаморфоза:
Сегодня гордый человек,
А завтра пламенная роза,
А послезавтра свежий снег.
Но вечно чувство вертикали,
Стремленье в голубую высь,
В серебряные Божьи дали
Через угрюмый кипарис!

ВО ДНИ ТВОРЕНИЯ

Когда Господь творил в пространстве звезды
И оживлял потухшие погосты,
Из пальцев у Него струились искры
И в глину мокрую впивались быстро,
Иные превращаясь в змей зеленых,
Другие – в ящеричек изумленных
У ног Создателя меж острых скал, –
И Он их оком отческим ласкал.
И, помнится, одной из стрел зеленых
Я сам глядел из глазок изумленных
На новосозданный волшебный мир
И ликовал, как призванный на пир.
Потом я множество метаморфоз
Перетерпел – и много пролил слез.
Но дни творенья в памяти моей,
Хоть много роковых промчалось дней,
И, созерцая ящериц в траве,
Иеговы вижу образ в голове
Моей и взгляд Его печальных глаз,
Когда на мой дивился он экстаз.

РАЙСКИЙ СПУТНИК

С тобой я плыл, как лебедь, против волн,
Очарованья жизненного полн.
С тобой, затравленный, бездомный зверь,
Нашел раскрытую к спасенью дверь.
Гонимый Немезидами Орест
Честной обнял над черной бездной крест.
Ты Ангел, мне ниспосланный Хранитель,
Хоть и забыла, что ты небожитель.
И из души моей, как водопад,
Стихи свергаются в исподний ад.
Душа, моя теперь Эола арфа,
И ради твоего пошел я шарфа
Сражаться на мистическом турнире,
Пошел бряцать на семиструнной лире,
Чтоб Божий мир еще раз воплотить,
Чтоб, как Пречистую, тебя любить.
И небо стало для меня синее,
И звезды ярче, и слова живее,
И каждую я полюбил былинку,
И каждую в очах твоих слезинку.
Как чайки белые, всю жизнь с тобой
Парили мы над пенистой волной.
И ты в небесный Иерусалим
Введешь меня, как чистый серафим,
И там на изумрудовой лужайке
Плясать мы будем меж блаженных стайки,
И цветики сиять там будут ярко,
Как у Беато милого в Сан Марко.

СТЕПНОЙ ПЕЙЗАЖ

Сверху облачный брокат.
Снизу черный, мокрый плат.
Пахнет сыростью могилы,
Пахнет молоком кобылы.
На распаханном обмежке
Пахнет шапкой сыроежки.
Нет охоты плесться с плугом
За конем печальным цугом.
Веры нет ни в плуг, ни в семя,
Язвы лечит только время:
Погребет под черной глыбой
Всё измученное дыбой.
Сам я – старый автомат
Меж шагающих шахмат.
Но мне дороги фигуры,
Как бы ни были понуры
Все они от страшных бед,
Как бы ни был сам я сед.
Я люблю твой мир, о Боже,
Как бы ни было похоже
Всё в нем на кромешный ад.
Может быть, и райский сад –
Лишь иллюзия поэта,
В сущности ж пустыня эта
Так пустынна с первых дней.
Поле. Лес горящих пней.
Стадо тощее овец.
Звезды. Кладбище. Конец.

ПЕСЧАНЫЙ ПЕЙЗАЖ

Ветер воет. Шелюг гнется.
Золотой песок несется,
Засекая наши лозы,
Словно градовые грозы.
Морем стали кучегуры.
Тигровые всюду шкуры.
На мохнатом я киргизе
Через золотые ризы,
Завернувшись в плащ, плетусь,
Адским божествам молюсь.
Вдруг в развеянной лощине,
Как на Гольбейна картине,
Сгнившие совсем гроба:
Кости, ребра, черепа,
Как гигантские орехи,
Круглые глаза­прорехи,
Сатанинский вечный смех,
Что ни челюсть – смертный грех.
Подле медные кресты
Да Фелицы пятаки.
Всё Микулы­селянины,
Бурлаки или Каины,
Всё оратаи да воры,
Населявшие просторы
Эти двести лет назад,
До того, как ветер в ад
Превратил простор песчаный,
В край забытый, окаянный.
Всё, как крот, он перерыл…

Я плетусь среди могил.
Из гробов подъяли гады
Головы, как будто рады
Видеть мой усталый бег.
Но не вещий я Олег,
Жалить нет меня охоты.
Конь храпит, но без заботы
Золотой месит песок,
И на нем застыл седок.
Он меж этих черепов
Собственный свой ищет череп,
Словно он во тьме веков
Был растерзан лютым зверем
И зарыт здесь в ковыле,
В дикой девственной земле.
Прошлый день и настоящий,
Ничего не говорящий,
Это для него одно –
Только преисподней дно.

МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ