Брэм Стокер - Леди в саване

• Название: Леди в саване
• Автор: Брэм Стокер
• Издательство: Энигма
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-94698-081-4

Вампир… Воскресший из древних легенд и сказаний, он стал поистине одним из знамений XIX в., и кем бы ни был легендарный Носферату, а свой след в истории он оставил: его зловещие стигматы — две маленькие, цвета запекшейся крови точки — нетрудно разглядеть на всех жизненно важных артериях современной цивилизации…

Издательство «Энигма» продолжает издание творческого наследия ирландского писателя Брэма Стокера и предлагает вниманию читателей никогда раньше не переводившийся на русский язык роман «Леди в саване» (1909), который весьма парадоксальным, «обманывающим горизонт читательского ожидания» образом развивает тему вампиризма, столь блистательно начатую автором в романе «Дракула» (1897).

Пространный научный аппарат книги, наряду со статьями отечественных филологов, исследующих не только фольклорные влияния и литературные источники, вдохновившие Б. Стокера на создание вампира, но и малоизвестные биографические данные, проливающие свет на сложный генезис сюжетных линий романа, включает в качестве приложения тщательно отобранные фрагменты работ известных зарубежных философов и литературоведов, посвященных оккультным тенденциям в поздневикторианской готической литературе. Редакция надеется, что «Пришествие вампира», в различных аспектах анализирующее «вампи-рический нарратив» как в творчестве Б. Стокера, так и в произведениях современных ему художников-прерафаэлитов и поэтов-символистов конца XIX в., послужит своеобразным теоретическим мостиком между «Дракулой» (Энигма, 2005) и «Леди в саване». Ибо, как метко заметил Р. Роббинс, автор вступления к английскому изданию романа: «„Леди в саване“ — это роман об уровнях интерпретации, где ничто не есть то, чем кажется, и где читатель, как и персонажи, постоянно рискует неправильно истолковать ситуацию, в которую автор помещает нас».

---

Такая возможность выдалась позже, когда мы с дочерью остались вдвоем.

Войско отправилось брать Немую башню, а Тьюта и я пошли в ее палатку; с нами пошел и ее великан-спутник, который был не просто утомлен, но засыпал на ходу. Когда мы вошли в палатку, вокруг которой на некотором расстоянии стояли на страже наши горцы, он сказал, обращаясь ко мне:

— Могу я просить вас, сэр, дать мне время и пока предоставить воеводине возможность объяснить вам все? Она, я знаю, не откажется помочь мне в этом, как помогает во всем остальном, ведь у нас еще очень много нерешенных задач, которые необходимо решить, прежде чем минует угрожающая нам ныне опасность. Меня же одолевает сон. Я уже три ночи подряд не спал, но сделал за это время много дел и много тревожился. Дольше я не продержусь; а на рассвете мне нужно отправиться к турецкому военному кораблю, что находится вдали от берега. Корабль действительно турецкий, хотя не признается в этом; причем это тот самый корабль, который доставил сюда бандитов, совершивших оба похищения — и воеводины, и ваше. Мне необходимо заняться этим судном, потому что я лично уполномочен Национальным Советом предпринять любые меры для обеспечения нашей безопасности. И я должен отправиться на встречу с ясной головой, поскольку следствием этой встречи может быть война. Я буду в соседней палатке и приду по первому зову, если вы захотите увидеться со мной до рассвета.

Тут вмешалась моя дочь:

— Отец, попроси его остаться здесь. Мы не потревожим его нашим разговором, я уверена. Больше того, если бы ты знал, как я обязана ему, столь храброму и сильному, ты бы понял, насколько спокойнее мне, когда он рядом, пусть даже вокруг нас стоит лагерем целая армия наших отважных горцев.

— Но, дочь моя, — сказал я, все еще пребывавший в неведении, — у отца и дочери есть секреты, в которые не может быть посвящен еще кто-то. О чем-то из случившегося я знаю, но мне хочется знать все, и лучше, чтобы никто из посторонних — каким бы героем он ни был и сколь бы мы ни были обязаны ему — при этом не присутствовал.

К моему удивлению, она, неизменно уступавшая малейшему моему желанию, стала возражать мне.

— Отец, есть и другие секреты, с которыми нужно считаться. Потерпи, дорогой, пока я все расскажу тебе, и я уверена, что ты согласишься со мной. Я прошу тебя, отец.

Просьба ее побудила меня пойти на уступку, и поскольку я видел, что доблестный джентльмен, спасший меня, едва держится на ногах от усталости, вежливо ожидая моего решения, я сказал ему:

— Оставайтесь с нами, сэр. Мы постережем ваш сон.

Мне пришлось помочь ему, потому что он зашатался, и я проводил его к коврам, расстеленным на земле. Через несколько секунд он уже крепко спал. Стоя над ним, я, убедившись, что он действительно спит, смотрел на него и не мог не удивляться щедрости природы, которая способна поддерживать свое творение, пусть даже это человек крепкий из крепких, до того мгновения, когда задача его завершена, а затем, когда все сделано, столь быстро отпускает его в мир покоя — в сон.

Он, несомненно, был хорош. Думаю, я еще не видел за всю свою жизнь такого красивого мужчины. И если физиогномика подлинно наука, то душа его так же безупречна, как красива его внешность.

— Ну, — проговорил я, обращаясь к Тьюте, — мы фактически одни. Расскажи мне все, чтобы я смог разобраться в происходящем.

И тогда моя дочь, заставив меня сесть, опустилась подле меня на колени и рассказала мне от начала до конца чудесную историю, настолько чудесную, что я никогда ни о чем подобном не слышал и не читал. Кое-что я узнал из последних писем архиепископа Палеолога, но о многом не подозревал. Далеко на западе, за Атлантическим океаном, и на самых отдаленных границах восточных морей я был взволнован до глубины души героической преданностью и стойкостью моей дочери, которая ради своего народа решилась на чудовищное испытание — на пребывание в крипте; я скорбел вместе с моим народом, когда разнеслась молва о смерти моей дочери, хотя весть эту, мудро и милосердно, скрывали от меня, сколько могли; до меня донеслись слухи сверхъестественного свойства, имевшие давнюю традицию у народа; но ни слова, ни намека не было в получаемых мною письмах о мужчине, вошедшем в жизнь моей дочери, а тем более обо всем том, что последовало за их встречей. Я также ничего не знал о ее похищении и о ее спасении трижды достойным называться героем Рупертом. Ничего удивительного, что я высоко оценил этого человека, пусть впервые разглядел его, когда он прямо на моих глазах рухнул, сморенный сном. Он был достоин восхищения. Даже наши горцы уступали ему в выносливости. По ходу рассказа дочери я узнал о том, как она, изнуренная долгим одиночеством в гробнице, однажды пробудилась и обнаружила, что крипта затоплена приливом, и тогда ей пришлось искать убежище и тепло в ином месте; она рассказала мне и о том, что ночью прокралась в замок и нашла там чужого мужчину.

Я не удержался, воскликнул:

— Это было рискованно, дочь моя, если не предосудительно. Каким бы храбрым и верным он ни был, я, твой отец, призову его к ответу.

Эта моя угроза очень огорчила ее, и прежде чем продолжить рассказ, она обняла меня и прошептала:

— Смягчись ко мне, отец, ведь мне столько пришлось вынести. И будь милостив к нему, ведь я отдала ему мое сердце!

Я успокоил ее, ласково прижав к груди, — слова были излишни. И тогда она поведала мне о своем браке, о том, как муж ее, поверивший, что она вампир, решился душу отдать за нее; о том, как в ночь после венчания она вернулась в гробницу, чтобы доиграть до конца ту мрачную комедию, которую взялась играть, пока я не вернусь на родину; и о том, как на вторую ночь после венчания, когда она была в замковом саду — торопясь, смущенно призналась она мне — узнать, все ли в порядке с ее мужем, как была тайно схвачена, как ей заткнули рот, связали и унесли. Здесь она прервала рассказ и уклонилась в сторону: очевидно, опасалась, как бы муж ее и я не поссорились, потому что сказала:

— Отец, пойми, наш брак с Рупертом был заключен по всем правилам и согласно обычаям нашей страны. Прежде чем обвенчаться, я объявила о своем желании архиепископу. Как представляющий твою волю в твое отсутствие, он дал разрешение и сообщил об этом владыке и архимандриту. Они согласились, потребовав от меня — что я нахожу справедливым — тайного обещания не отступать от взятой мною на себя задачи. Венчание совершалось по православному обряду, хотя было и необычным, потому что происходило ночью, в темноте, если не считать света, требуемого ритуалом. Что до венчания, то архиепископ или архимандрит Плазакский, помогавший ему, или же владыка, выступавший дружкой, — все они и любой из них расскажут тебе подробности. Твое доверенное лицо, архиепископ, выяснил все, что требовалось, о Руперте Сент-Леджере, жившем в Виссарионе, хотя Руперт не узнал, кто я или кем была. Но я должна рассказать тебе о том, как меня спасли.

И она принялась повествовать о тщетном пути на юг, проделанном ее похитителями; о препятствии, которое они встретили, иными словами, о кордоне, выставленном Рупертом, едва только услышавшим, что «дочери вождя» грозит опасность, хотя Руперт мало что знал про «вождя» и про «его дочь». Она рассказала, как бандиты зверски поторапливали ее, пуская в ход ятаганы; о том, что от ран ее оставались следы крови на земле, по которой она ступала; рассказала о задержке в долине, когда бандитам стало ясно, что дорога на север тоже таит опасность, если вообще не перекрыта; о том, как были назначены ее убийцы и как они караулили ее, пока их сообщники ходили разведать обстановку, и о героическом ее спасении благороднейшим человеком, ее мужем, — сыном моим, как впредь я буду его называть и, благодарение Богу, радоваться этому и гордиться этой честью!

Потом дочь рассказала мне о спешном возвращении в Виссарион, точнее, о состязании в скорости, которое выиграл Руперт, как и должно вождю; о приглашении, направленном архиепископу, и о созыве Национального Совета, который вручил Руперту кинжал своего народа; о пути в Илсин и о полете, совершенном моей дочерью и Рупертом — моим сыном — на аэроплане. Дальнейшее я знал.

Когда она закончила свой рассказ, спящий пошевельнулся и проснулся — мгновенно проснулся, что явно указывало на привычность для него походов и походной жизни. Он тут же вспомнил все обстоятельства и вскочил на ноги. Выказывая уважение, он секунду-другую молча стоял передо мной, прежде чем заговорить. А затем с открытой заразительной улыбкой сказал:

— Я вижу, сэр, вы все знаете. Я прощен? Прощен ради Тьюты и сам заслужил эту милость?

Я тоже уже поднялся. Этот человек мне сразу пришелся по душе. Моя дочь, поднявшаяся с колен, стояла подле меня. Я протянул руку и сжал его руку, скользнувшую навстречу моей с проворством, выдававшим искусного воина.