Братья Шаргородские - Молочник Розенкранц

• Название: Молочник Розенкранц
• Автор: Братья Шаргородские
• Жанр: Короткие истории

Рассказ братьев Шаргородских.

"Их смех — горький смех. И нет лучшего смеха, чем смех, настоенный на печали."

«Маарив», Израиль

---

— Хочу играть еврея! — потребовал он. — Или дадите мне еврея — или ухожу из театра!

Возможно, он надеялся, что за еврея в его карман потечет больше валюты, чем за русского.

— Не артачьтесь, — попросил Кнут. — Федька — вылитый вы, верзила с копной волос на голове. К тому же он очень похож на Горького.

Сходство с великим пролетарским писателем несколько успокоило Курдюмова.

— Ладно, — согласился он, — так и быть, сыграю вашего Федьку-Горького.

И тут же стал окать и прихрамывать.

— А хромать-то зачем? — удивился Кнут.

— Возможно, вы не знаете, — объяснил вновьиспеченный Федька, — но Горький после попытки самоубийства начал хромать на левую ногу.

Адольф действительно ничего об этом не знал, но хромать разрешил.

— Хотя Галаган не хромал, — добавил он.

После распределения ролей принялись за поиски лошади. Кнут хотел, чтобы она обязательно появлялась на сцене.

— Если уж у меня на сцене была доменная печь, — сказал он, — почему бы не вывести на нее настоящую лошадь? Из нее хотя бы пламя не вырвется!

Найти лошадь оказалось гораздо труднее, чем подобрать кандидата на роль Тевье, хотя от кобылы не требовалось, чтобы она была русской и коммунисткой. Кнуту предлагали породистых, откормленных рысаков, за аренду которых просили двух-трехгодовой бюджет театра. Наконец он догадался съездить в какой-то отстающий колхоз ленинградской области, где крестьянин продал ему за гроши старую клячу.

— Полгода проживет, это точно, — пообещал крестьянин.

— Вы уверены? — неуверенно спросил Адольф, рассматривая кобылу.

— Как пить дать! — заверил колхозник. — Я проживу еще год. Минимум!

— Какая связь? — деловито поинтересовался Кнут.

— Кобыла должна подохнуть после меня, — объяснил старик.

Этот странный довод почему-то убедил Кнута, и он привез лошадь в театр. Кобыла оказалась неплохой актрисой — Бугаев-Тевье ее спокойно, слегка подталкивая, выводил на сцену и столь же легко уводил. На третьей репетиции она подохла. Прямо на сцене. Ее впервые запрягли в телегу, она ее выволокла — и испустила дух.

Кнут погоревал и принялся искать новую лошадь. Вскоре он ее нашел — более молодую, здоровую и за ту же цену.

Но тут вмешалось министерство и категорически запретило лошади играть роль лошади. И в этом была виновата она сама — ее почему-то звали Сарра. Кнут клялся, что лошадь переименуют, что ничего еврейского в ней не будет — министерство категорически стояло на своем.

— Хватит, что мы вас выпускаем за границу, — сказали ему. — И потом — у вас достаточно актрис, которым мы платим зарплату. Нечего бросать деньги на ветер! Возьмите двух актрис — вот вам и лошадь!

А замминистра Петр даже добавил, что в виде исключения разрешает

половине лошади быть еврейкой. Но только задней половине.

В труппе была всего одна еврейка — здоровая, мускулистая, где-то под два метра. Раньше она была баскетболисткой, забрасывала мячи в сетку не подпрыгивая, но после тяжелой травмы переквалифицировалась в актрисы. Обычно она играла ядреных русских баб, тех самых, которые коня на скаку остановят.

И вот теперь она сама становилась лошадью, вернее, ее половиной.

Русских актрис ее роста в труппе не было — травмированные баскетболистки разбрелись по разным театрам — и лошадь получалась разновеликой: задняя ее половина была гораздо выше передней.

Кнут предложил поменять половинки местами — так лошадь лучше монтируется, сказал он — но в министерстве заартачились.

— Русский народ — первый среди равных, — напомнили ему, — и потом — задняя часть немного картавит.

— Но лошадь не будет говорить, — возразил Адольф, — она будет ржать!

— Кому надо — услышат! — отрезал Петр. — К тому же немного абсурда не помешает.

Вскоре в театре появился муж передних ног — надменный, в форме капитана первого ранга, с кортиком на боку.

— Моя жена не будет играть ноги! — твердо заявил он и зачем-то погладил кортик.

— Так передние же, — вяло возразил Кнут.

— Жена командира подводной лодки, — резко произнес капитан, — никогда не станет ногами лошади!

Режиссер знал, что командир живет в коммуналке и мечтает купить квартиру. Но денег хватало максимум на двухкомнатную, и то где-то на окраине.

— Вы все еще хотите купить квартиру? — поинтересовался он.

— Да! — отчеканил командир. — Но я капитан первого ранга! Я не могу позволить себе квартиру на окраине. Мне это не к лицу!

Кнут взглянул на лицо подводника.

"— С таким надо бы жить в Мухосранске", — подумал он.

— Мне кажется, — осторожно начал Кнут, — что передние ноги помогут командиру подводного корабля купить квартиру на Невском.

Невский проспект был голубой мечтой капитана. Как-то он побывал там у контр-адмирала в его четырехкомнатной квартире, с окнами, выходящими на проспект — и вдруг почувствовал, что если у него не будет такой же — можно смело считать, что жизнь не удалась. Если говорить по большому счету. А капитанских денег хватало только на какое-нибудь Купчино.

— Четырехкомнатную хотите? — поинтересовался Кнут.

Иногда, в особо ответственные моменты, ему удавалось читать мысли

собеседника.

— Хочу, — выдохнул командир. — С балконом. С окнами на проспект.

— Будет! — твердо пообещал режиссер. — Через полгода можете покупать. Только не берите последний этаж — чтобы не протекало.

Капитан засуетился, чуть было не подарил Адольфу кортик, но вовремя спохватился и пригласил его в кафе "Лягушатник", съесть по порции мороженого.

— Я всегда его ем в ответственные моменты, — объяснил он. — Последний раз съел целый килограмм, перед плаванием к берегам Америки.

Подводник поглощал мороженое быстро и жадно, и Кнуту показалось, что он съел килограмма полтора — очевидно, квартира для него была важнее разведывательного плавания к чужим берегам.

Наконец капитан кончил заглатывать, рыгнул пару раз и доверительно произнес:

— Пусть это останется между нами — но моя жена не актриса. Не дал Бог! После просмотра спектаклей с ее участием я сразу же отправляюсь на несколько месяцев в дальнее плавание — не могу ее видеть! Передние ноги лошади — это максимум, на что она способна, это ее вершина!.. Но у меня к вам маленькая просьба — пусть она сыграет эти проклятые ноги под псевдонимом! Чтобы никто не догадался. Ну, там что-нибудь типа Михельсон, или Шмулевич. Я согласен даже на это, — тяжело вздохнул капитан.

— Не пойдет! — отрезал Кнут. — Никаких еврейских псевдонимов! Если уж вам так необходимо — выбирайте русский.

Командир задумался, зашевелил усами и вдруг разгоготался.

— Нашел, — закричал он, — Пупсикова! Была такая стерва! Три месяца ее обхаживал, а она… Пусть жена будет Пупсиковой!

Адольф не возражал, передние ноги получили псевдоним, и капитан прямо из "Лягушатника" отправился подыскивать квартиру на Невском.

Кнут вернулся в театр и произнес краткую напутственную речь.

— Кретины, — сказал он, — вам предстоит выполнить почетную, но нелегкую задачу: в течение нескольких месяцев вы должны быть евреями! Я понимаю чувства, обуревающие вас, я вам сочувствую, но предупреждаю — если в ком-то из вас с расстояния сто метров, со спины я не признаю еврея — ему Канберры не видать! Так что вживайтесь, мудозвоны!

Бугаев начал вживаться сразу же, не откладывая, в тот же вечер.

Жена подала ему свиную отбивную с жареной картошечкой — и он вдруг резко отодвинул тарелку. Даже не глядя.

— Ты чего это, — удивилась Зина, — охренел малость?

— Я вживаюсь! — скупо объяснил Бугаев. — Дай-ка мне лучше

курочку. И хлеб с чесночком.

Зина испугалась, бросилась щупать лоб мужа, потом схватила его кисть и стала искать пульс.

— Не нащупывается! — с испугом сообщила она. — Мить, а Мить, что с тобой? Ты бледный какой-то и не в себе весь.

— Я новую роль получил, — сообщил Бугаев. — Старого еврея играть буду. Был такой — Тевье. У Шолом-Алейхема.

Жена отпрянула от Бугаева и долго, раскатисто ржала.

Бугаев терпеливо ждал, когда она кончит, но не дождался.

— Жаль, что ты не актриса, Зина, — сказал он. — Ты могла бы быть у нас лошадью. Целой. Задними и передними ногами одновременно.

Зина прекратила ржать.

— Какой лошадью? — не поняла она.

— Моей. Тевье. Я запрягал бы тебя в повозочку и выводил на сцену. Ты бы ржала, зал бы ржал. А? Идиллия была бы!

Зина не обиделась.

— Мить, — сказала она, — на кой тебе хрен еврея играть? Ты, поди, уже двадцать лет на сцене, а до такого не опускался. Мог бы порядочным человеком на пенсию выйти. А ты…

И она смачно сплюнула.

— Дура! — констатировал Бугаев. — Как была дурой — так и осталась. А, говорят, люди каждые двадцать лет полностью обновляются… Мы же этого еврея будем другим евреям показывать. По всему миру! Потому что они везде! А куда я твоих русских повезу? В Мухосранск? Так я итак всю жизнь по мухосранскам гастролирую. А мне деньги нужны! -