Ингрид Бергман - Моя жизнь

• Название: Моя жизнь
• Автор: Ингрид Бергман
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 0-440-14085-4, 5-05-002299-1

Книга написана одной из ведущих актрис мирового кино Ингрид Бергман (1916—1982) совместно с писателем А. Бёрджессом, известной советскому зрителю по фильмам «Газовый свет», «Осенняя соната» и др.

Ингрид Бергман рассказывает историю своей яркой и трудной жизни, где поиски, взлеты, неудачи художника неразрывно переплелись с перипетиями личной жизни любящей и страдающей женщины.

Работа с выдающимися кинорежиссерами XX века Дж. Кьюкором, Р. Росселлини, И. Бергманом, встречи с Э. Хемингуэем, Б. Шоу, Ю. О’Нилом, роль творческого и человеческого взаимообогащения, конфликты позиций и характеров — обо всем этом актриса поведала искренне и взволнованно.

Книга иллюстрирована.

Рекомендуется широкому кругу любителей киноискусства.

---

— Ингрид, ты не можешь так поступить, — сказала она.

— Именно так я и поступлю.

— Но если ты это сделаешь, то закопаешь в Швеции последнюю картошку.

Это шведское выражение означает, что вас не ожидает больше ничего хорошего.

— Да, я закопаю свою последнюю картошку. На мне здесь и так уже поставили крест. В газетах меня оплевывают каждый день. Я не могу открыть журнал, не могу включить радио, чтобы не услышать, какое я чудовище. Знаешь фразу из стриндберговской пьесы «Если я говорю «нет «, они бьют меня, если я говорю «да», они тоже бьют меня»? Именно так и обстоит дело со мной здесь, в Швеции. А теперь я собираюсь ответить.

— Но это потребует много мужества. Мне сейчас не хватит духа прийти и выслушать тебя. Встретимся потом.

— Хорошо. Жди меня в кафе «Кёниг». Выпьем кофе.

Итак, я прибыла на благотворительный концерт. Старый друг Эдвин Адольфсон, который двадцать лет тому назад был режиссером моего первого шведского фильма, представлял исполнителей.

— Эдвин, — попросила я, — тебе только надо выйти на сцену и сказать: «Сейчас у нас находится Ингрид, которая вернулась в Швецию. Ингрид, как ты себя чувствуешь, вернувшись в родную страну?» Это все, что мне нужно. А потом буду говорить я.

и вот, стоя на сцене, я начала:

— Сегодня вечером я хочу говорить не о пришедших сюда. Здесь присутствуют те, кто каждый вечер заполняет оперный театр, стоит холодными ночами в очередях, чтобы попасть на спектакль. Никогда в жизни я не получала столько цветов и столько чудесных писем. Мне бы хотелось сказать о журналистах и прессе вообще. Что я сделала, чтобы так третировать меня? Я не виновата, что меня приглашают на различные приемы. Я не виновата, что каждое мое движение фотографируется. Это делают газеты.

Я рассказала им об истории с фотографиями. Я выплеснула все, что накопилось у меня на сердце.

— Меня приводит в негодование то, что они критикуют не спектакль, а постоянно вторгаются в мою дачную жизнь. Многие из моих коллег говорят: «Не обращайте внимания на то, что пишут о вас в газетах» или «Сегодня говорится — завтра забывается. Никто ничего не запомнит». Возможно; но я запомню. Нет никого, кто мог бы сказать им «хватит». Поэтому говорю я: «Для меня — хватит!» Как только ты становишься известной за пределами Швеции, газеты сразу же начинают дискредитировать тебя...

Я понимала, что говорю слишком эмоционально. Концертный зал освещался софитами, поэтому мне легко было рассмотреть людей, сидящих передо мною. Некоторые из них плакали. Я сказала:

— Благодарю вас за то, что вы выслушали меня. Я рассказала, что я чувствую, вернувшись в Швецию. Возможно, я больше никогда не приеду сюда.

Я сошла со сцены. Ни с кем не попрощавшись, взяла пальто, вышла на улицу и направилась к кафе «Кёниг», где меня ждала Молли.

— Ты это сделала? — спросила она.

Меня все еще трясло.

— Да, — ответила я.

— О боже, что скажут завтра газеты? — воскликнула она.

Но на следующий день все газеты были необычайно добры ко мне. Казалось, все готовы помочь мне, и я «вспомнила, как сказала однажды Жанна д’Арк: «Помоги себе сам, и господь поможет тебе».

На следующее утро Молли Фаустман в своей газетной колонке ясно дала понять, на чьей она стороне: «Одним из самых смехотворных утверждений является то, что Ингрид Бергман — деловая женщина. Если и существует полный профан в бизнесе, так это она. Не думаю, что Ингрид стоит упрекать за то, что она принимает предлагаемые ей высокие гонорары. По-видимому, ее хулители в той же ситуации поступили бы по-другому, но утверждение о ее скупости — полнейший вздор, о котором мне даже стыдно упоминать. Разрешите мне рассказать вам один эпизод.

Будучи совсем юной, Ингрид снялась в своем первом фильме. И один пожилой человек написал ей из Смаланда. Это было маленькое письмецо, в котором он жаловался, что у него умерла корова, и спрашивал, не могла бы она прислать ему денег, чтобы купить новую? Мы обе пришли к выводу, что, увы, ничем ему помочь не можем. Никто из нас не имел тогда для этого достаточно денег, жалованье Ингрид было весьма скромным. Но на следующий день Ингрид все же принесла мне деньги. «Я думала всю ночь об этом старике и его корове. Пошли, пожалуйста, это от своего имени». Я отправила их без обратного адреса. С тех пор в жизни Ингрид было немало подобных случаев. Да, деловая женщина. Если все те, кому она помогла, сделают шаг вперед, выстроится длинный-предлинный ряд».

Банг, давняя подруга Ингрид, прятавшаяся в свое время в кустах во время свадьбы Ингрид, тоже выступила в ее защиту, хотя могла понять и точку зрения своих коллег. Конечно, им надо было встать на защиту Ингрид, но они не хотели затевать скандал, пока Ингрид выступала в «Жанне на костре». Она заканчивала свою заметку весьма иронически: «Разумеется, я согласна с тем, что со стороны Ингрид Бергман было просто ужасно появиться на праздновании пятилетия ее сына в туфлях без каблуков и хорошо одетой. Ожидалось по крайней мере, что эта коварная стерва появится на высоких каблуках и в обтрепанном платье. И конечно же, идея празднования дня рождения Робертино — хорошо рассчитанная игра на публику, поскольку актриса находится в Стокгольме».

9 марта 1955 года Ингрид писала Рут:

«Роберто сейчас все время обитает вдали от Стокгольма. Думаю, он собирается работать в Испании, потом во Франции. Что будет со мной, не знаю.

С удовольствием поработала бы во Франции. Надеюсь, кто-нибудь подумает об этом. Забавно, но в последние дни я получила четыре предложения из Америки. Одно из них — в фильм с Гари Купером и Билли Уайлдером. О, как бы мне хотелось работать с ними, но не в Голливуде. По-прежнему звонит Лео Маккэри, предлагая делать «Адама и Еву», на этот раз с Джоном Уэйном. Не представляю, как можно сделать из этого хороший фильм. Будет время, прочитаю внимательно сценарий, но все равно сомневаюсь. Есть много предложений работать здесь — в театре, кино. Но шведская пресса столь гнусна, что я не хочу оставаться. Я наделала здесь столько шума, что меня -оставили в покое, а газеты даже пишут о том, какая я храбрая, коли осмелилась высказать им все в лицо. Но все равно атмосфера в критике гнилая. А публика замечательная. У меня лежат тысячи чудных писем, каждый день получаю цветы. Театр продал билеты на двадцать два спектакля вместо десяти.

Я так разбогатела, что купила мебель в «Свенски Тен», самом дивном магазине в мире. Правда, цены там вчетверо выше обычных. Мы могли бы дать больше двадцати представлений, но нужно ехать в Палермо на Сицилию — открывать оперой пасхальный сезон. Публика здесь устраивает такой же ажиотаж после каждого спектакля, как и в Италии, но газеты продолжают называть это «вежливыми аплодисментами». Безнадежно. Я записала на радио речь, которую будут передавать на следующей неделе (поскольку я уезжаю), — решила на прощание сказать им еще кое-что. Возможно, я сюда больше не вернусь. Дети в восторге от снега, уже привыкли к нему. Это так красиво — много-много снега. Я встретилась со всеми, кто связан с моей шведской жизнью. Повидала учительницу музыки, с которой занималась, когда мне было десять лет, подруг моей матери, видевших меня двухлетней крошкой, моих школьных друзей, знакомых по Драматической школе и всех тех, с кем я снималась в шведском кино. У меня так много старых и новых друзей. Все прекрасно ко мне относятся. Здесь со мной племянница Роберто, Фиорелла, которую я очень люблю. Она для меня как Пиа. И моя тетя из Германии здесь. Мы заняли целый этаж. Даже Петер приехал. В газетах по этому поводу набрали жирные заголовки. Но мне не позвонил ни он, ни его друзья. Так жаль, что я не могу послать привет Пиа. Она была бы рада получить его из уст отца. Подумай, как было бы радостно ей знать, что папа и мама — друзья. Но нет. Придется обходиться письмами.

Со всей моей любовью, Ингрид».

Европейские гастроли семейства Росселлини продолжались до весны 1955 года и прерывались дважды для съемок фильмов. Первый из них — «Жанна д’Арк на костре» — должен был увековечить ораторию Клоделя и Онеггера. Но у Роберто возникли колоссальные трудности, связанные с выходом картины на экран, и в конце концов фильм не окупился. На студии «Минерва филм продакшн» Роберто снял картину «Страх». Финансировала эту работу Германия, съемки проходили в Мюнхене.

Помню, что «Страх» давался нам тяжело, потому что рядом были дети, кроме того, мы делали сразу два языковых варианта: немецкий и английский. И потом, нелегко было, наверное, скрыть мои истинные чувства. Меня всегда немного обижало, что Роберто не разрешал мне работать с другими режиссерами. Ведь существовали замечательные итальянские постановщики — Дзеффирелли, Феллини, Висконти, Де Сика, — все они хотели работать со мной, а я с ними. Они возмущались, что Роберто не дает мне сниматься у них. Но, как считал Роберто, я была его собственностью.

Сам Роберто не мог работать ни с одной из актрис, кроме Анны Маньяни. Может быть, потому что они принадлежали к одному типу людей и представляли вместе хорошую смесь. Мы этим не обладали. Мир не принимал меня такой, какой показывал меня Росселлини, поэтому ничего не получалось. Чего он хотел от международной звезды? Ничего. Он не знал, как для меня писать. К тому времени мы оба уже понимали это, но избегали разговоров на эту тему. Между нами вырастало молчание. Я не осмеливалась ничего говорить, чтобы не задеть его чувства. Вполне возможно, он совершенно нормально отнесся бы ко всему, что я ни скажу. Хотя, может быть, от чувства неуверенности закатил бы грандиозную сцену. Он обожал сражаться. А помимо неладов в нашей артистической жизни меня очень беспокоили наши все растущие долги.