Антон Дубинин - За две монетки

• Название: За две монетки
• Автор: Антон Дубинин
• Жанр: Любовные романы

Действие происходит в альтернативном 1980 году, в альтернативных Москве-Риме-Флоренции, которые во многом — но не во всем — совпадают с прототипами. Предупреждение: в этом тексте встречаются упоминаются такие вещи, как гомосексуализм, аборты, война. Здесь есть описания человеческой жестокости. Часть действия происходит в среде «подпольных» католиков советской России. Я бы поставил возрастное ограничение как 16+.

Некоторые неточности допущены намеренно, — в географии Москвы, в хронологии Олимпиады, в описании общины Санта-Мария Новеллы, в описании быта и нравов времен 80-х. Можно сказать, что из конспирации «имена и адреса были изменены», тем более что это так и есть.

---

— После Alexandre! После этого он!.. Тренер русского чем-то взбесил его, он ломанулся, как боров, но если бы не тот бой, — а ведь как шел Паскаль!.. Два подряд, и каких!..

Они с Марко сидели на «французской» стороне спорткомплекса — так получилось, что французов тут сидело больше, чем кого-либо другого из иностранцев — и даже бешенство свое, яростно ударяя кулаком в кулак, Гильермо изливал не спутнику — а новому знакомцу, этому лысому Жерому с верхнего ряда, и лысый Жером отвечал тем же — с великой экспрессией двое людей, которые не знали друг о друге ничего, сострадали друг другу, близкие как братья, по-настоящему близкие, хотя вряд ли увидят друг друга когда-либо еще после случайной встречи в центре Советского Союза. А Марко по-прежнему не существовало. И плевать. Итальянцев в финале все равно не было, Марко все равно болел за Паскаля — кроме двоих советских в финал вышли один румын и один поляк, оба довольно скоро выбыли, а принц Оранжский был и так лучше всех, безо всякого Гильермо. О празднике сейчас не могло идти и речи, хотя по сути-то второе место было праздником, о чем Гильермо неоднократно повторил на улице, убеждая себя самого, — а Марко все еще не существовало, и так до самого часа сна. Милостивая ночь, неужели хоть там нельзя оставить человека в покое и дать ему побыть живым? Видно, нельзя.

Марко вздрогнул и едва не закричал: кусок его сна оказался явью. Девушка Тома, как есть из сна собственной персоной, выскочила перед ним из ниоткуда, радостная, в брючках и синей мальчишечьей рубашке в клетку, едва ли не бросаясь ему на шею. Марко потребовалась пара секунд, чтобы проморгаться — Тома была настоящая, настоящие же Рома и Андрюха маячили у нее за плечами, Рома уже радостно пожимал обе руки Гильермо, опешившему не меньше спутника.

— Здравствуйте, товарищи! Наконец-то мы вас дождались! Вчера дежурили, как шпионы, с утра и до самого вечера, Толька меня заменял. Но вы как-то умудрились мимо нас проскочить, рано, наверно, вышли, так и не встретились…

— Давайте отойдем, что ли, хоть на лавочку, — по-французски попросила Тома, опасливо оглядываясь через плечо. И впрямь швейцар от дверей гостиницы как-то подозрительно смотрел на молодых людей, явно соотечественников, так запанибратски накинувшихся на приличных иностранцев.

Отошли, потихоньку двинулись к метро. Запах тополей и скошенной травы щекотал ноздри. Рома сыпал английскими словами, заставляя прохожих завистливо оборачиваться.

— Вы только не пугайтесь, ребята. Кей-Джи-Би ни при чем. Мы вас сами нашли. Вы ж нам сказали, Гильермо, адрес гостиницы, когда мы вам такси ловили! И — о-йееес, товарищи, каких мы вас красивых туда сажали, до сих пор стыдно вспомнить!

— Ты им скажи, что мы не хотели так, не подумали, — по-русски вмешался Андрюха. — Мы не знали, скажи! Что их французские желудки от нашей бурды на орбиту так скоро выйдут…

— Желудки у них итальянские, Дрюня. Все скажу в свое время, не мешай!

Но Дрюня и не думал отставать, не для того пришел. Гильермо он оставил Роману на растерзание, а сам забежал вперед, крутясь, как молодой пес, и торжественно всунул Марко в руки полиэтиленовый пакет.

— Вот, Марко, вот, возвращаю с извинениями. Вам возвращаю ваш портрет, так сказать. Том, переведи? Я, скажи, понимаю и сознаю, что мне его подарили в состоянии полного беспамятства, то есть невменяемости, а стало быть, подарком это считаться не может, и я не хочу, чтобы такой славный парень думал, что я воспользовался…

Какой еще портрет?… Отлично понимавший все и без перевода Марко недоуменно заглянул в мешок и обнаружил там свой собственный кассетный плеер Walkman в компании кассеты и кольца наушников. Вот он, значит, куда девался! Марко совершенно не помнил — не мог выделить из той ночи полной темноты какого-то определенного момента, когда он подарил Андрюхе плеер; но момент, со всей очевидностью, имел место быть. Андрей в ожидании перевода глядел ему в глаза своими честными, серыми; Марко вспомнил, как тот катался по палой листве и бил ногами от восторга, что слышит желанных «Битлов» прямо здесь и сейчас — и растрогался едва ли не до слез, осознавая, на какую жертву парень пошел из соображений порядочности. Плеера было, признаться, очень жалко, и вчера по мере осознания, что братский подарок утрачен — скорее всего, безвозвратно, в огромном парке, или в такси, или еще где на улице на пьяную голову — Марко мрачнел все больше и больше. Но тем яснее ему было теперь, что надо делать.

— Нет, — сказал он — старательно по-английски, не позволяя себе сбиться на второй родной язык; — нет, Андрей, я вам подарил это от чистого сердца, а значит, в самом деле подарил. У нас в Италии так не принято — подарки возвращать.

Он убедительно вложил пакет обратно в руки приятелю, для верности пожимая ему запястья — и почувствовал огромное облегчение от собственной щедрости, давно не приходившее осознание себя хорошим парнем, когда Андрюха в порыве радости ответил ему воистину пальцедробительным пожатием.

— Что, правда? С ума сойти… Слушай, спасибо тебе какое! Грацие! Вот такенное грацие! Правду говорят — сольди щедрые, последнее отдадут, это вам не инглиши — не переводи, Том! Просто скажи ему — во-от такенное спасибище от всего нашего курса. От всего четвертого курса Тимирязевки и еще от кучи народа!

Впервые за их с Гильермо российскую неделю Марко было спокойно. Нет, прекрасные и просто хорошие минуты случались и до того — например, в первый же день в ГУМе, выбирая подарки, он попросту забыл о своем несчастье, с головой окунувшись в разноцветный мир этого странного кораллового рифа… если бы не пришлось потом выныривать. И в спорткомплексе было здорово — вскакивать в горячке состязания, крича от восторга или от ужаса при каждом уколе… и в баре в потерянный день рожденья… и болтаться по узеньким улицам центра… Было бы еще здоровее, если бы не Гильермо рядом, не человек, чье присутствие — даже молчаливое — все время ощущалось как легкое жжение, внутренняя боль. Даже не разберешься, притяжение это или отторжение, но невозможность отделаться — это точно. Главная проблема Марко, таким образом, заключалась в том, что он всю дорогу чувствовал себя несвободным. Но этот калейдоскопический четверг был настолько полон другими людьми, что Гильермо действительно терялся среди них, отходя на задний план. Марко мог быть с кем-то. Он в самом деле был с этими ребятами, озирался в ярком мире, подобно Алисе в стране чудес — совершенно свободному ребенку, принимающему все вокруг с чистым и открытым любопытством.

Ребята недолго поспорили, куда им повести гостей; наконец остановились на каком-то ВДНХ, Марко не понял, что это такое, пока не попал туда — это оказался целый торговый городок, полувыставка, полуярмарка, так сказать, fiera dell'est, здесь и мышонка наверняка можно было купить, если задаться такой целью; но их цель была просто гулять, глазеть, рассматривать, поедая мороженое в смешных вафельных стаканчиках, не похожих на рожки; поедая сахарную вату — совсем такую же, как во Флоренции, ярко-розовую и липкую; глотая квас из огромных кружек, холодную воду с сиропом из серых автоматов, прозрачный березовый сок — «экзотика! Это не фруктовый, Марко, не овощной — это сок дерева березы!» — который продавец в магазинчике нацеживал из смешных стеклянных колпаков вроде самовара наоборот. «Да здравствует мороженое, в стаканчики положенное», — учила Тома стишкам, и Марко повторял, стараясь делать это как можно менее уверенно и не забывать про акцент. «На палочках обычное, со сливками клубничное, кофейно-шоколадное и самое нарядное по имени Пломбир!» По имени… как, Тамара? Пламбер? Как водопроводчик?

— Вау! Это ракета! Это ракета? Она настоящая? — Марко больше не стеснялся, он размахивал руками как хотел, указывая на здоровенный космический шлюп, вознесенный над площадью. Павильонный городок сверкал и кружился со всех сторон; здешняя архитектура поражала Марко, так что он потратил половину пленки на эти дикие здания — полукруглые, и в виде арок, и с помпезной советской лепниной на фасадах — знамена, звезды, колосья, то ли барокко, то ли черт знает что. Рома у фонтана — жуткие золотые фигуры в национальных костюмах; вся компания между двумя фонтанами, каждый размером с небольшую площадь. Гильермо, желтый от разлития желчи, стойко страдал и даже улыбался.

— Тебе что, не нравится?

— Это не может нравиться, — сквозь зубы отвечал он по-итальянски, тихо и быстро, чтобы ребята не услышали — они как раз отошли к продавщице кваса и звенели мелочью, набирая на пару кружек. — Это… какой-то фестиваль дурного вкуса.

— Да ладно тебе. Ты просто не любишь большие города!

— Ну что, comrades, пойдемте к ракете? Хотите поближе рассмотреть? — и Марко радостно согласился, — в кои веки не демонстративно, а искренне не дожидаясь ответа спутника. Может, все дело в том, что они все это время были практически заперты вместе, прикованы друг к другу без возможности оторваться, как два зверя, посаженные в одну клетку? А теперь — теперь в их замкнутом мире появились другие люди. Словно на свете и правда был кто-то кроме них с Гильермо. Вернее, одного Гильермо — Марко отлично помнил, что сам он в этом узком мире есть далеко не всегда.