Еремей Парнов - Заговор против маршалов

• Название: Заговор против маршалов
• Автор: Еремей Парнов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012

Проза и публицистика Еремея Парнова хорошо известны чита­телям. Его научно-фантастические и приключенческие книги, очер­ки о странах Востока и повести на историко-революционные темы получили широкий отклик. Произведения Е. Парнова изданы во мно­гих странах Европы, Азии, Северной и Южной Америки.

В Политиздате вышли снискавшие общественное признание книги Е. Парнова «Боги лотоса» и «Трон Люцифера»; художест­венно-документальные повести «Секретный узник» (об Э. Тельмане), «Посевы бури» (об Я. Райнисе), «Витязь чести» (о Ш. Петефи), «Под солнцем багряным» (об У. Тайлере).

Новый роман Еремея Парнова «Заговор против маршалов» по­вествует о драматических событиях, предшествовавших Великой Отечественной войне. Речь идет о так называемом «военно-фашист- ском заговоре» в РККА, о процессе над выдающимися военачаль­никами, уничтоженными по указанию Сталина. Большое внимание уделено и фальшивке, сфабрикованной нацистской службой безо­пасности, кровно заинтересованной в политической дискредитации М. Н. Тухачевского, других советских маршалов и командиров, став­ших в скором времени жертвами репрессий. В романе исполь­зованы многочисленные, подчас неизвестные широкой общественно­сти документы…

---

«Я никогда не забуду, как Георгий Пятаков, господин среднего роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой, старомодной, трясущейся острой бородой, стоял перед микрофоном и как он говорил — будто читал лекцию. Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности. Он объяснял, указывал вытянутым пальцем, напоми­ная преподавателя высшей школы, историка, высту­пающего с докладом о жизни и деяниях давно умер­шего человека по имени Пятаков и стремящегося разъ­яснить все обстоятельства до мельчайших подробно­стей... чтобы слушатели и студенты все правильно поняли и усвоили».

Подробно, в духе классической школы описан порт­рет. Намечена связь между внешним и внутренним, наконец, интуитивно нащупан ключевой пульс: чело­век вроде бы рассказывает о себе, а создается впечат­ление, что о ком-то другом, к тому же давно мертвом. Странное, по меньшей мере, впечатление и еще более странное раздвоение психики революционера, став­шего шпионом. Оставалось немногое: осмыслить побу­дительные мотивы, связать провидческую догадку о ре­жиссерах (гипнотизерах, отравителях) с явно заученной ролью бесчувственного вредителя.

Но Фейхтвангеру недостало упорства и воли доко­паться до единственно возможного логического конца: если есть актеры, то есть и режиссер. С обликом Сталина это никак не вязалось.

СССР — страна победившего социализма! СССР — бастион на пути фашистской чумы! Психологическая установка магнетизировала образ вождя. Притом Ста­лин умел вызывать симпатию. Его словам верили, часто очевидности вопреки. Встречаясь с такими людь­ми, как Герберт Уэллс или Ромен Роллан, он не жалел усилий, чтобы предстать в самом выгодном свете. После досадной неудачи с Андре Жидом, которого так и не удалось провести на мякине, он заранее подготовился к разговору с Фейхтвангером. Цитировал Плутарха — сначала по памяти, потом достал книгу и проверил по тексту. Заговорив о лицемерии заговорщиков, рас­крыл лежавший у него на столе томик Макиавелли и показал предисловие Каменева: книга вышла в «Ака­демии» в 1934 году, незадолго до первого суда в Ленин­граде. Когда Фейхтвангер упомянул о дурном впечатле­нии, которое произвел августовский процесс даже на людей, расположенных к Советскому Союзу, Сталин рассмеялся: «Можно понять людей, которые, прежде чем согласиться поверить в заговор, требуют предъ­явления большого количества документов. Но это опасное обольщение. Опытные заговорщики редко имеют привычку держать свои документы в открытом месте».

Подробно рассказав о предъявленном Пятакову и Радеку обвинении, он как бы вскользь упомянул о па­нике, в которую приводит фашистская опасность нестой­ких духом.

«Писателя Карла Ра дека я тоже вряд ли когда-ни­будь забуду,— пополнил Фейхтвангер свой «Отчет о поездке» на второй день процесса.— Я не забуду, ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное худое лицо, обрамленное кашта­новой старомодной бородой, ни как он поглядывал в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический... ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеи­ваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера,— надменный, скептический, лов­кий, литературно образованный».

Даже «превосходство актера» отметил острый писа­тельский глаз, а трезвый, спокойный ум, обогащенный глубокими знаниями, словно заблокировали сталин­ские — черные с обильной желтизной — очи. Не актера поневоле, а прожженного обманщика-лицедея увидел Фейхтвангер на скамье подсудимых. Не ощутил пота­енной трагедии неравного поединка между Вышинским и Радеком.

—       ...Так, обвиняемый Радек на допросе от двадцать второго декабря тысяча девятьсот тридцать шестого года,— отлично поставленным голосом читал Вышин­ский,— приводит следующее место из письма Троц­кого... «Главным условием прихода к власти троцкис­тов, если им не удастся добиться этого путем террора, было бы поражение СССР; надо, поскольку это возмож­но, ускорить столкновение между СССР и Германией»,— сделав эффектную паузу, прокурор сослался на соответ­ствующий лист и том дела.

Потрясенный Фейхтвангер — беженец из фашист­ской Германии, чьи книги сжигались на площадях, не обратил внимания на то, что «письмо Троцко­го» только упоминалось, но не фигурировало на этом суде.

—       ...Радек, подтверждая показания Пятакова,— ви­тийствовал перед микрофоном государственный обви­нитель,— на допросе от двадцать второго декабря... показал... действовать по указаниям Троцкого, согласо­ванным с германским генеральным штабом (том пятый, лист дела сто пятьдесят второй)...

Фейхтвангер схватился за сердце: за спиной заго­ворщиков стоял не только Троцкий, но весь гитлеров­ский вермахт!

—      ...Обвиняемый Сокольников показал: «По окон­чании одной из официальных бесед у меня в кабинете, когда Г. и секретарь посольства собрались уходить, Г. несколько задержался. В это время оба переводчика вышли уже из кабинета. Воспользовавшись этим, Г., в то время как я провожал его к выходу, обменялся со мной несколькими фразами...»

В голове не укладывалось, как могли эти люди, управлявшие важнейшими министерствами, пойти на сотрудничество с заклятым врагом! Одно дело — поли­тическая борьба и совсем иное — шпионаж, тем более террор! А они ничем не брезговали. Действуя по указа­ниям параллельного центра и прямым заданиям агента японской разведки X., обвиняемый Князев проводил диверсии на железных дорогах: крушение военного эшелона на станции Шумиха, во время которого двад­цать девять красноармейцев погибли и столько же полу­чили ранения; крушение на перегоне Яхино — Усть-Катав в декабре тридцать пятого года; крушение на перегоне Бдиновер — Бердяуш в феврале тридцать шес­того.

Взрывы, аварии, отравления! Пятаков дал указания Норкину подготовить поджог Кемеровского химком­бината к моменту начала войны. Все поры государствен­ного механизма были пронизаны изменниками, словно трухлявый пень прожорливыми личинками. Очень даже уместное слово — вредитель.

Приставленная к Фейхтвангеру переводчица сказа­ла, что речь прокурора не обязательно записывать. Все будет напечатано в завтрашних газетах.

Допрос Радека начался на другой день, на утреннем заседании.

В числе своих сообщников он назвал Смирнова, Дрейцера, Мрачковского, Гаевского, осужденных по первому процессу.

—      А группа правых? — потребовал Вышинский.

—       Само собой, я был с Бухариным связан.

—      Даже само собою понятно! — иронизировал про­курор.— Какие вы можете назвать конкретные факты о связях с группой правых?

—      У меня была связь только с Бухариным. Том­ского я видел только в тысяча девятьсот тридцать третьем году, когда он говорил очень остро о внутрен­нем положении...

Вышинский задал вопрос о Сокольникове.

Почти теми же словами Радек описал свою встречу с загадочным Г. И продолжительность последовавшей паузы, вместив непроизнесенное имя, была такая же, как у прокурора.

—      А вы были за поражение или за победу СССР? — спросил как бы с подковыркой Вышинский.

—      Все мои действия за эти годы свидетельствовали о том, что я помогал поражению,— не пожелал отвер­теться Радек.

—      Эти ваши действия были сознательными?

—      Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда.

В зале прозвучал дружный смех.

Фейхтвангер недоуменно оглянулся. Чему смеялись эти люди? Обмен репликами невольно напоминал детские игры в войну, а ведь речь шла о войне настоя­щей, о судьбах миллионов! Но прокурор упорствовал, доводя почти до абсурда перепасовку короткими фра­зами, за которой только угадывался беспощадный под­текст.

Самоуверенная бесшабашность Радека вызывала смутную тревогу.

—      А это был, к сожалению, не сон?

—      Это, к сожалению, был не сон,— казалось, Радек дразнит Вышинского.

—      А было явью?

—      Это была печальная действительность.

—      Да, печальная для вас...

Конкретных фактов так и не последовало. Называ­лись фамилии, приводились подробности безумных фантасмагорических планов.

—      Германии намечалось отдать Украину,— с непо­нятной веселостью рассказывал подсудимый о пред­полагаемом разделе страны.— Приморье и При­амурье — Японии.