Еремей Парнов - Заговор против маршалов

• Название: Заговор против маршалов
• Автор: Еремей Парнов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012

Проза и публицистика Еремея Парнова хорошо известны чита­телям. Его научно-фантастические и приключенческие книги, очер­ки о странах Востока и повести на историко-революционные темы получили широкий отклик. Произведения Е. Парнова изданы во мно­гих странах Европы, Азии, Северной и Южной Америки.

В Политиздате вышли снискавшие общественное признание книги Е. Парнова «Боги лотоса» и «Трон Люцифера»; художест­венно-документальные повести «Секретный узник» (об Э. Тельмане), «Посевы бури» (об Я. Райнисе), «Витязь чести» (о Ш. Петефи), «Под солнцем багряным» (об У. Тайлере).

Новый роман Еремея Парнова «Заговор против маршалов» по­вествует о драматических событиях, предшествовавших Великой Отечественной войне. Речь идет о так называемом «военно-фашист- ском заговоре» в РККА, о процессе над выдающимися военачаль­никами, уничтоженными по указанию Сталина. Большое внимание уделено и фальшивке, сфабрикованной нацистской службой безо­пасности, кровно заинтересованной в политической дискредитации М. Н. Тухачевского, других советских маршалов и командиров, став­ших в скором времени жертвами репрессий. В романе исполь­зованы многочисленные, подчас неизвестные широкой общественно­сти документы…

---

—      Германии намечалось отдать Украину,— с непо­нятной веселостью рассказывал подсудимый о пред­полагаемом разделе страны.— Приморье и При­амурье — Японии.

Как бы мимоходом, хотя для защиты это могло ока­заться немаловажным, он упомянул, что собирался пор­вать с заговорщиками, рассказать обо всем в ЦК. Но прокурора ничуть не волновало, почему не реализова­лись благие намерения. Видимо, ему хотелось выставить подсудимого в самом невыгодном свете. И Радек охотно пошел навстречу, потешив заодно публику:

—      Не я пошел в ГПУ, за мной пришло ГПУ.

—      Ответ красноречивый,— Вышинский определен­но остался доволен.

—      Ответ грустный.

Только абсолютно бездарный драматург мог состря­пать такую пьесу. Живая действительность оказалась до ужаса примитивной.

Вышинский. Это измена?

Радек. Да.

Что может быть проще? С этого они могли бы начать.

Вышинский. Сколько месяцев вы отрицали?

Радек. Около трех месяцев.

Государственный обвинитель мог торжествовать за­служенную победу.

Фейхтвангер, далекий от советских реалий, неволь­но пропускал моменты поистине драматические, кото­рые заставили затаить дыхание даже специфическую аудиторию Октябрьского зала.

Карл Радек (писатель, еврей, в прошлом видный деятель Германской компартии) вполне естественно вызвал особое любопытство.

«То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложеч­кой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками»,— фиксировал Фейхтвангер при­мечательные штришки. Но, сосредоточившись на скру­пулезном описании чисто внешней стороны и вообще ощущая себя Гулливером где-нибудь в стране Лапуту, он не догадывался о том, что говорилось на закрытых заседаниях.

Отвечая на один из заданных Вышинским вопросов, Радек невзначай упомянул Тухачевского.

Имя маршала возникло как будто случайно. Проку­рор сразу насторожился и потребовал дополнительных подробностей. Это явно смутило Радека.

—       Естественно, Тухачевский не знал о моей преступ­ной деятельности,— сказал он с непонятной досадой и добавил уверенно, что маршал беззаветно преданный партии боец. Просто ему, Радеку, понадобились для работы какие-то сведения об английской армии, и он через Тухачевского познакомился с Путной.

—      Путна вместе со мной участвовал в заговоре,— тихо сказал Радек.

Он твердо придерживался уготованной ему роли и не хотел прибавить лишнего слова. Но, конечно, догады­вался, почему в протоколе появилось имя маршала.

Вышинский тоже не стал копать дальше, исчерпав свой интерес и к Тухачевскому, и к Путне. По сценарию Мдивани с его «грузинским троцкистским центром» играл на процессе значительно более важную роль. Тер­рористические акты против Сталина, Ежова и Берии могли послужить сигналом к государственному перевороту.    В «Правде» под рубрикой «Из зала суда» напеча­тали репортаж П. Павленко «Прокурор на трибуне»: « Немного на свете прокуроров, которые могли бы позво­лить себе, требуя смерти преступников, говорить о ве­личии идей своего времени, как их осуществители».

Слог модного прозаика-публициста оставлял желать лучшего, но, по сути он ничем не погрешил против истины. Таких прокуроров, как Вышинский, на свете не было.

Будучи еще ректором МГУ, он написал серьезные монографии «Суд и карательная политика Советской власти», «Курс уголовного процесса» и даже зарекомен­довал себя глубоким знатоком тонкостей средневеко­вого права. «Оно считалось,— писал Андрей Януарьевич о признании обвиняемого,— «царицей доказа­тельств», лучшим же средством для его получения считалась пытка, физическая или нравственная, без­различно».

Не бог весть какое открытие, но все достойно, все на своем месте. Однако, заняв кресло Прокурора СССР, Вышинский диаметрально переменил свои теоретиче­ские воззрения. В секретном циркуляре санкционировал применение пыток, а в научных трудах, как всегда неопровержимо и убедительно, доказал, что признание обвиняемого действительно является «царицей доказа­тельств».

«Это измена?» — «Да». Больше ничего и не требует­ся. Совсем не детские игры. Это краткое «да» и есть « царица доказательств ».

Фейхтвангер, понятно, пребывал в абсолютном неве­дении и все время ждал, когда же наконец суду будут предъявлены хоть какие-нибудь, документы. Ни на тре­тий, ни на четвертый день ничего подобного не случи­лось. Переводчица объяснила, что такие вещи разби­раются на закрытых заседаниях.

—      Ах, так! Ну тогда понятно...

Фейхтвангер пропустил самый, быть может, напря­женный момент процесса, когда Вышинский спросил Муралова, почему он так долго отказывался признать­ся в «виновности».

—      Я думал так, что если я дальше останусь троц­кистом, тем более что остальные отходили — одни честно и другие бесчестно... во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволюции. А я нашелся, герой... Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции... И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми месяцев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет, за ко­торое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске...

«Свое нежелание поверить в достоверность обви­нения сомневающиеся обосновывают тем, что поведе­ние обвиняемых перед судом психологически необъ­яснимо. Почему обвиняемые, спрашивают эти скепти­ки, вместо того чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях? И в каких при­знаниях! Они сами себя рисуют грязными, подлыми преступниками. Почему они не защищаются, как де­лают это обычно все обвиняемые перед судом?.. То, что обвиняемые признаются, возражают советские граждане, объясняется очень просто. На предвари­тельном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что от­рицание было бы для них бесцельно... Патетический характер признаний должен быть в основном отнесен за счет перевода. Русская интонация трудно поддает­ся передаче, русский язык в переводе звучит несколько странно, преувеличенно, как будто основным тоном его является превосходная степень... Я слышал, как однажды милиционер, регулирующий движение, сказал моему шоферу: «Товарищ, будьте, пожалуйста, любез­ны уважать правила». Такая манера выражения ка­жется странной».

Что и говорить, переводчики знали свое дело! И те, что сидели рядом, и те, чей голос звучал в наушниках.

—      Подсудимый Радек, скажите, к вам на дачу под Москвой приезжало некое лицо? — спросил Вышин­ский на вечернем заседании двадцать седьмого января.

—      Как я уже показывал, летом тридцать пятого года меня посетил тот же самый дипломатический предста­витель той же самой среднеевропейской страны...

Все-таки это подозрительно походило на детскую игру «Возьми то, не знаю что»... Впрочем, было похоже, что обвинитель и обвиняемый, перебрасываясь зага­дочными, условными фразами, знают, о чем идет речь. Причем оба — вот что замечательно! — с одинаковым рвением оберегают государственную тайну.

—       На одном из очередных дипломатических при­емов подошел ко мне военный представитель этой страны,— продолжал повествовать о своем падении Радек.

Но прокурору показалось, что подобная откровен­ность может завести слишком далеко.

—      Не называйте ни фамилий, ни страны.

После «заключительной экспертизы», как назвали короткую заминку за судейским столом газеты, пред­седательствующий Ульрих объявил:

—      Дальнейшее заседание будет происходить, на основании статьи девятнадцать Уголовно-процессуаль­ного кодекса, при закрытых дверях. Следующее откры­тое заседание суда — двадцать восьмого января в четы­ре часа дня.

Подобные перерывы устраивались всякий раз, когда заходил разговор о «господине Г.» — в стенограмме следовало шесть точек — и «господине X.». В первом можно было заподозрить германского резидента, во втором — определенно японского. Но смутил появив­шийся в «Правде» заголовок: «Японский господин Ха, или дальневосточный псевдоним Троцкого».