Николай Богомолов - Русская литература первой трети XX века

• Название: Русская литература первой трети XX века
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Водолей
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1999
• ISBN: 5-7137-0114-X

Российский литературовед, профессор. Родился в семье профессора МГУ. Окончил филологический факультет МГУ (1973) и аспирантуру при нём (1978). Преподаёт в МГУ (с 1978). Доктор филологических наук (1992), профессор МГУ (1994). Заведующий кафедрой литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ (с 1994 года). Сопредседатель Русского библиографического общества (1991). Член Союза писателей Москвы (1995). Член редколлегий международного поэтического журнала «Воум!», журнала «НЛО», альманаха «Минувшее».

В книге собраны избранные труды Н.А.Богомолова, посвященные русской литературе конца XIX — первой трети ХХ века. Среди героев книг как писатели первого ряда (В. Брюсов, З. Гиппиус, И. Анненский. Н. Гумилев, М. Кузмин, Вл. Ходасевич), так и менее известные. Часть работ публикуется впервые.

---

Второе столь же важное для становления Иванова-поэта знакомство — с М.А. Кузминым — им самим также отнесено к 1909 году (Т. 3. С. 100). Однако как раз эта дата поддается проверке и оказывается фиктивной. Сохранилось рекомендательное письмо С.М. Городецкого Кузмину, где он пишет: «Дорогой Михаил Алексеевич. Позвольте рекомендовать вниманию Поэтической Академии молодого поэта (15 л<ет>) Георгия Владимировича Иванова. Жму Вам руку»[756]. Это письмо датировано 14 сентября 1910 года и позволяет определить с достаточной степенью точности время знакомства Иванова не только с Кузминым, но и со своим старшим и несравненно более знаменитым однофамильцем — Вячеславом Ивановым[757]. Подтверждение этому можно обнаружить также в письмах Иванова к Кузмину, в частности в датированном 1910-м годом сонете-акростихе «Моя поэзия»[758].

Вполне возможно, что знакомство с Н.И. Кульбиным действительно состоялось осенью 1910 г. после выхода в свет сборника «Студия импрессионистов»[759]. Логика событий, выстроенная в «Петербургских зимах», выглядит вполне убедительной: в апреле выходит «Студия импрессионистов», летом 1910 года Иванов узнает о ней и читает, а осенью, по приезде в Петербург, знакомится с издателем, Н.И. Кульбиным.

Однако, как показывают документы, сам дух их знакомства был несколько иным, чем он предстает в «Петербургских зимах», где сказано: «Я завел новые литературные знакомства, более «подходящие» для меня, чем общество Крученых и Бурлюков. <...> И очень удивился, когда в январе 1913 года получил на знакомой мне буро-зеленой бумаге настойчивое приглашение приехать вечером. <...> Я больше не бывал у К. после этого вечера, да и он не приглашал меня» (Т. 3. С. 23, 25). Недавно была опубликована дарственная надпись Иванова Кульбину на книге «Горница», вышедшей весной 1914 года[760], и содержание ее, как представляется, свидетельствует о совсем ином стиле и духе отношений, чем он был показан в книге (конечно, следует иметь в виду, что до некоторой степени Иванов, конечно, играл с адресатом): «Дорогому, горячо любимому Николаю Ивановичу Кульбину. Теперь я могу подарить Вам эту книгу, не стыдясь ее — я твердо теперь и ясно вижу, что она вся в прошлом, и я на новом пути. Целую Вас, Николай Иванович, указавший мне родники чистой воды. Целую и благодарю. Георгий Иванов»[761]. Очевидно, что инскрипт был сделан не сразу по выходе книжки, а какое-то время спустя, и возможно, что он каким-то образом связан с недатированной запиской Иванова к Кульбину: «...Николай Иванович, — беседа с Вами нужна мне более чем когда-нибудь, — только теперь я понял, на что пригодны все акмеистические и эстетические тросточки, на которые я опирался. Нишу Вам это с тем же светлым чувством, с каким писал первое свое письмо из провинции. <...> Вот: я ясно вижу, что никакие ликеры самые изысканные не могут заменить воды живой, когда придет настоящая жажда»[762]. Как явствует из содержания инскрипта и записки, у Иванова с Кульбиным в 1914—1916 гг. были какие-то особые отношения, связанные с теоретической полемикой вокруг акмеизма и собственным отношением Иванова к этому литературному направлению.

Но еще более обращает на себя внимание, что в записке (и в некоторой степени — в инскрипте) Иванов явно неискрен перед Кульбиным. Безусловно, книга стихов «Горница» — наиболее ортодоксально-акмеистическая, даже стилизованно-акмеистическая книга Иванова. Отказывая ей в художественной значимости и отвергая акмеизм вообще, Иванов должен был каким-либо образом хотя бы обозначить это в своей следующей книге, однако в «Вереске» (1916) перепечатаны практически все стихотворения «Горницы», кроме двух. Стало быть, дезавуирование своей «прежней» поэзии и поиски нового пути, о котором говорится в двух приведенных документах, не могут быть восприняты как абсолютная истина даже в намерении, а тем более в осуществлении. Тем не менее сама возможность обратиться к теоретику кубофутуризма с признанием в том, что разговоры с ним открывают новые поэтические перспективы, и сделать это уже после «цеховой» и акмеистической школы, — заслуживает пристального внимания и интерпретации, особенно при сопоставлении с соответствующими страницами «мемуаров».

Следует отметить, что к предполагаемому времени знакомства Иванова с Кульбиным относятся первые его публикации, причем он почти одновременно выступает как на страницах ученического журнала (о чем умалчивает в «Зимах»), так и в многотиражной печати: в датированном 23 ноября 1910 года номере корпусного журнала «Кадет-михайловец» (по странному совпадению этот журнал был овеян памятью когда-то учившегося в корпусе С.Я. Надсона) Иванов печатает стихотворение «Гром»[763].

Таким образом, в 1911 год, ознаменовавший начало его контактов с эгофутуристами, он вошел поэтом, уже испытавшим и различные поэтические влияния, и до известной степени вошедшим в поэтические круги Петербурга.

Разнородность этих контактов и влияний требует внимательно присмотреться к его взаимоотношениям с эгофутуристами, в первую очередь — с Северяниным.

Помимо изложенной в «Петербургских зимах» версии истории этих отношений, существуют три фрагмента воспоминаний Северянина второй половины двадцатых годов, явно не претендующих на художественность, но направленных на восстановление истины в том виде, в каком она представлялась эстонскому изгнаннику[764]. Характерно, что даже первая статья Северянина об Иванове носит отчетливо мемуарный характер, несмотря на то, что является откликом на появление второго издания «Садов» (впрочем, очерком несколько запоздалым, почти уже «вневременным»).

Во всех трех отзывах внимание Северянина оказывается сосредоточено на нескольких очевидно принципиальных для него моментах, связанных с существованием эгофутуризма.

Первый из этих моментов — передвижение даты основания течения на более раннее время. И здесь судьба рассуждения Северянина явно переплетается с его воспоминаниями об И.В. Игнатьеве. Мемуарный фрагмент «Газета ребенка», посвященный, по всей видимости, десятилетию со дня смерти Игнатьева[765], сконцентрирован на том сравнительно кратком периоде, когда Северянин и Игнатьев согласно действовали в литературе, но уже о самостоятельных выступлениях младшего поэта на литературном поприще Северянин умалчивает, как будто их и не было: поэтический сборник Игнатьева в статье даже не упоминается, а вся его творческая деятельность сведена к изданию «Петербургского глашатая» и созданию для коллег по эгофутуризму возможностей печататься в «Нижегородце». Как кажется, такое тщательное стремление затушевать деятельность Игнатьева как самостоятельного поэта и критика должно было быть вызвано негативной реакцией не только на попытки существовать без «благословения» Северянина, но и на изложение истории эгофутуризма в той статье Игнатьева (подписанной его настоящей фамилией Казанский), которая и до сих пор представляет собою главный источник сведений о возникновении течения и первом годе его существования.

Схема, выстроенная Игнатьевым, сводится к тому, что эгофутуризм определился поздней осенью 1911 года, и символом его провозглашения было не только издание Северяниным брошюры «Пролог. Эгофутуризм», но и появление статьи самого Игнатьева, посвященной выходу этой брошюры Северянина в свет: «В Ноябре прошлого 1911 года издательством «Ego» был выпущен первый боевой снаряд — брошюра г. Игоря-Северянина «Пролог Эгофутуризм», вызвавший переполох необычайный. Ежедневники и еженедельники хрипели до остервенения… И только один единственный критик И.В. Игнатьев признал первый надлежащее значение Игоря-Северянина («Нижегородец», № 78. 1911. 25. XI)»[766].

По всей видимости, Северянина не смогло устроить в этом варианте истории эгофутуризма то, что его принципиальная «эдиция» оказывалась при таком изложении событий в одном ряду с книгами других авторов, в том числе и Георгия Иванова.

Поэтому он счел нужным еще до мемуарных очерков Иванова восстановить справедливость и указать, что вовсе не в ноябре 1911 года началась фактическая деятельность его как основателя эгофутуризма, а гораздо ранее. Рецензия на «Сады» начинается решительной фразой: «В мае 1911 года пришел ко мне познакомиться юный кадетик — начинающий поэт»[767]. Таким образом, дата фактического основания эгофутуризма отодвигается Северяниным на время гораздо (по масштабам футуристического движения) более раннее, нежели конец 1911 года. И вся дальнейшая история официальных институций эгофутуризма излагается Северяниным как бы между делом, поскольку все это течение теперь осмысляется им как его собственное, единоличное дело. Этим же объясняется и то, что в статьях вовсе не упоминается издательство «Ego», «меценатом» которого, судя по всему, был Игнатьев, равно как и вся чрезвычайно активная литературно-критическая деятельность Игнатьева в «Нижегородце».