Герман Волков - Вексель Билибина

• Название: Вексель Билибина
• Автор: Герман Волков
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1978

Открытие промышленных месторождений золота на Колыме дало мощный толчок развитию далекой окраины страны и неузнаваемо преобразило ее. О Первой Колымской экспедиции, о ее руководителе Ю. А. Билибине, о его соратниках — эта книга, продолжающая серию «Первопроходцы».

---

Первую половину дня стояли, так как долго искали одного коня. Смыл ковшом несколько проб на косах. Знаков золота нет. Много куропаток.

24 августа, пятница.

От самого устья ключа Босандры Малтан течет одним руслом и несет большое количество воды. Можно было бы уже начинать сплав, но необходимо убедиться, нет ли впереди мелких перекатов, чтобы не пришлось бросать плоты.

Переправляемся на левый берег и становимся станом. Слева впадает речка Хюринда. Косы с многочисленными медвежьими следами.

25 августа, суббота.

Небо подернуто дымкой и легкими облачками. Сквозь них проглядывает солнце.

Становимся станом на левом берегу. Малтан имеет здесь внушительные размеры, и около стана есть сухой лес. Решаем начать сплав отсюда.

Перед самым станом на сопке высятся далеко видные обрывы белых пород. От них называем этот стан «Белогорье», по-якутски «Урюм-Хая».

Это произошло на тринадцатый день пути. Счастливый день!

Макар Захарович сполз со взмыленной кобылки и заявил:

— Мин барда суох.

«Мой путь закончен». Это было ясно без перевода. И все повторили эту фразу по-якутски. Она стала крылатой.

Десять дней топали без выходных, без дневок. Лишь три дня потратили на непредвиденные задержки в самом начале пути. Отмахали, как точно отсчитал своими шагами Билибин и подытожил в дневнике, 243,37 километра за 65 часов 33 минуты чистого хода.

Если судить по его бесстрастным записям дневника, то весь путь проходил легко и гладко. А как часто увязали в таких марях, что развьючивали лошадей и вытаскивали их вагами! А сколько купались в ледяных, буйно разметавшихся речках и ключиках, чтобы найти брод! И продирались сквозь такие чащобы, из которых без крови не выйдешь…

На привалах даже Демка растягивался пластом, и Юрий Александрович говорил ему:

— Что, Демьян Степанов, язык вывалил? За куропатками не бегаешь? Это тебе не Алдан. Это — Колыма, брат. И тут своя мера длины: колымметры. Понятно?

Пес и хвостом не шевелил. И лишь на последнем стане отлежался и снова стал прытким. Рабочие сразу же принялись за плоты. Одни валили звонкие лиственницы и стаскивали их к плотбищу. Другие резали тальник на кольца, рубили клинья, весла и прочую оснастку. Вязали два плота. Всеми работами руководил Степан Степанович. И пес был у него на побегушках.

— Демка, принеси кисет и спички не забудь.

Демка бросался к одежде хозяина, извлекал из карманов и кисет и спички, приносил в зубах.

На третий день плоты были готовы. Один поменьше назвали «Разведчиком», другой — «Начальником». Билибин не любил, когда его величали начальником, и второй плот, на котором предстояло ему быть капитаном, перекрестил в «Даешь золото!».

Юрий Александрович написал письма и распоряжения, подробно описал маршрут от Олы до Белогорья — сведения о продвижении передового отряда и о том, как идти второму отряду.

Письма и сведения Билибин наказал Медову передать Цареградскому. Набросали писульки своим друзьям и остальные: Раковский — Бертину, Лунеко — Ковтунову, Алехин — Мосунову…

На толстом тополе, стоявшем под самой горой, Раковский сделал затес, топором вырубил:

«29/VIII-28 г. Отсюда состоялся первый пробный сплав К.Г.Р.Э. Иван Алехин. Юрий Билибин. Степан Дураков. Михаил Лунеко. Сергей Раковский. Дмитрий Чистяков».

По просьбе Степана Степановича добавил: «Демьян Степанов».

К затесу Сергей подвел Медова, прочитал ему, что вырублено, перевел и доверительно по-якутски попросил:

— Запомни, Макар Захарович, это место. В случае чего приведешь наших сюда. Покажешь затес.

— А моя? Моя имя? Демка баар, моя суох. Я привел!

Сергей подал старику топор:

— Пиши.

И Макар Захарович, пыхтя над каждой буквой, нацарапал: «Медоп».

ДЕМКА — ВЕСТНИК БЕДЫ

На Оле приятного было мало. Медов еще не вернулся, и от Билибина никаких вестей. Бертин привез ответные «молнии», но они не были грозными: окружные и краевые власти отвечали, что в Ольский тузрик направлен новый председатель товарищ Марин, который по прибытии войдет в курс и во всем разберется — Белоклювов откомандируется. Когда Эрнест привез эти телеграммы, Марин уже прибыл, полмесяца входил в курс, но для экспедиции ничего не делал.

…Макар Медов возвратился в Олу в середине сентября. Когда лошади немного отдохнули, в конце месяца выступил в тайгу и отряд Эрнеста Бертина. Цареградскому осточертело сидеть в Оле, и он вместе с Медовым решил сопровождать отряд до сплава.

Стояла глубокая осень. Лиственницы пожелтели и сыпали иголками, устилая тропы шелковистым ковром. Пошли дожди. Река Ола разлилась, и даже речушки, впадавшие в нее, приходилось преодолевать, подолгу отыскивая броды. За день не делали и двадцати километров. Через пять дней, не пройдя и половины пути, вынуждены были остановиться. Повалил тяжелый густой снег, и Макар решительно заявил, что дальше не пойдет: кони погибнут.

С ним согласились. Лошадей развьючили, груз залабазили. Поставили низенький сруб и накрыли его палаткой. В этом зимовье остались Бертин, Белугин, Павлюченко и Игнатьев, а Цареградский и Медов вернулись организовывать зимний транспорт.

К этому времени в Олу понаехало народу как никогда за всю ее историю. На ольские январские ярмарки столько не съезжалось… Какие запреты ни устраивал Лежава-Мюрат, с каждого парохода в одиночку и артелями, под видом рыбаков и охотников сходили на берег люди. Многие пробирались сюда из Охотска сухопутьем.

Все пустовавшие сараи, амбары, бани, летние юрты и поварни — все было заарендовано пришельцами под квартиры. Жили в брезентовых и ситцевых палатках, шалашах и землянках. Ждали отправки на прииск. Проедались, пропивались, слонялись по селу и окрестностям, бузотерили.

Марин, Белоклювов и милиционер Глущенко за голову хватались, с ног сбивались, пытаясь восстановить порядок и благопристойную тишину, веками стоявшими в прежней Оле, и не могли. Несмотря на строгий запрет ввозить спирт, сухой закон был размочен и размыт дальгосторговскими реками и малыми потайными речушками. Во всех грехах, свалившихся на бедную Олу, тузрик винил экспедицию Билибина и руководство Союззолота. Белоклювов писал в краевую газету:

«Прошло три месяца, но ни одной весточки ни от отряда Билибина, ни от работников Союззолота не поступило. Стали беспокоиться за судьбу своих партий. И, беспокоясь, пить до обалдения завезенный спирт. С похмелья покупали у тунгусов несуществующих оленей, расплачивались за них спиртом. В пьяном угаре формировали зимний транспорт. Туземцы вначале нанимались и продавали оленей Союззолоту, затем этих же оленей — геологической экспедиции. Получив задаток и с тех и с других, укочевывали за Становой хребет.

Население за все, даже за доставку дров школе или медпункту, требует спирт.

— Союззолото платит нам спиртом, плати и ты, — говорят они тузрику».

Заметка под псевдонимом «Селькор Олец» была опубликована в газете «Тихоокеанская звезда». Эту газету, как и другую, более раннюю, захватил с собой в Олу Лежава-Мюрат. Он прибыл последним пароходом, на котором отбывал откомандированный Белоклювов. Встретились они на борту «Алеута», когда тот стоял на Ольском рейде, и нетрудно представить, как поступил бы горячий Мюрат, если бы знал, что Белоклювов — это и есть «селькор Олец». Лежава, вероятно, сначала мысленно объединил бы его с другим, безымянным корреспондентом, который дал в ту же газету заметку под заголовком «Золотой король Сеймчана и Охотского побережья», а засим… Морская купель была рядом.

В заметке «Золотой король…», опубликованной четвертого сентября, о нем, Лежаве-Мюрате, уполномоченном Союззолота, писалось:

«К нему шли старатели, когда прошел слух о золоте на Сеймчане, просили денег на продовольствие, инструменты и проезд.

— Вы сумасшедшие! Куда вы едете? Там голод, там вы погибнете от голода!

Но «денежным» оказывал содействие, и они ехали в Сеймчан за свой счет. А «безденежным» говорил:

— Нагайками! Нагайками перепорю и выгоню из Сеймчана, если там увижу».

Конечно, дословно так Лежава не говорил и не грозил «перепорю и выгоню». Может, в пылу уговоров, чтоб сдержать старательскую вольницу и не допускать золотой лихорадки, и сказал: «Куда вы? На голодную смерть? Вы что — сумасшедшие? Нагайками надо пороть тех, кто, рискуя жизнью, рвется на Колыму!», — этого он не скрывал, примерно так он и Билибину рассказывал… А тут и «перепорю и выгоню»…

Лежава-Мюрат, кроме прописной осторожности чиновников, боялся шантажистов, но своей политики, своего курса придерживался твердо, проводил его энергично. Сойдя на берег и своими глазами увидев, что в Олу, несмотря на все запреты, понаперло «хищников», а все товары, которые он, как уполномоченный Дальгосторга и Союззолота, забрасывал для приисков Колымы, лежат мертвым грузом, кое-как прикрытые брезентом и рогожей, Лежава-Мюрат, рискуя опять попасть под огонь прессы, накинулся и на тузрик и на своих подчиненных.