Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

• Название: Наш дом стоит у моря
• Автор: Роберт Колотухин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Война вошла в Одессу. Город переживает трудное, страшное время, и ребята — его маленькие граждане, — как только могут, помогают родному городу. В повести рассказано о ребятах только одного одесского двора, о нескольких мальчишках. А в большом городе их наберется целая армия…

Герои повести изгоняют из сквера немецкий оркестр, при помощи которого фашисты пытались поднять боевой дух своих вояк, мстят за погибших жителей двора, разоблачают предателя. Когда наши войска освобождают город, ребята тоже не остаются в стороне. Они ходят со взрослыми в море за водорослями, из которых добывается йод, помогают готовить фейерверк ко Дню Победы. До этого дня почти еще год. Еще придут во двор «похоронные», будет поднята со дна Черного моря подводная лодка с героями-моряками, но ребята твердо верят, что этот день наступит. Дом стоит у моря. И никогда фашистам не хозяйничать в этом доме! Собственно, это не дом, а город. А еще точнее — Родина.

Многое из того, о чем рассказано в повести, пришлось пережить ее автору. Он был мальчиком, когда фашисты оккупировали Одессу. После войны осуществил свою мечту — работал на судах торгового флота и повидал многие страны. «Наш дом стоит у моря» — первая повесть молодого писателя.

_{Рисунки В. Диодорова}

---

Двор молча смотрел на Леньку своими окнами. Иногда в каком-нибудь окне включали или гасили свет — светомаскировки ведь уже не было, — и казалось, что двор подмигивает моему брату. Но Ленька не обращал на эти подмигивания никакого внимания. Он сидел и, не отрываясь, смотрел в сторону тех двух окон, что светились на втором этаже в углу, возле пожарной лестницы.

Потом Ленька слез со столика, медленно пересек двор и, забравшись по пожарной лестнице до уровня второго этажа, замер.

Свет из окна падал на него. Снизу мне хорошо было видно, как он напряженно всматривался в эти окна, и мне даже показалось, что он разговаривает сам с собою.

— Фью-ить! — чуть слышно свистнул Ленька. — Фью-ить!

К окну никто не подходил. Еще с минуту постоял он на лестнице и стал медленно спускаться вниз.

Я бросился назад, в темный подъезд, прижался к стенке.

Ленька прошел в двух шагах от меня и не заметил.

Я не бросился вслед за ним на улицу: я побежал к пожарной лестнице. И я совсем не ахнул от удивления и не свалился вниз, когда поравнялся с окнами на втором этаже. Никого другого я и не ожидал увидеть.

Прямо передо мной, забравшись с ногами на диван, сидела Сосулька. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Но Сосулька не читала. Она задумчиво мусолила во рту кончик карандаша и смотрела в окно отсутствующим взглядом. Так обычно смотрят в глубокую воду или в чистое небо, когда на нем ни облачка.

И знаете, что я еще заметил? Я заметил, что глаза у Сосульки были совсем невеселые. Тогда возле школы она была совсем другая. Портфеликом помахивала. А сейчас глаза у нее были совсем иные. Такие, как у моего брата в последнее время.

Я осторожно начал спускаться вниз. Такие дела творятся с Ленькой, а я-то думал, что он забыл…

Я вышел из кустов на центральную аллею и сразу же увидел наш дот. Он весь оброс мохом и отсюда, издали, был похож на старого приземистого краба. Тропинки, что разбегаются от него, — лапы; глаза — две узкие щелины амбразур.

Буздес стоял на коленях перед дотом и, согнувшись, дергал пальцами за ниточку, словно что-то выуживал из-под земли. Рядом, в траве, виднелся влажный от росы панцирь Адели.

— Идите сюда, Шура! — крикнул мне Буздес. — Скорее!

Я подбежал и опустился рядом с ним на колени:

— Здравствуйте!

— Доброе утро, Шура, — ответил Буздес, продолжая удить ниточкой в узкой, с пятачок, норке в земле.

По краям норка была затянута голубоватой паутинкой. «Тарантул», — догадался я.

— В этой норе тарантул, Шура. Терпеть не могу пауков. С детства. — Буздес вытянул ниточку и передал ее мне. На конце нитки висел кусочек смолы. — Займитесь им, Шура. Уничтожьте, ни к чему нам такое соседство. А я пока мешок приготовлю. Вы не забыли, что мы идем сегодня в Отраду?

Буздес ушел в дот за мешком. Я вздохнул: «Везет мне сегодня на пауков, — и осторожно опустил смолу в нору. — Сейчас выскочит страшилище — гоняйся тут за ним. Бр-рр…»

Но тарантула я так и не выудил. Дюбал, дюбал его смолкой по спине, чтобы раздразнить, а он так и не вышел из себя и не вцепился лапами в смолу. «Хладнокровный попался, — подумал я, — или, может быть, ушел из норы через запасной выход? Нет, кажется, ворочается».

Подошел Буздес с мешком под мышкой.

— Не клюет, Шура?

— Не хочет.

— Ладно, бросьте. Мы его после, как вернемся, водой выживем.

Мы припечатали половинкой кирпича паучью нору, заперли Адель в доте и обрывом, не спускаясь к воде, отправились в Отраду за красной глиной.

Солнце поднималось все выше и выше. Мы шли и чувствовали, как земля у нас под ногами постепенно нагревается, теплеет. Ни у Буздеса, ни у меня не было на ногах никакой обувки. «Чаще ходите босиком, Шура, — любил повторять Буздес. — Особенно когда станете взрослым, старайтесь чаще ходить босиком. Это здорово укрепляет нервную систему, Шура».

Вернувшись из Ограды, мы первым делом уничтожили неприятного соседа. Вода не помогла, и пришлось нам выкорчевывать тарантула лопатой. А потом принялись за работу.

Из камышовых тростинок мы начали вязать каркас большого якоря. Якорь этот будет одной из главных фигур нашего фейерверка. У нас уже готовы звезда, чайка и даже два самолета (Буздес задумал показать воздушный бой). Правда, каркасы у нас получаются какие-то странные — они лишь отдаленно напоминают фигуры, которые должны изображать. Вчера, например, мы вязали каркас чайки. Так это не чайка, а сплошное недоразумение. И с якорем сегодня, по-моему, у нас получается то же самое.

Я косо посмотрел на якорь и поджал губы.

Буздес перехватил мой недовольный взгляд.

— Опять вы коситесь, Шура. Я же вам объяснял: дело не в каркасе, главное — правильно рассчитать силу огня и расположить его в нужных точках. Вот в чем соль нашей профессии. И я на этом деле, извините, собаку… В общем, вы не беспокойтесь. Старому Буздесу можно довериться — якорь у нас будет по всей форме… Ну-ка, перенесем его в сторонку…

В полдень на горизонте показалась «Филофора».

Мы с Буздесом сидели в стороне от дота, на пригорке, и обедали.

На обед у нас была пшенка с брынзой. Пшенку — два початка вареной кукурузы — принес я. Брынза была долей Буздеса в обеде. Брынза жирная, с приятным солоноватым привкусом. А вот пшенка оказалась староватой. Зернышки в початках сморщились, затвердели.

Я первым делом проглотил свою долю брынзы и теперь с неохотой выколупывал из початка по зернышку и смотрел на море. Буздес, наоборот, хрумко жевал кукурузу.

— Ешьте, Шура, ешьте. Это ничего, что она немножечко того… пожилая. Зато в ней калорий уйма! А при вашей комплекции… Ешьте.

«Филофора» постепенно приближалась. Вот уже ясно видны очертания ее надстройки. И веселый бурунчик у форштевня пенится. А корма как у испанской каравеллы.

Буздес тоже заметил «Филофору» и кивнул на море:

— Ваш брат возвращается, Шура.

«Филофора» поравнялась с нашим дотом. На палубе можно ясно различить Леньку и Демьяна. Они стоят на носу и тоже смотрят в нашу сторону. Водоросли везут. Из них — йод для фронта. А мы тут с Буздесом ерундой какой-то занимаемся, делаем эти дурацкие каркасы. Правильно вчера сказал Ленька: фигли-мигли все это. Эх, чего бы я только не отдал, чтобы хоть на один денек поменяться с Ленькой местами!..

Особенно меня задел этот веселый бурунчик у форштевня.

Я не выдержал, забрался на дот и просемафорил Леньке руками. Я думал, что Ленька тоже отмашет в ответ какую-нибудь чепуховину. Но вместо Леньки поднял руки Демьян и начал старательно выписывать ими в воздухе какие-то знаки.

Я погрозил Демьяну кулаком: тоже мне — профессор конопатый нашелся…

— В чем дело, Шура? — крикнул Буздес. — Почему вы им грозите? Этот парень абсолютно вежливо спросил вас: «Как идут дела?» А вы грозите. Зачем?

— Да это я так… — стушевался я и спрятал руки за спину.

Чудеса! Оказывается, Буздес знает флажный семафор!

«Филофора» продолжала легко скользить к порту. Вот на палубе показался Заржицкий в своей знаменитой майке, потянулся, размял руки. «Ага, еще один вылез. Ничего, ничего, сегодня я обязательно уйду с вами в море. Только бы иллюминатор не догадались закрыть. Сегодня вы от меня не отвертитесь. А в Хлебную гавань надо прийти к концу выгрузки. Как раз когда…»

Я слез с дота и пошел к Буздесу. Он все еще перемалывал зубами пшенку.

…Под причалом сумрачно. Поперечные сваи, по которым я ступаю, наполовину погружены в воду. Они скользкие от водорослей, сырые, и я каждую секунду рискую плюхнуться, свернуть себе шею.

Узкие полоски солнца пробиваются из щелей над моей головой. Доски нагрелись, пышут жаром. Если выпрямиться во весь рост, доски причала коснутся моей головы. Но я стараюсь не выпрямляться: над моей головой торчат ржавые, толщиной с карандаш гвозди. Нелегко идти по скользким сваям: ноги млеют от напряжения.

Впереди словно дождь: кап-кап-кап… Это между щелей стекает вода — «Филофора» только что выгрузила свежие водоросли.

Остановившись перед завесой этого «дождя», я колебался не больше минуты: «Эх, была не была!» — и шагнул под теплые струи. Вода потекла за воротник, залила рот, глаза. Отфыркиваясь, я вслепую пробираюсь дальше. Уф-ф, прошел наконец. А вон и просмоленный борт «Филофоры». Только бы иллюминатор был открыт! Я поскользнулся на мокром бревне, резко выпрямился, чтобы удержаться, и взвыл от боли — чирканул головой по гвоздю.

Но в воду я все же не плюхнулся — удержался. Опустившись, я оседлал сваю, свесил по колено ноги в воду и обеими руками ощупал голову: кровь! Соленая вода щиплет, мо́чи нет.

Сидя верхом на свае, я поплакал. Стесняться было некого — я был один под пустым причалом. И, честное слово, боль немного утихла. Потом я промыл рану водой и полез дальше, к «Филофоре». Умру, но доползу!