Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

• Название: Наш дом стоит у моря
• Автор: Роберт Колотухин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Война вошла в Одессу. Город переживает трудное, страшное время, и ребята — его маленькие граждане, — как только могут, помогают родному городу. В повести рассказано о ребятах только одного одесского двора, о нескольких мальчишках. А в большом городе их наберется целая армия…

Герои повести изгоняют из сквера немецкий оркестр, при помощи которого фашисты пытались поднять боевой дух своих вояк, мстят за погибших жителей двора, разоблачают предателя. Когда наши войска освобождают город, ребята тоже не остаются в стороне. Они ходят со взрослыми в море за водорослями, из которых добывается йод, помогают готовить фейерверк ко Дню Победы. До этого дня почти еще год. Еще придут во двор «похоронные», будет поднята со дна Черного моря подводная лодка с героями-моряками, но ребята твердо верят, что этот день наступит. Дом стоит у моря. И никогда фашистам не хозяйничать в этом доме! Собственно, это не дом, а город. А еще точнее — Родина.

Многое из того, о чем рассказано в повести, пришлось пережить ее автору. Он был мальчиком, когда фашисты оккупировали Одессу. После войны осуществил свою мечту — работал на судах торгового флота и повидал многие страны. «Наш дом стоит у моря» — первая повесть молодого писателя.

_{Рисунки В. Диодорова}

---

Иллюминатор в кубрике был открыт. Я вздохнул с облегчением, просунул голову в иллюминатор — в кубрике никого не было.

Тут же, на сваях, я отжал свою одежонку, чтобы не наследить в кубрике; еще раз промыл рану на голове — гвоздь-то ржавый — и осторожно втиснулся в иллюминатор.

Не успел я осмотреться в кубрике, как услышал чьи-то шаги в коридоре. Ужом я метнулся под нижнюю койку и затих, припав щекой к холодной шершавой палубе.

Но в кубрик никто не вошел: дверь хлопнула рядом, в машинном отделении. «Наверное, Заржицкий, — подумал я. — Значит, сейчас будем отходить. В самый раз я поспел».

И действительно, через несколько минут в машинном отделении зарокотал двигатель. На палубе послышалась беготня. «Аврал», — догадался я.

Из-под койки мне, конечно, не было видно, идет «Филофора» на выход или все еще топчется у причала, но я решил на всякий случай не вылезать из своего убежища. Теперь меня не проведешь. Дудки! Теперь покажусь им только в открытом море. Там они от меня уже никак не избавятся.

Я передвинул замлевшую руку, устроился поудобнее и пролежал так, наверное, еще с полчаса. В кубрик за это время никто не вошел.

Выкарабкался я из-под койки — и к иллюминатору.

Мы уже шли вдоль сухогрузного порта. Хлебная гавань осталась далеко позади. Высунув голову из иллюминатора, я угадывал знакомые места в городе: бульвар, купол Оперного театра. А вон на обрыве в парке зеленый бугорок виднеется. Это наш дот… Знал бы сейчас Буздес, где я нахожусь… А вот и маяк. Мимо нас прошла чисто выбеленная башенка Воронцовского маяка. Бетонная полоска волнореза, изгибаясь дугой, уходила от маяка к первому причалу порта.

Ну, теперь можно… Я заправил в брюки выбившуюся рубашку, откатал штанины и вышел из кубрика, плотно прикрыв за собой дверь.

В узком темном коридорчике пахло соляркой. Я хотел было заглянуть в святая святых Заржицкого, поздороваться с ним — то-то удивится! — но дверь в машинное отделение почему-то не подалась, сколько я ее ни дергал. Тогда я поднялся по трапику наверх.

Ленька и Демьян сидели на корточках, укладывая на палубе швартовые концы в ровные бухточки. Увидев меня, оба разом вскочили, вытаращили глаза:

— Ты откуда свалился?!

— С неба, — улыбнулся я. Не будут же они из-за меня возвращаться назад, в Хлебную гавань.

— Ты что же это вытворяешь? — Демьян сжал кулаки и, сбычив голову, пошел на меня.

За ним Ленька:

— Ты что же это вытворяешь?!

Я попятился.

Из рубки выглянул дед Назар:

— А ну, ведите его сюда, хлопцы!

Ленька и Демьян схватили меня под мышки и поволокли.

Не выпуская из рук штурвала, дед сдвинул брови и спросил:

— Ну?

А что я мог ответить на это его «ну»? Я только молча крутил пальцами единственную оставшуюся пуговицу на своей рубашке.

— Ну? — повторил дед Назар.

Пуговица хрустнула и покатилась по палубе. Я проводил ее глазами.

— Отвечай, когда старшие спрашивают! — дернул меня сзади Ленька.

— Не шарпай его, Леонид, — сказал дед Назар.

И я тоже обернулся к Леньке: не шарпай, мол.

Дед нагнулся к переговорной трубе и дунул в нее:

— Стоп машина! (И двигатель сразу умолк.) Степа, у нас тут заяц объявился, — пробубнил дед в трубу. — Ну-ка, дай малый назад, к волнорезу подойдем, высадим.

Двигатель вновь зарокотал. А у меня оборвалось сердце. Как это «высадим»?

Дед Назар лихо завертел штурвалом, разворачивая «Филофору».

— Пошли, дуся, — улыбнулся Демьян и взял меня под руку.

Ленька подхватил с другой стороны и предупредил:

— Не балуй, Санька.

И тут меня взорвало:

— Не хочу! Не хочу на берег!! А-ааа!..

Я брыкался, орал, упирался ногами в палубу и даже пытался укусить Леньку за руку, но ничего не помогло: вытолкнули они меня на волнорез и тут же отвалили.

— Йодовозы! Йодовозы несчастные!..

Я метался по волнорезу, искал хоть какой-нибудь камешек, чтобы запустить в них. Но потом вспомнил, что камни на волнорезе обычно не задерживаются — их слизывает шторм. Вспомнил и без сил опустился на теплый, отполированный волнами бетон.

Обхватив руками коленки, я отвернулся в сторону города — спиной к «Филофоре» — и горько заплакал, глотая соленые слезы.

— Йодовозы! Йодовозы несчастные!..

ЛЕНЬКА МИРИТСЯ С СОСУЛЬКОЙ

Вечером Ленька вернулся домой с работы и положил на стол перед мамой рулончик денег:

— Вот, ма, триста рублей. Аванс нам выдали…

— Аванс? — удивленно переспросила мама, и глаза у нее повлажнели. — Вот ты и взрослый, сынок. — Мама притянула Леньку к себе, обняла.

— Ну, ма… — сердито заворчал Ленька.

— Ой, какие мы все серьезные! — улыбнулась мама. — Мыться-то будешь, работничек ты мой?

Я лежал в кровати и делал вид, что сплю. Прищурив глаза, я видел, как Ленька медленно, с расстановочкой, стянул через голову рубашку и пригладил руками взлохмаченные волосы.

— Завтра у нас выходной, ма. Дед Назар расщедрился… А помыться бы не мешало…

— Вот и хорошо, сынок! — обрадовалась мама. — Завтра воскресенье — вы и отдохнете. Да, Гарий Аронович просил обязательно напомнить тебе и Шурику: завтра у них в цирке открытие сезона.

Ленька и мама вышли на кухню. Я поднялся с постели, подошел к столу и развернул деньги. Пересчитал. Десять новеньких хрустящих бумажек. По тридцать рублей каждая. Аванс… А почему не зарплата? Ведь все нормальные люди обычно приносят домой зарплату. А тут какой-то аванс. Или, может быть, у моряков зарплата так и называется — аванс?

В коридоре послышались шаги. Я бросил деньги и юркнул под одеяло.

Вошла мама.

Из-под одеяла мне было видно, как она покосилась на рассыпанные по столу деньги:

— Ты не спишь, Шурик?

Я не ответил и плотно зажмурил глаза. Но потом вспомнил, что я под одеялом, и снова открыл их. Мама взяла полотенце и вышла.

Я сел на кровати и пощупал пальцем шишку на голове. За день она выросла с голубиное яйцо. Я глянул на тридцатки, рассыпанные по столу. Тоже мне — аванс называется. Да на этот аванс вдоволь мороженого не попробуешь…

…Утром Ленька вывел меня на кухню и протянул новенькую красную тридцатку:

— Держи, Саня, на конфеты. Аванс я получил.

Вчера на волнорезе я твердо решил не разговаривать больше никогда ни с Ленькой, ни с дедом Назаром и вообще не иметь с этими, с «Филофоры», никаких дел. Поэтому я, конечно, деньги у Леньки не взял и лишь покосился на него. Чего это он подлизывается со своим авансом?

Левой рукой я ощупал шишку на голове. Голубиное яйцо за ночь уменьшилось до воробьиного.

— Ты чего, Саня? Бери, бери. — Ленька сунул мне в руку хрустящую бумажку, и пальцы мои, как я ни старался их расслабить, сжали ее в ладони. И как только это произошло, Ленька наклонился ко мне и спросил: — Сегодня ты мне сделаешь одолжение, Санек, ладно?

— Охота была мне всяким йодовозам одолжения делать, — процедил я сквозь зубы, едва повернув голову. — Какое?..

— Сейчас мы пойдем с тобой в одно место, Саня, — заторопился Ленька. — Тут недалеко. И ты передашь одному человеку вот эту записочку. — Ленька достал из кармана вчетверо сложенный листок.

«Ага, записочка! Знаем мы, какому человеку эта твоя записочка, — догадался я. — Ишь ты, почтальона нашел за тридцать рублей. Верни ты ему, Санька, эти несчастные деньги, и пусть он сам разносит свои записочки разным Сосулькам. Верни немедленно, слышишь?» — убеждал я сам себя и все никак не мог вынуть правую руку из кармана, где были деньги, — застряла она там, что ли?

А Ленька не терял даром времени:

— Пошли, Саня, пошли.

Он вытолкал меня на улицу и за каких-нибудь пять минут приволок к знакомому дому с зелеными деревянными воротами.

Мы прошли в парадное, поднялись на второй этаж и остановились у двери, на которой мелом была выведена жирная шестерка. Сбоку белая кнопочка звонка.

Ленька перевел дыхание: он, видно, здорово волновался.

— Вот тебе, Саня, записка. Нажмешь вот эту кнопку, и если выйдет она… эта… Ну, которая, помнишь, тогда…

— Сосулька, — подсказал я.

— Ты вот что, Санька, не трепись, понял?! — тряхнул меня Ленька. — Юля ее зовут, понял?

— А если кто-нибудь откроет, а не эта твоя… ледышка? — издевался я над Ленькой. Я знал, что нужен ему сейчас как воздух.

И Ленька смирился. Не стал больше меня шарпать. Он почесал затылок, раздумывая:

— Если кто-нибудь другой, так ты… Ты назови любую фамилию и скажи, что перепутал дверь. Ладно?

— Ладно, что-нибудь придумаю. — Я взял записку и, не мешкая, нажал кнопку звонка.

Ленька пулей метнулся вниз по лестнице:

— Жду тебя во дворе!

И я остался одни на один с жирной шестеркой на двери. А вдруг в самом деле выйдет не она, а ее мама? Или еще кто-нибудь? Легко сказать: ошибся дверью. Сам небось удрал, а я торчи тут, ошибайся…