Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

• Название: Поэт и проза: книга о Пастернаке
• Автор: Наталья Фатеева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-86793-224-9

Исследование посвящено творчеству Б. Л. Пастернака. Акцент в книге делается на феномене сосуществования двух форм языкового выражения — стиха и прозы — в рамках единой творческой системы, которая у Пастернака отличается именно чередованием двух форм словесности, что позволяет описать явление литературного «билингвизма» в эволюционном аспекте. В результате параллельного анализа стихотворных и прозаических текстов определяются инварианты индивидуальной системы Пастернака и дается по возможности полное описание его художественной картины мира.

В заключительной части книги художественная система автора «Доктора Живаго» сопоставляется с некоторыми другими системами (Пушкин, Лермонтов, Набоков).

Книга предназначена для филологов — литературоведов и лингвистов, а также для всех тех, кто интересуется вопросами художественной коммуникации.

---

98

Здесь образ любимой как бы «заворачивается» в «платье» из чувств и мыслей поэта, т. е. в «платье его души» (ср. стихотворение «Голос души»), что впоследствии в романе «Доктор Живаго» преобразилось в зрительную композицию, когда Лара в «божественном очертании» «сдана на руки душе» Живаго, «как закутывают в плотно накинутую простыню выкупанного ребенка» [3, 363]). И, как мы видим, снова возникает образ Девочки — женщины в детстве. О «платье девочки» см. также [Иванов 1998, 119–124] и раздел 4.1. нашей книги.

99

Ср. название статьи А. К. Жолковского «Грамматика любви (шесть фрагментов)» в книге [Жолковский 1995].

100

Согласно образной системе Пастернака, в «бескрылой кофте» больного лирического героя заключена его «больная душа», которая, «как пингвин» (т. е. птица, не умеющая летать), «непричастна к груди». Причем эта «птица» пингвин мужского рода, сама же «кофта-фуфайка» женского. Таким образом, в этом стихотворении и заглавии «Фуфайка больного» заложена контроверза, подобная той, что в «Полярной швее» (см. 3.2), но обратная в родовом отношении: В фуфайке больного Я видел больного без фуфайки, т. е. его «больную душу», у которой «подрезаны крылья». В книге «ТВ» сразу после «Болезни» следует цикл «Разрыв», где любимая — «ангел залгавшийся» — отделяется постепенно от «сердца в экземе» лирического «Я» мужского рода и «душу болезнью нательной» «дарит на прощанье». Так еще одна «попытка душу разлучить» с «Тобой» женского рода равносильна избавлению от «болезни» или снятию «больной души» в форме «кофты больного» (быть может, и «выворачиванию» ее «наизнанку», так как далее в цикле «Нескучный сад» «ТВ» речь идет «О вакханалиях изнанки Нескучного любой души»).

101

Если быть точными, то данная характеристика используется Пастернаком по отношению к Маяковскому (Он написал множество вещей, в которых напряжение метафоры доведено до тех пределов, где оно держится на одной только роковой способности индивидуальности получать впечатления, навязчивые по неукрощенной их оригинальности — [Мир Пастернака 1989, 126]), однако, как и всегда у великих поэтов, она является прежде всего автохарактеристикой.

102

Ср. в «Скрипке Паганини»: И в сердце, более прерывистом, чем «Слушай» Глухих морей в ушах материка, Врасплох застигнутая боле, чем удушьем, Любовь и боле, чем любовная тоска! (1917).

103

Ср. затем в стихотворении «Август» из «Стихотворений Юрия Живаго»: Был всеми ощутим физически Спокойный голос чей-то рядом.

104

Ранее это место было «очагом иссякающего и разгорающегося негодования» [4, 97]. Интересно, что «тяжкая болезнь» любви у Пастернака в книге «ВР» также заставляет «морщить переносицу» — ср.: И в рифмах дышит та любовь, Что тут с трудом выносится, Перед которой хмурят бровь И морщат переносицу.

105

Это сочетание «колдовства», «болезни», «сна» и «возврата сил» мы найдем и в «Сказке» из «Стихотворений Юрия Живаго», которая первоначально была задумана как колыбельная.

106

Ср. также в полном варианте «Пока мы по Кавказу лазаем…» из «ВР»: Но оторопь еще нежданней Нас проникает до кости.

107

Ср. отражение этого состояния в природе: «[Сумерки] напрягают глаза, землю ломит от ранних фонарей и огня в домах, как ломит голову при долгих ожиданиях от тоскливого вперенья глаз» [4, 71].

108

Подробнее о роли и значении Евграфа в жизни (и творчестве) Живаго и в романе см. в работе [Faryno 1990].

109

Ср. замечание П. А. Йенсена [2000, 162] об организации романа «Доктор Живаго»: «Прошлое становится настоящим, в двойном смысле, как в смысле времени, так и в смысле пространства».

110

А. К. Жолковский в работе [1999 а, 204] приводит прекрасную цитату из письма Пастернака 1910 г.: «Свойство пастернака расти в земле и обрастать землею; да, таково свойство этого вида» [5, 23].

111

Это описание невольно вызывает в памяти ощущение «жизненного моря» героями И. С. Тургенева. Согласно В. Н. Топорову [1998 б, 115], у многих из них присутствовал «морской синдром», соединяющий воедино сон, море, смерть-рождение, ужас и эрос. Прежде всего страх жизненного моря был присущ Санину — герою «Вешних вод», расцвет жизни которого был связан с Италией. Ср. о «морском дне» у молодого Пастернака в «Piazza S. Marco»: Я лежу с моей жизнью неслышною, С облаками, которых не смять. Море встало и вышло, как мать, Колыбельная чья — уже лишняя. <…> Говор дна — это скрип половиц Под его похоронною поступью. При соотнесении прозаических строк «ДЖ» с этими стихами становится очевидным трагический поворот в семье Громеко: смерть матери Анны Ивановны, а в дальнейшем и самого Живаго, лишившегося после революции и этого дома. (На определенные глубинные параллели Тургенева и Пастернака обращает внимание сам Топоров [Там же, 108], говоря, к примеру, о пересечении «морской» и «лесной» тем у обоих.)

112

Соотношение «домов» в «ДЖ» интересно не только с точки зрения «моря», но и с точки зрения «глаз». Когда Живаго узнает, что у него есть брат Евграф, ему кажется, что дом, где тот живет со своей матерью, «своими пятью окнами этот дом недобрым взглядом смотрит» на него «через тысячи верст, отделяющие Европейскую Россию от Сибири, и рано или поздно меня сглазит» [3, 71]. Перед этим Анна Ивановна, с которой Живаго разговаривает о смерти и воскресении, рассказывает Юрию и Тоне о доме в Варыкине, около которого впоследствии выстрелит в себя Стрельников (сюжетный двойник Живаго). Вскоре после этого Живаго едет по Камергерскому переулку, где видит в окне «черный глазок» от свечи, «проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда» [3, 82]. В комнате по Камергерскому при свече в это время сидят Лара и Антипов-Стрельников.

Когда Юрий Андреевич заболевает, то Евграф (напомним, букв, ‘благородно пишущий’) мерещится ему как дух смерти. Важной частью облика Евграфа являются «киргизские глаза» (см. наблюдения А. Эткинда [Эткинд А. 1999]). В бреду Живаго видит, что Тоня как бы поставила на его письменный стол «улицы» (две Садовые, слева Садовую Каретную, справа Садовую Триумфальную) и «справа придвинула близко к ним его настольную лампу, жаркую, вникающую, оранжевую» [3, 206]. И Юрий в своем бредовом сне начинает «с жаром» писать, «только иногда мешает один мальчик с узкими киргизскими глазами». Но затем оказывается, что Юрий действительно сочиняет поэму «Смятение» о смерти и воскресении.

На самом деле видение доктора было неслучайно: когда «болезнь» стала наваливаться на Юрия Андреевича, «направо легла Садовая-Триумфальная, налево Садовая-Каретная. В черной дали на черном снегу это уже были не улицы в обычном смысле слова, а как бы две лесные просеки в густой тайге тянущихся каменных зданий, как в непроходимых дебрях Урала или Сибири» [3, 204]. Вспомним, что на Урале расположено Варыкино, в Сибири — дом Евграфа и княгини Столбуновой-Энрици, который должен «сглазить» Живаго.

В конце же романа, когда Живаго возвращается в Москву, Евграф снимает Юрию ту же комнату по Камергерскому, где тот видел «глазок свечи». Юрий пишет там свои последние произведения и умирает. Так Евграф во второй раз действительно оказывается «благородно пишущим» «духом смерти».

113

В разделе 2.1.2.1. мы приводили фрагменты из раннего текста Пастернака со знаменательным заглавием «Мышь», где впервые появляется доктор Шестикрылов, ощущающий в себе два начала (земное и божественное). Этот же «доктор-дилетант» Шестикрылов, хранящий традиции «романтической натурфилософии и медицины» [4, 754], связан с «мышами», грызущими полы и «душу», и в других фрагментах о Реликвимини 1911 г. Значит, смысловая связь «доктор — мышь» у Пастернака концептуальна и проходит через все его творчество.

114

Ср. первые строки идущих друг за другом стихотворений живаговского цикла: «Чудо» (Он шел из Вифании в Ерусалим…), «Земля» (В московские особняки…) и «Дурные дни» (Когда на последней неделе Входил Он в Иерусалим…), в которых библейская местность соотносится с московской.

115

Для сравнения приводим данные по другим поэтам: так, у Тютчева основные цвета — золотой (45) и сине-голубой (всего 52: синий — 6, лазоревый — 33, голубой — 13) [подсчеты Ю. Д. Тильман], у М. Кузмина доминируют белый (17 % от общего числа цветовых прилагательных) и зеленый (16 %) цвета; у Хлебникова — белый (24 %), синий и голубой (вместе 20 %), черный (18 %) [подсчеты А. В. Гик].