Иван Беляев - Записки русского изгнанника

• Название: Записки русского изгнанника
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Превосходным образцом мемуарной литературы можно считать книгу доблестного генерала царской армии И. Т. Беляева (1875–1957). Один из лучших представителей русского дворянства, классический монархист, силой обстоятельств ставший участником Белого движения, размышляет о перипетиях Первой мировой войны и Гражданской. Беззаветно любя Россию, генерал оказался в изгнании, вдали от Родины. В Парагвае он организует русскую колонию и становится не просто лидером общины, выдающимся этнографом, а ещё и борцом за права индейцев в Латинской Америке, национальным героем Парагвая.

«Записки» генерала Беляева должны вызвать большой интерес у историков, этнографов и всех людей, кому дорого русское культурное наследие.

На обложке: портрет автора в форме генерал-майора парагвайской армии И. Т. Беляева и герб дворянского рода Беляевых.

В.П. Голубев — издатель, редактор.

---

Меня взорвало:

— Я отказываюсь понимать твои слова, Рустам-бек, — возразил я. — Меньше всего ожидал я этого от тебя! Что бы сказал ты, если я задал тебе этот вопрос где-нибудь в Джалал-Оглы или Хунзахе?

— Но ведь там совершенно другие обычаи, другие верования… Там строго соблюдается вековой адат, шариат. Разве можно сравнивать наших туземцев с этими мужиками?

— Но я рекомендую не забывать, что те и другие поданные Русского Царя, и это оружие, которое он доверил нам, дано не для насилия, а для защиты его поданных от всякого, кто только посягнет на их спокойствие.

Вечером хозяева просили меня разрешить им вечеринку. Наша милая молодежь может сколько угодно любоваться на их танцы. Они будут веселиться спокойно, все здесь находятся под крепкой защитой!

Я искренно пожалел, что принял к себе этого грубого варвара, который пожирал глазами жареного барана и, одновременно, подававшую ему красавицу, и, видимо, независимо от многоженства, считал себя вправе наложить руку на любую русскую или польскую девушку.

Это живо напомнило мне турецкого пашу из оперетки «Хаджи-Мурат», который, расхаживая по сцене и жестикулируя, повторял: «Я в принсипе против многоженства… Однако можно… немножко заменить, немножко пюрменить, штоби полза була».

На другой день меня ожидал большой сюрприз… Доктор Брон передал по телефону, что здесь находится моя жена, приехавшая с моим младшим братом Тимой, отлучившимся на пару дней в Варшаву и соблазнившим ее сделать налет на нашу позицию. День был тихий, и все мы провели вместе несколько счастливых часов.

— Как здесь у вас хорошо! — повторяла моя Аля.

— Хорошо-то хорошо, только все-таки не очень высовывайся за двери. У немцев хорошее воздушное наблюдение, раз они заметят что-либо, начнут сыпать 15-см бомбами…

Тима снял с меня фотографию «кодаком». Я долго хранил эту карточку с надписью: «Джон-булату» от его маленького братишки».

Все-таки, когда они уехали, мне стало спокойнее на душе. С ничтожной артиллерией, с ограниченным количеством выстрелов на орудие мы сдерживали многочисленные немецкие батареи с колоссальным запасом снарядов, но каждую минуту это равновесие могло нарушиться.

Так и случилось. Когда через несколько дней наш дивизион сняли с позиции и отправили на юго-западный фронт, проклятая 15-см батарея проснулась снова, засыпала своими снарядами Янчово, разогнала ее жителей и сожгла ее дотла. Остались одни почернелые трубы.

Немцы предупредили нас о переброске… Накануне, когда мы еще ничего не знали, они выставили на своих окопах огромные плакаты: «До свиданья — на Карпатах!»

Яворник

Какому служишь королю?

Молви иль умри.

Шекспир.

Я стою на самой высокой точке Яворника, на узкой прогалине, которая тянется вдоль всего хребта. Кругом, впереди, позади поднимаются стволы столетних буков, стройные, серебристые, подобно мраморным колоннам древнего храма. Этот лес покрывает морем лесных верхушек все скаты, всю долину, которая отделяет нас от другого хребта Солис и от той скалы, чьи резкие очертания висят в воздухе и теряются в голубой дали.

Позади шалаш, у входа которого красуется надпись: «Штаб 125 Курского пехотного полка». Там ютятся телефонисты связи с корпусом и батальонами. Левее, под самым гребнем, — орудия взвода Коркашвили, другой взвод, под командой Шихлинского, находится в двух верстах правее нас на том же хребте.

— Вчера, — обращается ко мне командир полка, — мы дорвались до самой их горной батареи, которую мы придушили вашими выстрелами. Даже успели захватить панорамы. Но тут подошли подкрепления, и нам пришлось отступать. Здесь, оказывается, против нас тройные силы. Сейчас — только что — получили приказание из штаба корпуса переходить на другой участок. Наверное, там будем атаковать снова. Мы ведь являемся ударными частями корпуса!

— А мы?

— Вы останетесь здесь, на пассивном участке, с двумя батальонами Грязовецкрго полка. Это лучший полк 74-й дивизии.

— Значит, придется занять прежнюю позицию, намеченную для обороны?

— Разумеется, вам уже не придется стрелять по Сохлису на пределе досягаемости… Постойте, что это такое? Ведут пленного!

Действительно, между деревьев показываются наши патрульные. Между ними австриец, который что-то лопочет по-польски.

— Ты где попался? Какого ты полка?

— 126-го пехотного Орловского полка, ваше высокоблагородие!

— Как так? Ведь ты же австрияк!

— Так у них я в 1-м Цесарском, когда меня забрали в плен, то и говорят: «Ты же поляк, тебе все равно за кого драться, за Николая или за Францишку Юзефа. Бери ружье и ступай с нашими». Я и пошел.

— Так ты, мерзавец, дезертир! Тебя расстрелять надо!

— Не могу знать… А тут я отошел немного вперед, где вода бежит по балке, меня и забрали.

— Как же ты сюда попал?

— Так ведь наш полк уже весь там внизу. Сейчас здесь вся Австрия будет. Приказано к десяти, а уж за полдень.

— Как так? Телефонисты, всем немедленно занимать оставленные позиции — сейчас начнется атака! Вызвать мне начальника штаба корпуса. Вы слышите? Ну да, сейчас нас атакуют, я остаюсь на месте!..

— В оружие! Ротам занять боевые участки!

— Орудия к бою.

Ружейная и пулеметная трескотня заглушают последние слова.

Австрийцы уже под гребнем. Коркашвили слева. Шихлинский справа присоединяются своими выстрелами к общему концерту. Там, как слышно, уже бьют на картечь. Потом вдруг все затихает, но лишь на мгновенье… Весь ад просыпается вновь, но в нем уже не слышно более знакомого рева наших орудий…

— Ваше высокоблагородие! Честь имею представить вам замок 2-го орудия. Оно осталось в руках у неприятеля!

Передо мною наводчик с затвором в руках…

— Разведчики, ко мне!.. Передай замок поручику Коркашвили, а сам веди меня на место! Петро, дай несколько выстрелов во фланг австрийцам против 1-го взвода и скатывай орудия на тыловую позицию. Здесь им не место в цепи. Господин полковник, иду выручать своих.

— Далеко?

— Будет шагов шестьдесят.

Мы нагоняем редкую цепь — это 13-я рота курского полка.

— Братцы! Австрийцы ворвались на нашу батарею… Не дадим ее врагу… Вперед, за мной!

— Вперед, вперед, ребята! — повторяют мою команду два бравых черноусых ундера. — Не задерживайтесь, молодцы, вперед, вперед.

Над нашей головой, разрываясь и вспыхивая голубым пламенем, как град сыплются австрийские пули. Проклятые, вопреки всем договорам и конвенциям, стреляют разрывными (пулями). Где-то внизу, правее, слышится осипший голос Шихлинского, который уговаривает пехотных солдат: «Братцы, дело общее.»

— Близко?

— Двадцать шагов.

— Братцы! Наша пушка в руках у врага. Вырвем ее у австрийцев! В штыки, ура!

— Ура!.. Ура!..

Мы залегли сейчас же за гребнем. Впереди нас, вверх колесом и с сорванным щитом лежит мое орудие и, перекинувшись через лафет, тела его защитников…

Противник не выдержал натиска. Австрийцы уже в мертвом пространстве, на своей опушке… Нельзя терять ни секунды.

— Разведчики, вперед, к орудию!

Кириленко и наводчик бросаются под лафет. За ними еще двое и еще… Они расшатывают орудие, стараясь поднять его на колесо. Австрийцы проснулись и сыплют в них пулями… Они прикрываются щитом… Поднимают пушку… и скатывают ее по круче…

Орудие спасено…

— Где Сесико? — спрашиваю я подбежавшего Шихлинского.

— Убит наповал. Тело отправлено в обоз 2-го разряда, где передано Самсону.

— Скатывай орудие на тыловую позицию. Я пойду доложить командиру полка.

— А там, на правом фланге, как будто намечается успех, — встречает меня полковник Панфилов. — Вы слышали «ура»?

— Простите, это мы нашумели… Оба орудия уже на тыловой позиции. Указывайте цели!

— Теперь бейте по их батареям. По той, горной, впереди, и по гаубицам, что в направлении на скалу. Здесь австрийцы засели в мертвом пространстве с фронта, мы будем бить их ружейным и пулеметным огнем, были бы патроны. Можете помочь нам доставлять их из парка? Иначе не продержимся.

— В моем распоряжении парки всего дивизиона. Я эшелонирую их до местного парка, они галопом будут доставлять вам все, без перерыва. Пойду распорядиться.

— А потери? Моих два нижних чина убиты и один ранен, по-видимому, смертельно. Но я в отчаянии: убит мой младший офицер, почти ребенок — князь Церетели… Что я скажу его матери?

— Я его представлю к Георгию… вместе с командиром 13-й роты. Он тоже убит — четвертый сын командира дивизиона Кавказской гренадерской бригады… все они убиты. Он ездил на две недели жениться, и вот теперь.

— Что тут такое? Вы уходите на тыловую позицию? — спрашивает меня неожиданно выросший, как из-под земли, штабной. На нем чистенькая шинель и все с иголочки. «У меня приказ начальника отряда генерала Май-Маевского расстреливать всякого, кто сойдет с позиции».