Иван Беляев - Записки русского изгнанника

• Название: Записки русского изгнанника
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Превосходным образцом мемуарной литературы можно считать книгу доблестного генерала царской армии И. Т. Беляева (1875–1957). Один из лучших представителей русского дворянства, классический монархист, силой обстоятельств ставший участником Белого движения, размышляет о перипетиях Первой мировой войны и Гражданской. Беззаветно любя Россию, генерал оказался в изгнании, вдали от Родины. В Парагвае он организует русскую колонию и становится не просто лидером общины, выдающимся этнографом, а ещё и борцом за права индейцев в Латинской Америке, национальным героем Парагвая.

«Записки» генерала Беляева должны вызвать большой интерес у историков, этнографов и всех людей, кому дорого русское культурное наследие.

На обложке: портрет автора в форме генерал-майора парагвайской армии И. Т. Беляева и герб дворянского рода Беляевых.

В.П. Голубев — издатель, редактор.

---

Нацепили мне свои цвета, выдали удостоверение, и вот мы уже второй месяц тянемся от Киева. Но с нами, оказывается, едет целая группа русских офицеров, которые пробиваются, куда Бог приведет, под грузинским флагом. Даже оружие везем с собою. И не отдаем немцам!

— И я своего оружия не выдал! — Стежка выдвигает ящик в столе, где лежит его шашка с темляком и револьвер с алым шнуром.

— А когда привели коней, то мы все время скрывали их между нами от большевиков, а от немцев в меннокитской колонии, где у меня приятель. Красотка и теперь там. А Кокетку зашибли при выгрузке, так у нее сделался накостник на путовом суставе, пришлось продать за 900 рублей — вот деньги, извольте получить. А что генерал Постовский?

— Да уж ему больше не придется садиться на своего коня. Наверное, Красотка так и останется у вас.

— Ну, как прикажете! Воля ваша…

— Не перевелись еще Шибановы на Святой Руси, — говорили мы на обратном пути, — Найдутся и Минины, будут и Пожарские…

Сокольский

«Порося, порося, превратись в карася…»

Старый анекдот.

Наконец-то доползли до Екатеринослава…

Мы прибыли туда рано утром, и я тотчас же побежал на вокзал, чтоб справиться по телефону о Сокольском. Ведь Екатеринослав — это Итака моего хитроумного Улисса!

В справочнике есть три-четыре Сокольских, но нет ни Володи, ни Ильи. Беру на удачу первого попавшегося.

— Сокольский?

— Нет дома, с вами говорит его жена

— Скажите, где я найду Владимира Сокольского?

— Ах, это брат моего мужа! А вы откуда? Уж не вы ли его командир? Ах, как он будет рад… Но я сама к вам приеду!

Через несколько минут буквально попадаю в объятия молоденькой элегантной дамы с заметно семитскими чертами миловидного лица.

— Ах, как я рада, как я рада, — повторяет она, слегка грассируя и не без труда выбирая подходящие выражения. — Ведь он все время волновался за вас. — «Мой командир такой храбрый, — говорил он, — не уступит им ни на шаг, так они его расстреляют…» У них нет телефона, он живет с матерью и сестрой и будет дома только к 12 часам. Вот его адрес!

— Володя сейчас придет! Ах, как он обрадуется, — повторяет его старушка-мать, усаживая меня в скромной гостиной. — А я сейчас принесу вам кофе.

Вот и Володя! Такой же, как всегда, только в штатском.

— Ну как же я беспокоился о вас! Я ведь знал, что вы с большевиками не поладите, я думал, что они вас погубят при занятии Киева. А вы не записались в украинские войска?

— Нет, нет. Ни с украинцами, ни с немцами мне не по дороге. Я попробую пробраться к себе в Красную Поляну, где нет еще ни тех, ни других.

— Но что же делать? Ведь с немцами все-таки можно жить. Все-таки стало немного спокойнее. Об России уже нечего вспоминать… Были бы мы живы, да могли бы работать. А вот и кофе! Вы не попробуете мацы?

Когда мать вышла, Володя подошел ко мне на цыпочках и прошептал на ухо:

— Только, пожалуйста, не говорите, что я перешел в православие! И при Иоффе тоже — ведь он из такой ортодоксальной семьи…

Это уже 13-е превращение Сокольского, на этот раз, думаю, уже последнее. Говоря на официальном языке, он вернулся «в первобытное состояние».

В Екатеринославе мы простояли еще несколько дней. Гуляя по улицам, наткнулись на двух немецких солдат, которые покосились на газыри моей черкески.

— Патроны?

— Я показал им пустые гильзы.

— Sind Sie judisch? (Вы еврей? — нем.) — обращается ко мне один из них, по глазам и жестам несомненный семит.

Хевсуры считают меня своим по крови… Черкесы видят во мне убыха. А тут, на юге России…

— Фуй, какой вы интеллигентный, — говорит мне молоденькая еврейка, — совсем как наш еврей…

Я собираю все свои лингвистические познания, усвоенные от Эвер-линга, почерпнутые из грамматики Кайзера и учебника Керкевиуоа:

— Nich geringsten! (Нимало — нем.)

Оба, и семит, и его спутник, кровный немец, вступают со мной в разговор, выражая свое удивление неожиданному развалу России.

— Doch Bolschewismus ist eine Krankheit (Большевизм — это болезнь — нем.) — возражаю я. — Подождите немного, он обойдет всю Европу, и первое, где он начнет выдыхаться, это будет Россия!

Семит пытается возражать. Его товарищ пожимает плечами.

— Doch Lassen Sie ihn ihre Meinung haben! (Пусть он остается при своем мнении! — нем,) — говорит он.

Обедая на вокзале, нам пришлось встретиться еще с группой немцев, которым, как и нам, видимо, было приятно посидеть за роскошным table d'hote^, где проворные официанты подавали одно за другим бесподобные блюда, как по мирному времени.

Три немца, очевидно, Einjahriger (одногодки — нем.), по нашему вольноопределяющиеся, оживленно стучали ножами и вилками, выбирая все самое дорогое. Они уселись в центре стола, как раз напротив нас.

— Wassagt er? Ich kann nicht vestehen! (Что он говорит? Я не могу понять. — нем.) — обратился ко мне один из них, указывая на официанта с салфеткой под мышкой, который положил перед ним счет.

— Mussen wir bezaahlen? (Мы должны что-то оплатить? — нем.)

Все трое поднялись: «Herr Leutnant, Herr Leutnant! Sagen Sie uns ob wir etwas bezahlen mussen?» («Господин лейтенант! Господин лейтенант! Скажите, должны ли мы что-то заплатить?» — нем.) — затараторили они вдруг, обращаясь к дверям, но в комнате не было никакого лейтенанта, и все трое стали понемногу пятиться к выходу, пока совсем не исчезли из виду. Официант молча пожал плечами и пошел убирать тарелки.

Опять движемся скачками от станции до станции. «Nur immer Langsam voran!» — как напевала Алисынька у Волконских. За эти полтора-два месяца мы многое повидали в дороге. На остановках отправлялись по соседним деревням покупать яйца, масло, молоко, творог, жареных кур и гусей, сало. Теперь около Мариуполя целых две недели питались роскошной осетриной… Дорогой молодежь по-влюблялась, кое-кто поженился. Одна даже произвела на свет. Ссорились и мирились, вызывая на дуэль… Однажды явились немцы с обыском. Все попрятали оружие. Барыни, в порыве патриотизма, позапрятали наши револьверы и карабины туда, где раки зимуют. Чего только не было дорогой!

В Мариуполе присутствовали на заутрене. Служил чудный батюшка, с которым за короткие дни мы сошлись душа в душу и расстались со слезами. Накануне отъезда я пошел за бельем к доброй женщине, которая перемыла и перегладила все наше приданое.

Это был первый день праздника. В хате толпилось много портовых, все больше матросы с торговых судов.

— Вот, милости просим, — загалдела толпа. — Вовремя пожаловали. Вы, кавказцы, — веселые ребята, так уж выпьем заодно! Да може еще спляшем?

Мне подали стаканчик с каким-то вонючим содержимым — оказалось, чистейший денатурат!

— Выпьем за нашу великую бескровную революцию, за всемирный пролетариат. — Я остолбенел… — И за нашего несравненного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Ура!

Тут я уже не выдержал. Проглотил поднесенную мне отраву и духом вылетел за двери. Вот чье имя могло бы еще всколыхнуть народные массы.

Печальные вести

В Таганроге весь состав немедленно отправили в мастерские менять перегоревшие оси, и мы решились пройти прямо на квартиру генеральши Чернецовой, которая несколько месяцев назад списалась с нами, предлагая свой очаг. Семья Чернецовых уже много лет находилась в самых тесных отношениях с семьей моего отца, и теперь, месяца три назад, вдова с обеими дочерьми и с четырьмя внуками поселилась в Таганроге.

Уже вечерело, и, захватив маленький чемоданчик с дорожными принадлежностями, мы молча шагали по пустынным улицам. Каково же было наше отчаяние, когда дворник заявил, что в сумерки квартира Чернецовых запирается до самого утра, так как там только женщины и дети, а в городе «пошаливают».

Деваться было совершенно некуда. Поезд уже ушел за несколько верст, дворник сказал, что искать помещения в эту пору бесполезно, разве что примут в соседнем подворье у викарного епископа. Мы схватились за эту идею, благо Марья Осиповна в своих письмах превозносила до небес преосвященного, его доброту и истинно христианскую душу.

Архиерейский дом выглядел угрюмо и сурово. На наш стук выскочил послушник, который сейчас же скрылся и по возвращении сообщил, что по монастырским правилам вдвоем принять на ночь не могут, что барыня может переночевать в запасной комнате, а сам архиерей занят, так как к нему приехал преподобный Антоний Волынский и Галицкий, он просит никоим образом не шуметь, дабы не побеспокоить Владыку громкими разговорами.

Пришлось оставить Алю, а самому шагать по улице до шести часов утра, когда ударил колокол к утренней службе, и моя Алечка со своим чемоданчиком вылетела ко мне навстречу после жуткой ночи в негостеприимном подворье… Дрожа от холода, мы бросились к Чернецовым.