Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения

• Название: Цивилизация Просвещения
• Автор: Пьер Шоню
• Издательство: У-Фактория; АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0332-3; 978-5-9713-8358-1

Пьер Шоню, историк французской школы «Анналов», представляет уникальную в мировой культуре эпоху европейского Просвещения, рожденную из понятия прогресса (в сфере науки, технике, искусстве, общественных структур, философии) и приведшую к французской революции. Читатель увидит, как в эту эпоху повседневность питала дух творчества, открытий и философских размышлений и как, в свою очередь, высокие идеи претворялись на уровне обыденного сознания и мира материальных вещей. Автор показывает, что за великими событиями «большой» истории стоят не заметные ни на первый, ни на второй взгляд мелочи, играющие роль поистине пусковых механизмов исторического процесса. Попробуйте задуматься, каким образом завезенная англичанами из колоний привычка пить чай привела к увеличению продолжительности жизни европейцев и возможности получить лучшее образование, или, например, поразмышляйте, какая связь между «Энциклопедией» просветителей и заменой в домах XVIII века сундуков шкафами.

---

Это была Античность, воспринимаемая без посредничества Ренессанса. И тем не менее следует отметить, что парадоксальным образом по крайней мере одно из ренессансных явлений подготовило Англию, а через нее и весь континент к возвращению Античности. Это особое посредничество Палладио. Мы уже отмечали роль прекрасных оксфордских изданий; в Англии увлечение этим не ограничивается. С Иниго Джонса началась долгая мода на палладианство. Начавшись в Англии, она переходит на континент. Париж и Лондон соперничают за издания самого античного из ренессансных архитекторов. На самом деле, Палладио — это метод, палладианцы пережили Палладио. Палладио — это теоретическое и практическое подтверждение и обоснование точного воспроизведения античной модели. В подобной ситуации неудивительно, что с Палладио связаны те же имена, что и со всеми древностями от Рима до Пестума, от Пестума до Сицилии, от Сицилии до Греции и от Греции до Египта и Месопотамии. За Джонсом последовали Вебб и Ванбруг, Барлингтон, Стюарт, Реветт, четверо братьев Адам, эти палладианцы особенно рьяно стремились воплотить в жизнь все эти проекции, новые пропорции и декоративные мотивы, скопированные с античных моделей. Античность, поспешим отметить, была поставщиком форм. Но решающую роль сыграла не столько Античность, сколько интенсификация культурного обмена, культурных взаимоотношений со старым средиземноморским миром, который география первой половины XVIII столетия оставляла за пределами благоприятного пространства Просвещения, а также новые средства распространения, прогресс и рост исторического знания и, прежде всего, новый взгляд.

Этот новый взгляд стал следствием запоздалого, с отставанием на добрые полвека, внимания к уже довольно старым мыслям; посмотрим, что говорилось об искусстве в поворотный момент века. В середине века, с одной стороны, можно отметить развитие эстетического дискурса: две очень старые идеи, может быть, два слова «завладели умами: философы, эстеты, литераторы, моралисты, экономисты искали одновременно возврата к разуму и возврата к природе». Эти два утверждения, в защиту которых было произнесено немало эстетических речей, полных противоречий, принадлежат к двум противоположным течениям мысли XVIII века, противоречивым, как сама философия Просвещения. Действительно, не является ли определяющей чертой XVIII века стремление объединить противоречия на практике? Именно это происходит в искусстве середины века. Течение, проповедующее возвращение к разуму, принадлежит к рационализму в духе XVII века, рационализму, который в течение XVIII столетия все больше разворачивает битву на два фронта. Течение, проповедующее возвращение к природе, объединяет все формы сенсуализма. Его сторонниками выступают Дидро и добрая часть энциклопедистов; Руссо, с его постулатом о доброй природе, удается объединить оба течения. Именем разума можно осудить фантазию архитектурных планов, архитектурный изгиб; именем природы можно заменить садом в английском или китайском стиле его жесткую французскую модель.

Реакция против рокайльного архитектурного декора начинается в тот самый момент, скажем в 1740-е годы, когда этот стиль слишком далеко заходит в своих формах, когда Бофран, Тома Жермен и многие другие испытывают на себе влияние Мейсонье. Вольтер высмеивает это в своем «Храме вкуса». Периодически высказываются Суффло и Келюс: один в 1744 году, другой — в 1747-м; первые резервы формируются во Франции, продвигаются в Альпы и на Дунай во главе рокайльного натиска. Кошен, один из участников путешествия Мариньи, берет инициативу в полемике, развязанной в 1754 году во «Французском Меркурии» его «Прошением к золотых дел мастерам, чеканщикам, скульпторам». В образовавшийся пролом хлынул поток публикаций, становящихся год от года все более многочисленными и все более определенными. Во Франции — П. Ложье из Общества Иисуса, в Италии Милициа, назначенный в 1761 году управляющим королевских зданий Обеих Сицилий, несмотря на то что он отстаивал превосходство римской Античности над греческой архаикой, матерью нового стиля. В начале 1760-х академии воссоединяются: родилась мода или, лучше сказать, стиль, реализованный на практике и получивший поддержку в литературе; основы неоклассического стиля закладывались и формировались с начала XVIII века, введение античных форм помогло системе сформироваться. Около 1765 года можно отметить первые проявления интереса к готике, возможно ставшего благоприятным следствием англомании, первые сигналы будущих изменений.

Приходит новое поколение, и это тоже следует учитывать. Главное имя для Франции — Суффло. Суффло — истинный последователь Габриэля, он побывал в Италии, он заручился поддержкой Мариньи. Оставив свой росчерк в Лионе, он затем долго жил и работал в Париже, с 1752 года и до самой смерти в 1780-м. В перестроенной им церкви Св. Женевьевы, будущем Пантеоне, ярче всего выразился гений Суффло и гений эпохи. С 1755 по 1765 годы — отмечаются первые проявления новых форм; с 1765 по 1785-й устанавливается новый стиль. За рамками остается нарушение баланса, новый мир с новыми связями, новое общество, новая экономика, новая социальная этика. Возьмем религиозную архитектуру: именем логики возводится фасад с колоссальным ордером вместо прежних накладных ордеров. Идеал, предложенный Суффло и не полностью реализованный в Пантеоне из-за сопротивления клириков, — это купол и четыре одинаковых крыла. Еще одно искушение — базилика: из чертежей Шальгрена для церкви Сен-Филип-де-Руль вырастает целая школа. Одно ясно: все эти здания радуют глаз, они могут, как церковь Св. Женевьевы, к счастью не разрушенная, служить великую социальную, гражданскую, человеческую литургию — но религиозное чувство в них отсутствует. Барокко было, по сути своей, религиозно: оно демонстрировало единство христианского народа — как аристократов, так и простолюдинов — в порыве к Богу. Неоклассицизм пришелся на великое падение религиозного чувства; его храмы лишены божественного присутствия, это кальки с мертвых храмов, построенные для профанного удовольствия, для того, чтобы радовать глаз людей, утративших веру, для религии по привычке. И неважно, что на севере и в Восточной Европе вызревают новые ростки и в архитектуре более, чем в какой-либо другой художественной форме, готовится прорыв, — неоклассицизм готовится к падению, он на вершине волны, катящейся вниз.

Квинтэссенция неоклассицизма — это городской особняк, это престижная сельская резиденция, это городской массив, более амбициозный, чем может показаться, и это, как всегда, декор, в котором больше, чем в какой-либо другой пластической форме, проявляются истинные устремления. Декор следует за меблировкой, если не наоборот: меблировка идет по стопам декора престижных жилых зданий. Мебель меняется медленно, в ней долго удерживается стиль рококо, чья скромная чувственность так идеально подходит этике и стилю старого и нового привилегированного меньшинства.

Первые штрихи осторожны. Несколько мазков кисти по лепнине вводят в обиход экзотические темы, по мере того как мир становится более открытым, в эпоху Кука и Бугенвиля. Чаще проявляется сельская тематика — уступка любителям природы. «Леду в отеле Бенувиль унизал рисованными цветами ложные перегородки. Некоторые комнаты оформлены обманками и позволяют этим адептам природы представлять себя негорожанами: комната Божона в его „обители” в Руле представляла собой рощицу; на стенах были написаны деревья, уходящие ветвями в потолок небесной синевы» (Л. Откёр). Повсюду цветы, стволы деревьев, решетки. В силу цикличности модели, востребованным оказалось не актуальное, а предшествующее поколение, все началось с реабилитации стиля Людовика XIV. Стиль регентства (1700-е) был голосом против ханжеского стиля Людовика XIV и того, что в нем оставалось от аскетизма христианской традиции. Стиль Людовика XVI (начало 1760-х) осуждает «порочную приверженность современников большому стилю XVII века». Если угодно, феномен «прекрасной эпохи». Когда Лафонт де Сент-Йенн, Келюс или Ж. Ф. Блондель начинают превозносить заслуги Мансара, Перро и Жюля Ардуэна-Мансара, мы, конечно же, имеем дело с чем-то подобным, но и с чем-то большим. Новая строгость декора Людовика XVI, строгость хорошо завуалированная в каком-то смысле, говорит о возвращении к общественному долгу. Одних лишь чувственных удовольствий (как и фантазии), относящихся к прирожденным правам, или же таких отвлеченных понятий, как заслуги, традиционный долг перед государством или навязчивая идея общественного блага, было уже недостаточно. Декор престижного жилья таинством семейственных чувств или эротическим уединением с партнером для получения удовольствия оттеснил на задний план долг общественной солидарности. Декор Людовика XV уверенно придерживается своей интимности, а декор Людовика XVI стремится обезопасить себя от возможного внешнего вторжения.