Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

• Название: Понедельник - день тяжелый
• Автор: Аркадий Васильев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмор
• Год: 1967

В сатирическом романе «Понедельник — день тяжелый» писатель расправляется со своими «героями» (бюрократами, ворами, подхалимами) острым и гневным оружием — сарказмом, иронией, юмором. Он призывает читателей не проходить мимо тех уродств, которые порой еще встречаются в жизни, не быть равнодушными и терпимыми ко всему, что мешает нам строить новое общество.

Роман «Вопросов больше нет» — книга о наших современниках, о москвичах, о тех, кого мы ежедневно видим рядом с собой. Писатель показывает, как нетерпимо в наши дни равнодушие к человеческим судьбам и как законом жизни становится забота о каждом человеке.

В романе говорится о верной дружбе и любви, которой не страшны никакие испытания.

---

В Москве Кузьма Егорович подвез ее на такси к дому, взяв слова вечером увидеться. Встретились в ресторане при Северном речном вокзале. Для поддержания авторитета русской православной церкви Стряпкову пришлось днем забежать в камеру хранения, достать из чемодана вполне приличный темно-синий костюм в чуть заметную красную полоску и отнести его в скупку.

Два дня прошли в розовом тумане. Лидия Петровна к деньгам относилась как к главному социальному злу и выкорчевывала это зло с корнем.

В скупку ушли часы «Победа», желтые туфли на кожаной подошве, почти не ношенные, и великолепный зеленый шерстяной свитер с белыми оленями на груди.

Уговорились, что будущий отпуск проведут вместе. Кузьма Егорович обязался перевести заблаговременно «до востребования» три тысячи на наем комнаты в Сочи или Адлере и на личную экипировку. Лидия Петровна в антракте между поцелуями вскользь заметила:

— Надо, Кузя, на будущий год выглядеть поэлегантнее…

И еще уговорились — любить друг друга до гроба.

По приезде в Краюху, как назло, подвернулся Христофоров с его деловыми предложениями. Стряпков сначала отказывался, но вспомнил атласную шейку Лидии Петровны, перламутровые зубки и решил: «Была не была! Однова живем. Не идти же на самом деле в церковные старосты!»

На следующее лето Лидия Петровна выехала на юг, сняла рядом две комнаты — две, понятно, ради декорума — и встретила Кузю на вокзале возгласом:

— Папочка! Родненький!..

Месяц пролетел как мимолетное видение. Лидочка, окрестив Кузьму Егоровича на вокзале папочкой, продолжала выдавать его за отца. Это Стряпкову в общем нравилось. Он даже вошел в роль и начал часто по-родственному похлопывать Лидочку по разного рода выпуклостям. Обижался он только вечером в танцевальном зале, когда черноусые кавалеры уводили «дочь» потанцевать.

— Вы не возражаете? Ничего, поскучайте немного без вашего ребенка…

Как-то вечером Лидочка, обняв названого отца, промолвила:

— Пусть твое официальное положение пособника служителей религиозного культа останется между нами. Я хотела бы тебя видеть профессором.

— Смотря по тому, каких наук?

— Хотя бы исторических.

— Трудно, Лидочка. Начнут расспрашивать. А я ведь на медные гроши…

— Тогда будь начальником главного управления.

— Какое же у нас в Краюхе главное управление? Может, инженером отрекомендоваться?

— Несолидно… Ну хорошо, будь заместителем председателя исполкома. Пакет, лечебные, персональная машина…

— Только не первым…

На второй год Лидия Петровна уже не поехала. То ли подвернулся архиерей, то ли настоящий первый заместитель, — кто разберет сложную женскую душу.

Лидочка из жизни Стряпкова ушла, но семена жажды славы и почета, посеянные ею, дали всходы и требовали усиленной подкормки. Отправившись на курорт в одиночестве, Кузьма Егорович долго в этом положении не пребывал — нашлась замена, если не полностью эквивалентная, то уж, во всяком случае, с небольшим изъяном, и по капризу судьбы с тем же именем — Лида. Бывший папаша стал дядюшкой и заодно директором крупного завода.

Лида номер два начала уклоняться от встреч через три дня. Тогда нашлась Генриэтта Карповна — по-семейному Гета. Однажды, поедая в кавказской закусочной шашлык, Кузьма Егорович увлекся и не заметил, какие пламенные взоры кидал на Гету худощавый посетитель местного происхождения с жгучими черными глазами. Подавая черный кофе, официант шепнул Стряпкову, что его просит зайти директор-распорядитель закусочной. Стряпков, оставив пиджак на стуле, пошел. За ситцевой занавеской стояли две бочки. Одна, в белом пиджаке, заговорила:

— Дорогой друг. Хочу с вами познакомиться. Вы очень хорошо у нас кушали, отличный у вас аппетит. Превосходный аппетит. Что вы еще желаете покушать? Есть настоящие греческие маслины. И, скажу по секрету, сациви, которое вы ели, — не сациви, а одно недоразумение. Хотите настоящее сациви?

Кузьма Егорович, польщенный вниманием и тронутый таким гостеприимством, поблагодарил и заявил, что пойдет посоветоваться с племянницей.

— Она у меня как козочка! Пощиплет травки — и сыта.

Но козочки уже не было, как не было и жгучего брюнета с модной прической. Не было и бумажника. Стряпков, сообразив, что его провели, бросился за ситцевую занавеску, как уссурийский тигр, у которого отнимают добычу. Бочка в белом пиджаке, щелкая на счетах, сказала:

— Не. хочешь сациви? Ну, как знаешь. Что? Козочка сбежала? Не беда. Пощиплет травку — придет…

С тех пор Кузьма Егорович велений сердца слушаться не стал, а начал все обдумывать. Однако жажда славы не утихала. В погоне за этой легкомысленной особой Стряпков чуть-чуть не попал в какую-то шумную секту. Ее основатель — рыжий, здоровенный мужик — и впрямь предложил ему должность главного проповедника.

— Не жизнь, а малина, — соблазнял святой отец. — Помолимся-помолимся, а потом рванем к Авдотье…

Стряпков устоял, не поддался искушению.

И все-таки однажды на заре деятельности «Тонапа» сердце еще раз чуть не подвело его. Среди надомниц, выполнявших официально для горпромсовета, а по существу для «Тонапа» несложные операции по раскраске через трафарет газовых шарфиков, была Тоня Селиверстова. Сразу пригласить Тоню в «племянницы» Стряпков не решился — очень уж чисты были глаза у юной художницы. Но легкие, как дыхание ребенка, шарфики принесли «Тонапу» увесистый доход, и Стряпков решил отблагодарить рядовых тружениц премиями. И тут-то — вот оно, веление сердца! — он выдал Тоне двойную порцию — пятьсот рублей. Обрадованная Тоня поделилась радостью с надомницей Таисией Кротовой. При первом же взгляде на Кротову все догадывались, что этой тетке, во избежание серьезной, непоправимой ошибки, палец в рот класть не следует. А Тоня этого не учла. Кротова пришла выяснить обиду в горпромсовет: «Почему Тоньке пятьсот, а мне половину?»

К счастью, она нарвалась на самого Христофорова, и тот, поняв, в чем дело, немедленно доплатил разницу, соответственно убавив, понятно, дивиденд Кузьмы Егоровича.

Вот что значит поддаваться велению сердца!

С тех пор Стряпков окончательно подчинился разуму: все обдумывает, со всех сторон просматривает, взвешивает.

А сейчас он шагает по Центральной улице Краюхи, направляясь в исполком. Идет и размышляет, с чего начать беседу с Завиваловым.

* * *

Во дворе исполкома стояло разномастное стадо автомашин. Стояли как попало, без чинов и званий. Рядом с черным лимузином пристроился пыльный зелено-серый вездеход. Но больше всего было «Побед» — серых, кофейных и одна даже лиловая — собственная, принадлежащая заведующему отделением банка. Однако даже через густую краску проступал родословный поясок шашечек, — заведующий купил машину из выбракованных такси.

К исполкомовскому подъезду подкатила, сверкнув на солнце никелем, новенькая, цвета морской волны «Волга». Милиционер в белоснежном кителе отдал честь. Из «Волги» не торопясь вылез председатель потребсоюза Гончаров.

На нем, как всегда, был отличный костюм из светло-серого «метро», голубоватые, под цвет «Волги», туфли, кремовая шляпа из рисовой соломы — Гончаров слыл на всю Краюху законодателем мод. Когда над ним подтрунивали, он, нисколько не обижаясь, объяснял:

— Я человек торговый. Витрина! Реклама — двигатель торговли. Все, что на мне, — можете купить в наших магазинах.

Гончаров постоял у машины, нежно погладил крыло и приказал водителю:

— В тень поставь!

Повернулся к милиционеру, осведомился:

— Давно начали?

— Да уж с полчаса, Алексей Петрович… Пожалуйте, Алексей Петрович… Жарко сегодня, Алексей Петрович…

Как только председатель потребсоюза скрылся в подъезде, водитель, высунувшись из окна, крикнул милиционеру:

— Василь Палыч? Как там?

— Давно начали. Мишка Гостев с Ефимом пожарнику и дорожному два сухих вмазали. А ты чего опоздал?

— Хозяин брился… Потом одевался минут сорок — три рубашки сменил. Все, говорит, не того оттенка.

Водитель поставил «Волгу» и, обогнув особняк исполкома, помчался на так называемый задний двор. В тени густых лип за двумя большими круглыми столами сидели водители персональных машин. То и дело раздавались сухие, резкие удары, сопровождавшиеся оживленными комментариями по второму полному изданию словаря В. Даля под редакцией Бодуэна де Куртенэ. Иногда врезалась и членораздельная речь:

— Получили дупеля!

— Чем ты ходишь? Чем?

— Собьем! Сейчас мы его «пустом» оглушим.

— А мы вашего раззяву единичками припечем.

Турнир в «козла» был в полном разгаре.

Странное это было племя — шоферы персональных машин. Здоровые мужики, все больше лет под тридцать, самое большое — тридцать пять. Сидеть бы таким здоровякам за штурвалом комбайна, за баранкой семитонного «Яшки» или двадцатитонного «Зубра», возить с тока зерна на элеватор, тащить на трелевочном тракторе могучие сосны, перебрасывать к плотине гранитные глыбы — да мало ли дела нашлось бы для их дюжих, загорелых рук?!