Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Горик обернулся к продавщице:

— Сука, я тебя пристрелю сейчас, кассу давай!

Он заметил, что продавщица с надеждой смотрит куда-то позади него. Горик обернулся — в магазин вбежали двое «беркутят» в бронежилетах и с автоматами. Он выстрелил, но, кажется, промахнулся, снова надавил на курок и услышал щелчок.

Что-то сильное и горячее ударило его в грудь. Он даже не успел понять как он оказался на полу. Ничего вроде не болело, просто он уже почти не мог двигаться. С трудом он дотронулся рукой до груди — ладонь оказалась в крови.

Теплая зима, успел подумать Горик, апрель.

Последним что он увидел в своей жизни, были коричневые ботинки стоящих над ним «беркутят».

2. Чувства? Нет никаких чувств. Ненависть, скука, презрение, страх, отвращение и обреченность давно растворились друг в друге и смешались в коктейль, который можно назвать тупым бесчувствием. Что-то внутри загнано в угол. Что-то внутри перегорело и потухло.

Мысли? Нет никаких мыслей — лишь одна кружащаяся по спирали мысль о том, что никаких мыслей нет. Мысли были раньше, они вырождались в слова (в крики! в крики!!! они кричали, бегали в темноте и кричали, она никогда не думала, что можно так кричать, потом увидела удивленное лицо Саши, ее лучшей подруги в этом зале, шокированное лицо, и ни черта не было страшно, но она прочла по губам свое имя — Юля… и было уже поздно, ей было неестественно весело, словно кто-то другой управлял ее пальцем, и Саша тоже исчезла в потоке лиц, глоток и ртов, которые кричали, бегали и кричали…), они раздирали глотку, но никто их не слышал (потому что было темно и гремела идиотская музыка, и никто не мог найти дверей, включить свет и вырубить музыку и неясно было, что вообще происходит).

Эмоции? Их не было тогда и нет сейчас (впрочем, нет, была ненависть к этим ничтожествам, которые не пришли, которых она научила всему, которые должны были сдохнуть вместе с ней).

Жизнь? Ее никогда не было, ведь она родилась старухой. Самоконтроль? Зачем? Чтобы не прыгнуть? Для этого был.

Страх? Высоко. Все видно. Весь ебаный городишко. Трубы, фонари, дома, огни, дороги. Люди. Которых она просто не успела убить, но кто-то когда-то обязательно убьет их за нее, потому что там нет никого кто заслуживал бы жизни.

Будущее? Нет никого, кто бы его заслуживал.

Смерть? Все и так мертвы в этой братской могиле.

3. Гена держал в руке пистолет Макарова. Часы показывали без шести минут пять. Надо собираться, подумал он. Все было как во сне.

Гена сосредоточился на простых вещах — натянуть штаны, найти свитер… Что будет через полтора часа, думал он. Меня убьют? Или арестуют?

Он оделся, спрятал оружие за поясом под свитером и вышел в коридор.

— Папа, я к Жене зайду! — крикнул он на кухню.

Родители ничего не знали о предстоящем школьном концерте. Гена им не говорил, а сами они не интересовались. Хотя не пришли бы даже если б знали — мать вечно на работе, а отцу лень отрывать задницу от дивана. Когда Гена хотел выйти побродить он говорил, что идет к Жене, старому знакомому из соседнего двора. Гена не видел его года два, но родители верили.

Появился папа. Вид у него был традиционно запущенный — растянутые спортивные штаны, тельняшка, щетина. В руке он держал старый детектив Натальи Перестрелкиной. Перечитывал.

— Сынок, вообще-то уже темно на улице…

— Я не надолго.

Гена знал, что отец его отпустит. Мать могла бы не отпустить, но ее не было дома.

— Ну смотри.

Гена обулся. Надо было попросить Юлю взять для папы автограф у своей матери… Но уже поздно…

Он вышел на улицу. Было очень тепло, словно наступила весна и Гена расстегнул куртку. Он шел по слякоти в сторону школы и крутил в мозгу однообразные механические мысли — я должен отомстить, там нет никого, кто заслуживал бы жизни… Он пытался вызвать в себе ту ненависть, которая бы как допинг сделала бы его шаги быстрее, руку тверже, взгляд решительнее… Ненависть, которая позволила бы без колебаний нажимать курок.

Но ненависти не было. Гена шел медленно, каждый шаг давался с трудом. Было страшно, не хотелось умирать. Пистолет за поясом не приносил успокоения — наоборот, его хотелось выбросить, потом убежать и где-то спрятаться.

Показалась школа. Гена остановился, сделал два шага, потом снова остановился. Приходилось заставлять себя делать шаги вперед.

Надо отговорить ее, вдруг подумал Гена. Главное отговорить ее, а Горик и так сделает все, что она скажет.

Школа была все ближе. Гена подходил к ней и чувствовал постепенно нарастающий ужас. Ему хотелось убежать отсюда. Зачем это все? Он ясно ощутил насколько это глупо и страшно. Потом до него дошло. Она не решится. Она позвала их, но не решится сама. Она хочет поиграть ими как марионетками, но свою жизнь она ломать не станет. Она не придет.

От этой мысли стало легче. Она не может быть настолько сумасшедшей, чтобы прийти и перестрелять полшколы. Она хочет, чтобы мы пришли и сделали это, подумал Гена. Не зря же она учила меня стрелять и ненавидеть.

Он пошел вдоль школьного забора, не поворачивая в школьный двор, думая обо всем этом. Теперь идти стало легко. А что если она все же решиться и придет, задумался Гена. Стоило сходить и проверить.

Но он уже не мог заставить себя повернуть. Школа осталась позади. Идти было уютно. Поплыли дома и дворы, люди и автомобили, оставались за спиной улицы и дороги. Он снова капитулировал, прятался и убегал, но сейчас это не тяготило…

Была уже почти ночь, когда Гена, стоя на мосту возле Петровского вокзала выбросил в речку подаренный Юлей пистолет.

Прощай, Брагом!

Петровский вокзал реконструировали — кое-где подкрасили, кое-что побелили, сделали новые красивые кассы. И самое главное — отремонтировали часы над входом. Сейчас они показывали шесть.

Солнце спускалось в далекую кучу многоэтажек. Холодный ветер резкими толчками гнал сухие каштановые листья по платформам, под ноги ожидающих поездов пассажиров.

Звякнул колокольчик над дверью привокзального магазина. Молоденькая продавщица оторвалась от мобильного телефона и подняла голову на вошедшего. Это был высокий худощавый парень лет восемнадцати, прилично одетый с большой спортивной сумкой за плечом. Студент, подумала девушка. Едет на учебу куда-нибудь в Харьков, везет в общагу продукты. У него были неестественно голубые глаза. Девушке он показался симпатичным, хотя заметные шрамы от угрей на щеках немного его портили.

— Пачку «честера» синего.

Девушка взяла деньги, положила на прилавок сигареты и увидев снова его голубые глаза, непроизвольно улыбнулась покупателю. Такое на работе бывало с ней нечасто.

— У тебя классная улыбка, — вдруг сказал ей парень.

— Спасибо.

Что-то в нем есть, подумала она. Может познакомиться с ним? Но Гена забрал сигареты и вышел из магазина. До поезда оставалось двадцать минут. Он закурил и пошел к вокзалу. Девочка ему понравилась, но смысла знакомиться с ней не было. Он оставлял Брагом за спиной, со всеми его плохими мальчиками и хорошими девочками, оставлял как руины, как сожженную пустошь, где больше нечего ловить, нечего ждать, не во что верить…

Зал ожидания был почти пуст. Безногий старик катался вдоль кресел на доске с колесиками, отталкиваясь от пола деревянными колодками. Скучали с газетами одинокие ожидающие. Пили водку в углу грязные работяги. Гена сел в кресло, покопался в сумке и достал альбом, который от скуки решил полистать.

Это был большой коричневый альбом для рисования. В него были вклеены вырезки из газет — все которые ему удалось найти. На первой странице была большая статья с заголовком «Бойня в средней школе». И ниже:

«13-летняя Катя Сидорова (фамилия и имя изменены) убила 14 и ранила 36 человек…»

В глаза впечатывались обрывки резких фраз

«…никто не мог подумать… неплохо училась… пистолет системы Стечкина… она бросила две гранаты, одна из которых, к счастью, не взорвалась…»

Гена перелистывал страницы. На одной из них была большая статья с фотографиями Юли и ее мамы: «Дочь писательницы криминальных романов устроила бойню на школьной дискотеке», и ниже — «Юля Саблежукова, дочка автора многих криминальных романов Натальи Перестрелкиной безжалостно расстреляла 14 детей, учеников своей школы. Еще 36 получили ранения разной степени тяжести. Двоих раненых врачи не спасли. Самой убийце удалось спокойно уйти. В ту же ночь ее тело нашли возле подъезда 14-этажного дома. По словам начальника центра общественных связей Брагомского городского управления МВД Валерия Половинки, милиция считает, что это было самоубийство…».

Фотографии, желтые вырезки из разных газет, строчки, переполненные террором:

«…это был в буквальном смысле хладнокровный расстрел. Возможно в выборе жертв существовала некая сумасшедшая система. Девять из четырнадцати убитых были ее знакомыми или одноклассниками. Одна из жертв, по свидетельству выживших ребят, была хорошей подругой убийцы. Впрочем, дети говорят, что друзей-то у Юли Саблежуковой в классе фактически не было. Она была „белой вороной“, держалась особняком…»