Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Генка был искренне благодарен Винни-Пуху просто за то, что тот, такой вот, существует. Гена находил в Винни-Пухе оправдание своей слабости — если уж такого здорового физрука все презирают и издеваются над ним, как хотят, то чего тут говорить о нем, Генке, овечке среди волков? А ведь над Винни-Пухом действительно не стебался только ленивый. Друг, например, иногда открыто называл педагога на «ты», а Мамай сочинял про учителя похабные песенки и распевал их на уроке.

Две физкультуры пролетели для Генки относительно спокойно. Сначала все сдавали прыжки в длину, и Генка сдал зачет без проблем. Он от природы быстро бегал и отлично прыгал. В тот раз, когда он ходил, это спасло ему жизнь. Потом Винни-Пух отпустил парней играть в футбол, а сам стал принимать зачеты у девочек. Гена в футбол не играл; его если и звали в команду, то только чтобы поиздеваться. Он просто сидел на заборчике у стадиона и наблюдал за играющими, пребывая в блаженном покое — пока они заняты игрой, его никто не заметит.

Самое главное произошло на следующем уроке — на истории.

Еще на физкультуре Гене захотелось по маленькому, но он как-то не придал этому значения и забыл сходить в туалет на переменке. Теперь же мочевой пузырь переполнился, и Генка тихо страдал, елозя на своем месте, как на электрическом стуле. До конца урока оставалось тридцать пять минут.

Где-то на тридцатой минуте урока страдания стали невыносимыми. Он решился попроситься выйти из класса. Если бы сейчас была не история, а физика, Генка предпочел бы молча умереть от разрыва мочевого пузыря — Ведьма умела превратить физиологическую потребность в народно-развлекательную комедию с Геной в главной роли. Ведьма бы не только его не выпустила, она бы привлекла к нему внимание, его бы заметили и, как обычно, опустили ниже плинтуса. Но сейчас была Анастасия Андреевна, в отличии от Ведьмы homo sapience, поэтому Генку выпустили из класса без шума и как-то даже без обычных в таких случаях шуточек.

Второй этаж, на котором находился кабинет истории, сильно походил на оранжерею. После ремонта обширную его часть оградили большими серыми камнями, засыпали черноземом и усеяли какой-то флорой. Благодарные школьники время от времени начисто вытаптывали всю эту растительность, выливали в чернозем грязную воду после мытья полов, а безбашенный Друг однажды туда помочился. Тот же Друг пообещал когда-то засеять эту оранжерею коноплей, но позже высказал опасения, что администрация школы соберет урожай раньше него. И директор, закрывшись в кабинете с завучем и Винни-Пухом, будут долго и заразительно хохотать над чем-то, им одним понятным.

Генка вышел из кабинета и, уперевшись взглядом в неожиданное черное пятно, расплывающееся над серым камнем оранжереи, вздрогнул и чуть не обмочился. Почему-то ему стало очень страшно. Сначала он подумал, что его глючит, но вскоре понял, что это просто шутит его больное зрение. Он протер очки краем свитера, потом протер глаза и взглянул на пятно еще раз.

На сером камне сидела, закинув ногу на ногу, незнакомая девчонка, одетая в черное и в упор смотрела на Генку. Едва заметив ее прямой взгляд, Гена налился краской, отвернулся и поспешил к ступенькам. Он даже толком ее не разглядел. Вроде бы она невысокая и какая-то хрупкая. Одета она в длинную юбку с разрезом и свитер; и были, кажется, колготки на ногах — черные, как и остальная одежда. Генка тут же вспомнил Сомова. Почему же она не на уроке, подумал Гена, урок ведь идет…

В туалете он долго, апатично мочился. Когда он наткнулся, как на грабли, на свое отражение в заляпанном краской зеркале, то почувствовал смертельную тоску. Он вспомнил ту девчонку в черном, кажется, очень даже симпатичную. Что она думала, глядя на него? То же, что думает он сам, глядя в зеркало: вот урод. Прыщавый, длиннющий, с бегающим взглядом, к тому же в очках, пусть небольших и стильных, не таких, как когда-то, но все же. У меня никогда не будет девушки, подумал Гена. Даже если какая-нибудь и заговорит со мной из жалости, меня заклинит так, что я не смогу ей ответить. Я умру девственником. Ему стало так себя жаль, что он разрыдался. Из этого порочного круга просто не существует выхода: ну как не презирать того, кто сам себя презирает? А как не презирать себя, когда тебя презирают другие? Вот если бы я умер, подумал Гена, если бы я покончил с собой у них на глазах, вот тогда бы они поняли… вот тогда б им стало мерзко и стыдно. Пару минут Гена наслаждался этой пьянящей мыслью, а потом вспомнил о Валере Козлове… и стало ясно, что ни фига бы они не поняли. И ни фига бы не стало им стыдно. Они бы просто забыли и вспоминали лишь иногда, чтобы покрутить у виска и глубокомысленно произнести: «Да он всегда был немного ебанутым…»

Гена спрятал очки в карман и, хорошенько умыв лицо, вышел из туалета. Не успев пройти и двух метров, он снова наткнулся на ту хрупкую девчонку в черном и вздрогнул вторично. Она сидела на подоконнике и смотрела на него в упор. Она меня преследует, подумал Гена с паникой. Хотелось убежать, но куда? Не назад же, в сортир. Помешкав немного, Генка направился к лестнице, как и намеревался. Ему почему-то стало стыдно, что незнакомая девушка застала его выходящим из туалета.

— Эй! — позвала она вдруг.

Генка остановился. У нее был хрипловатый голос. Что ей от меня надо, подумал Генка тревожно.

— Я? — тихо спросил он.

— Ну не я же. Подойди сюда.

— Я на урок спешу.

— Чего туда спешить? Он кончается через пять минут.

Генка стоял в нерешительности.

— Да подойди, чего ты стремаешься? Я не кусаюсь.

Гена почувствовал знакомый холод в груди. Может, она что-то спросить хочет. Какой сейчас урок или что-то в этом роде.

Он медленно подошел к окну и, стесняясь надеть очки, некоторое время близоруко вглядывался в девочку. Генку поразила ее обувь. Это были не туфли на каблуках, как обычно носят девочки, а военного типа ботинки. Эти армейские ботинки смотрелись на ней, маленькой и хрупкой, даже естественней, чем на каком-нибудь накачанном двухметровом десантнике.

— Что? — спросил Гена, подходя.

— Падай, — она указала на место на подоконнике, рядом с собой.

Не зная, что говорят или делают в таких случаях, Гена просто послушался и сел рядом с ней. Она подняла на Генку большие гуманоидные глаза цвета кофе и стала изучать его внешность. Стало жутковато. Чего ж тебе надо, подумал Гена.

— Ты из восьмого «А»? — спросила она.

— Ага.

Ее лицо было настолько необычным, что оно не приходило по общепринятым эталонам красоты ни как не красивое, ни как уродливое. Черты лица были удивительно правильными и тонкими, но под глазами темнели четко различимые круги. Она была похожа на человека, сжираемого изнутри некой мучительной и безнадежно смертельной болезнью. Жуткое лицо. Она словно была не отсюда.

Она молчала и это давило. Генка сглотнул и выдавил из себя:

— А ты из какого класса?

— Из «Бэ».

Вдохновленный ответом, Генка продолжил:

— А почему ты не на уроке?

— Меня выгнали, — она улыбнулась, и ему сразу стало легче, — я физичку сукой назвала.

— Кого? Ведьму?!

— Ну да.

— Ну ты даешь! Ведьму — сукой! Зачем?

— Потому, что она сука.

Генка был настолько ошарашен бесспорной логикой ответа, что не нашелся, что сказать.

— Меня Юлей зовут, — сказала она наконец.

— Гена, — ответил он, поражаясь, насколько легко ему удалось это знакомство.

Они помолчали. Она о чем-то думала, а он скользил краем глаза по бугоркам груди под ее свитером.

— Пошли покурим, — предложил она. — Все равно сейчас звонок будет.

— Я не курю, — виновато сообщил Гена.

— Плевать. Рядом посидишь. А то мне скучно. А ты, вроде, один из немногих, с кем тут можно поговорить.

Она улыбнулась ему, а он испытал кайф. Невидимая могучая рука вдруг вытащила его из говна и поставила его вровень с нормальными людьми с которыми общаются девчонки. Они спрыгнули с подоконника и направились к выходу из школы.

— А хочешь, я тебя курить научу? — предложила она.

— Хочу.

Они выглядели, наверное, довольно комично: он — высокий и некрасивый; она — невысокая и симпатичная, но Гена этого не замечал. Он даже забыл о своей уродливости. Он не знал, что хрупкие большеглазые брюнетки — самые опасные существа на свете. Они ничего не делают просто так.

2. Этот полуразрушенный павильон отличался от других полуразрушенных павильонов тем, что на нем было крупно выведено слово «SEPULTURA». Чуть правее и ниже чернела надпись «ONYX».

Отсюда не было видно школу; ее скрывал угол заброшенного детсада. Почти все окна в нем были разбиты; вместо добрых воспитательниц в белых халатах, в битых окнах иногда виднелись желтые листья, кружившие в пустоте коридоров беззвучные осенние вальсы. Дырявое, как сито, здание с заколоченными крестом проходами, насквозь простреливалось всеми ветрами. Стремные кабинеты верхних этажей облюбовали птицы, по периметру детсада несли свой бесконечный караул черные и хмурые тополя — часовые.