Холли Габбер - Новая методика обольщения

• Название: Новая методика обольщения
• Автор: Холли Габбер
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1938-0

«Я звезд с неба не хватаю, разве только волосы у меня красивые. И я толстая, толстая! Интересно, а эта его тощая гадюка подозревает о моем существовании? Да, тут никакая диета не спасет», — тысячи одиноких женщин ежеминутно терзают себя такими мыслями. Знали бы они, о чем в этот момент думают тысячи одиноких мужчин… Но в чужую голову не залезешь, а жаль — ведь тогда одиноких людей вмиг стало бы вдвое меньше!

У каждого человека есть идеал спутника жизни, но сердцу не прикажешь! Дизайнер Полин уверена, что владеет искусством соблазнения лучше всех на свете, однако новый заказчик показывает ей настоящий мастер-класс.

Учительница музыки Сандра, кое-кому, кажется чокнутой, — но только не жениху ее младшей сестры, решившему, наконец, познакомиться с будущей родственницей.

Огненно-рыжий сердцеед — пара ли он для тихой матери-одиночки Эшли, которая страдает из-за собственной полноты и наличия соперницы, элегантно-тощей «Барби с улицы Вязов»?

Они такие разные, могут ли они быть вместе?..

---

— У тебя замечательный сын. Он мне очень понравился.

— Да… Он легкомысленный, он феноменальный дамский угодник, но он добрый и славный мальчик. Актерство не портит самой его сущности. Возможно, поэтому подружка Тома и терпит его бесконечные выходки. Хотя… Ты же слышала, Полин: она едет на Рождество к родственникам нянчиться с малюткой. Она наверняка хочет своего ребенка, — ей ведь уже за тридцать. А разве она может себе это позволить? Ну, какой из Томми отец? Она его любит, и будет терпеть — я надеюсь — еще долго, но чем все это кончится? Он сам еще ребенок… Знаешь, когда я в четверг очнулся после наркоза, Том сидел, съежившись, в углу и смотрел на меня с таким же испуганным выражением лица, какое бывало у него в детстве, когда он выкидывал какой-нибудь очередной номер и ждал моей реакции. О господи… Как же это было давно…

— Ник… Расскажи мне о матери Тома.

— Ну что рассказать? Она была легкой, веселой, невероятно красивой. Том — точная ее копия, один в один… Просто однажды я сел в автобусе рядом с удивительно привлекательной блондинкой. Она читала какую-то книгу, и я тоже стал читать, глядя через ее плечо. Но она слишком быстро переворачивала страницы, и я попросил ее читать помедленнее. Она посмотрела на меня своими голубыми глазами, улыбнулась, и… все. Я пропал. В то время, у Ким хватало поклонников, я занял вакансию задушевного приятеля: мы гуляли, обсуждали модные романы, ее личную жизнь. Когда я ни с того ни с сего вдруг сделал ей предложение, я не сомневался, что она откажет. Сам не понимаю, почему Ким согласилась, — наверное, от неожиданности. А я, ее боготворил. Наш брак отнюдь не был безоблачным, только я не хотел ничего другого. Знаешь, Полин, Бог милосерден: он стер из моей памяти подробности. Я помню ее глаза, смех, но начисто не помню ощущений. Ничего не помню, кроме отдельных слов, зрительных фрагментов… Мы прожили шесть лет. А потом все и случилось. Ким было тридцать пять, это нелепо и несправедливо. Ну вот. Я остался с трехлетним Томом, и мне предстояло жить дальше. А я не знал как. Дело даже не в том, что я не знал, как кормить Тома и укладывать его спать, хотя это тоже имело место, я просто не мог думать, не чувствовал вкуса еды, не различал запахов… Я словно погрузился в свинцовый туман.

— Я не видела в твоем доме ни одной ее фотографии.

— Они есть, их целые альбомы. Вначале я от них не отрывался — смотрел, смотрел… Ночью закрывал глаза, и они мне снились. Не живая, Ким, а ее фотографии. И я спрятал эти альбомы подальше… Какое-то время Том спрашивал, где мама, а затем перестал. Я смотрел на него, Полин, и меня разрывали самые противоречивые чувства: я обожал Томми, но постоянно видеть лицо Ким было нестерпимо. Года полтора я пребывал в абсолютно невменяемом состоянии, даже вспомнить жутко. А потом… Как-то вечером Том раскапризничался. Ныл и ныл, не захотел ужинать, швырнул ложку в стену. А я находился на пределе, казалось, еще чуть-чуть, и я подожгу дом, застрелю соседей… В общем, я не выдержал: стащил его за шиворот со стула и пару раз от души наподдал — так, что он кубарем полетел на пол и врезался в ножку стола. Он, конечно, разрыдался, еле поднялся на ноги и убежал к себе. Десять минут я стоически слушал его завывания, изводясь от жалости, потом все резко стихло — словно его выключили. Я зашел в комнату и увидел, что Том одетый лежит на кровати и крепко спит. Такого с ним никогда не случалось, он плохо засыпал. Я потрогал его щеку, а она горела огнем. И он так дышал — натужно, с присвистом… Полин, ты знаешь, как сходят с ума от страха? В тот момент я решил, что некто или нечто хочет отнять у меня последнее — ребенка. А я еще его ударил! Я от ужаса не мог пошевелиться, в голове запылал какой-то костер. Я сумел только доползти до телефона и позвонить сестре — она же педиатр. Надо отдать Анне должное: несмотря на поздний час, она примчалась моментально. Она крутила Тома, вертела, слушала, простукивала и наконец, очень спокойно произнесла сакраментальную фразу: «Все дети болеют, но это еще не конец света». Вообще, Анна оказалась замечательным психоаналитиком. Она сидела со мной до утра и говорила, говорила… Именно после того ночного разговора я постепенно и начал выходить из своего замутненного состояния. А потом все улеглось, почти забылось… Жизнь пошла своим чередом. Полин, слушавшая Николаса, почти час, теперь испытывала настоящее потрясение. Ей и в голову не приходило, что однажды наступит момент, когда плотина его ироничного немногословия внезапно прорвется, и все пережитые чувства, оказавшиеся такими беспощадными по своей силе, облачатся в слова и хлынут наружу.

— Ник, дорогой… Я такая скверная. Три месяца болтала только о собственной персоне, морочила тебе голову всякими пустячными глупостями, не закрывая рта… Я не представляла… Я даже не пыталась узнать и понять тебя до конца! А ты выбрал для жизни единственно правильный стиль поведения — скрыл, свою уязвимость под толстым-толстым слоем сдержанности, которую сам и взлелеял. Как я могла упрекать тебя в этом?!

— Ты не скверная, а слишком восприимчивая. Я разоткровенничался, ты, бедняжка, разнервничалась… Перестань — все это было слишком давно, в другой реальности.

— Я вспомнила… Когда ты звонил из Милана, то сказал, что нельзя пересказывать самые драматические события своей жизни, потому что другим они покажутся банальными и приторными. А еще ты сказал: не стоит описывать вслух пережитые эмоции. Теперь я понимаю, почему ты так сказал. Теперь я многое понимаю… Но я бесконечно благодарна тебе за откровенность.

— А я благодарен тебе за то, что ты разорвала приглашение на вечеринку. Это известие меня сильно приободрило.

— А ты сказал правду — неужели у всех жительниц Германии и Италии ноги хуже, чем у меня?

— Даже сравнивать нечего.

— И если я попрошу передвинуть кресло в гостиной поближе к окну, ты это сделаешь?

— Скрепя сердце сделаю.

— Милый, как ты терпишь мою несносную болтливость?

— Это неотъемлемая часть твоей сущности — а я воспринимаю тебя в совокупности всех деталей и не намерен разрушать целостное… Конечно, если мы начнем жить вместе, откуда ни возьмись, появятся сотни острых углов, мы еще очень долго будем притираться друг к другу…

— Притираться к тебе, Ник, я готова сколь угодно долго. Я недавно прочла один роман, где поднималась та же тема: его герой объяснял, почему некоторые пары изначально идеально подходят друг другу, а некоторые никак не могут стесать те самые острые углы, мешающие их полноценному благополучию. По его теории…

В коридоре послышался шум и обрывки разговора. Мимо привидениями скользнули две негромко болтающие медсестры: одна везла капельницу, колесики которой шуршали, словно по полу ползло семейство выбравшихся на охоту змей. Проводив капельницу неприязненным взглядом, Николас вновь повернулся к умолкшей Полин:

— Помнишь, тогда, в моем кабинете, я сказал, что не могу быть равнодушен к женщине, выказывающей мне такое расположение? Сегодня я долго вещал о степени твоей привязанности ко мне. Я с отвратительной самонадеянностью разглагольствовал об этом, как о должном. А ты слушала и тактично оставляла свои мысли при себе. Еще я смутно и путано говорил о своих стремлениях, соображениях, желаниях, ощущениях… Но я, как последний идиот, ни разу не сказал ясно и прямо: ты безмерно дорога мне, Полин. Если я твое осеннее наваждение, то ты — моя последняя осенняя любовь. Я хочу, чтобы ты оставалась со мной… до конца. И я готов сделать все, чтобы ты была со мной счастлива.

Николас потянулся и решительно прижался к ее губам. Полин показалось, что столь категоричным поцелуем он, как печатью, скрепляет только что сказанные слова, придавая им статус завизированного договора. Основательность этого человека — даже объясняющегося в любви — была просто непоколебимой!

— Не целуй меня, я таю… Что ж, у меня нет возражений по существу вопроса. А вы, мистер Андерсон, хотите оговорить заранее какие-нибудь особые условия?

— Пожалуй, да. Полин, я действительно готов выполнять любые твои прихоти. Но в будущем — ради сохранения моего душевного здоровья — каждую занимательную историю, которую ты соберешься мне поведать, ты изначально будешь сокращать на десять — пятнадцать процентов. И на этом я настаиваю, как заказчик.

Солнцепоклонник

Он не думал, что так получится, и, честно говоря, не очень хотел, чтобы так получилось. Но все произошло само собой — не вполне помимо его воли, а скорее параллельно ей. Впервые Курт увидел эту девушку в университетском кафе во время традиционной предрождественской научной конференции, которая на сей раз, проходила в Эшфорде. Она сидела за столиком одна, пила томатный сок, по-детски окуная короткий носик в стакан, и сосредоточенно изучала разложенные перед ней бумаги. В глаза сразу бросалась ее прическа: девушка была очень коротко пострижена, но невероятно пышные, выкрашенные в ярко-желтый цвет волосы не лежали, а стояли торчком, словно клоунский парик, образовывая вокруг лица подобие светящегося шара. Тогда Курт впервые подумал: кого же и называть солнышком, как не такую оригинальную девушку? Допив свой сок, она аккуратно сложила все листы в папку, поднялась и слегка вразвалочку направилась к выходу. Она оказалась довольно коренастенькой и несколько коротконогой (джинсы сзади волочились по полу), но общего благоприятного впечатления это не портило.