Диэр Кусуриури - Край Ветров: некроманс

• Название: Край Ветров: некроманс
• Автор: Диэр Кусуриури
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Край Ветров — сторона, кажущаяся очень знакомой. Но это она зря.

Здесь живет Вирамайна Мйар — как умеет, конечно, наслаждается безделием, покоем и избирательной амнезией, а свой недюжинный потенциал, — который, кстати, имеет место быть, — никак не использует. Впрочем, отдыхать ему осталось недолго: на пороге его жилища уже замер человеческий мальчик, решивший, что Мйар поможет ему избавиться от кошмаров, старый друг-некромант Камориль Тар-Йер настойчиво алчет более тесной взаимности, а позабытое, вроде бы, прошлое все еще копошится в темноте, булькая и скалясь.

Словом, никакого покоя. Сплошные переживания.

Что же касается Края Ветров — то это, кажется, история о судьбе и волшебстве.

А «некроманс» — песня о смерти и любви.

Комментировать и обсуждать «Некроманс» УДОБНЕЕ можно и нужно тут: https://vk.com/topic-41031304_27993808

---

И я только сейчас понял, заметил и осознал, что узелки все — разные. Нет, не так. Некоторые узелки были одинаковыми, например — ближайшие к застежке на одном и другом конце, и следующие за ними… Некоторые повторялись и посередине тоже.

Это же, очевидно, — шифр. Осталось его разгадать.

И чтецы дали потомкам на самом деле невероятно прозрачную и понятную подсказку. «Море всегда поймет». Конечно, поймет… А может, там в оригинале было «моряк поймет»? Не суть. Суть в том, что это, наверное, морские узлы. Нет, не наверное — я почти уверен в этом.

Но я, так уж вышло, не знаю морских узлов. Надо… найти моряка?

Я беспрепятственно вошел внутрь «Реморы». Там, на удивление, оказалось довольно темно, по крайней мере, в том коридоре, что находился сразу за парадным входом. Почему-то никто не спрашивал у меня билета и не пытался меня остановить. Ну, оно и к лучшему.

Я прошел мимо гардероба, мельком глянув на себя в большое зеркало: полуголый, с мокрыми волосами и сумасшедшим взглядом. Красавчик!

Но это все не важно. Люди, что смотрят на меня из темноты глазами испуганными и заинтересованными — не важны. Где, будь он неладен, Камориль, когда он нужен? Может, у него есть знакомые моряки?

Я вошел в основной зал «Реморы», — тоже полутемный, но подсвеченный по углам цветастым неоном. Зачем они смешивают неон и антураж рыбацкой хижины? Дерево, спасательные круги, канаты, сети — и мигающий электрический свет. Экая эклектика.

Я огляделся по сторонам. Ага. Вон, за столиком, балбес Ари наливает Никс в бокал что-то красное, не переставая болтать, естественно. У Никс довольно отсутствующее выражение лица. Она то ли не понимает, кто она, где находится и что вообще творится, то ли это уже не первый бокал. А Камориль как будто бы и нет нигде.

Так, что за дела? Это ж неслыханно вообще — чтобы наш некромант да слился с толпой! Обычно ж его за версту по блеску штанов опознать можно…

Я еще немного пооглядывался, потом таки подошел к Ари и Никс, спросил:

— Ребята, Камориль не видали?

Никс тоже начала оглядываться. Ари ответил:

— Вроде у стойки был, нет его там? Может, в уборную пошел?

Я цыкнул. Сказал:

— Ладно, пойду дальше искать.

Я еще немного порасхаживал по клубу, пугая своим видом аудиторию «Негорюй», даже на второй этаж пробежался, а когда спустился снова, наконец углядел некроманта. Он восседал чинно у барной стойки, облокотившись на нее полубоком, смолил свежезакуренную сигаретку и что-то вещал какому-то беловолосому юноше в очках, крайне молоденькому на вид. Вот же!

Я, пробираясь мимо слоняющихся по помещению без дела людей, подошел к некроманту и, не придумав ничего лучшего, выпалил самое для меня важное на тот момент:

— Камориль! Мне надо найти моряка!

Парнишка — обладатель белоснежной волнистой гривы, — вздрогнул. Камориль медленно повернулся ко мне, глядя на меня из-под фирменно выгнутых бровей.

— Мйар, ты в баре у моря. Тут, наверное, повсюду моряки.

— Не думаю, — сказал я. — Как мне, по-твоему, опознать моряка?..

— Ты мне лучше скажи, зачем тебе моряк, — терпеливо произнес некромант.

— Мне нужен человек, разбирающийся в морских узлах, — сказал я.

— Ага, — кивнул Камориль, начиная что-то понимать. — А что, если… может, мне поискать эти морские узлы в сети?

Я отмахнулся:

— Да ну. Мы же их не знаем, времени уйдет слишком много. Мне нужен живой, говорящий человек, знающий названия морских узлов и как они выглядят. И бумажка. И ручка!

Я обнаружил, что на меня внимательно смотрит бармен. Это был характерный ширококостный мужчина с квадратным подбородком и рельефными высокими скулами, одетый в форменную матроску «Реморы». Большими шерстистыми ручищами он ловко жонглировал металлическим шейкером, не сводя с меня взгляда глубоко посаженных, темных глаз.

— Э-э, чего? — глупо спросил я. — Майку сейчас надену, если что. Если нельзя…

— Заказывать будешь? — спросил бармен, не отреагировав никак на мою реплику. — Бери ром.

— Да-да, Мйарчик, бери ром! — поддакнул Камориль.

— Да хоть что, — я забрался на стул возле стойки, слева от Камориль, и наклонился чуть ближе к бармену: — Рома мне! И им тоже рома! — я указал на Камориль и молчаливого юношу. — Побольше! И темного, пожалуйста, чтобы карамелью аж несло!

— Мйар, ты меня пугаешь, — заметил некромант.

— Камориль, я близок к разгадке, как никогда.

И тут прямо передо мной материализовались клочок бумаги, ручка, а так же глиняная кружка с настолько ароматной жидкостью, что от запаха этого я чуть не прослезился.

— Ну, где узлы? — спросил бармен, упираясь в стойку кулаком.

Я протянул ему золатунное ожерелье, что сжимал до этого в ладони.

Бармен принял украшение из моих рук. В его толстых узловатых пальцах бусины памяти казались чуть ли не бисером. Он, хмуря широкие брови, долго вглядывался в ожерелье, а потом важно кивнул:

— Да, это все узлы для утолщения троса.

— Вы знаете, как они называются? — спросил я.

— Записывай, — протянул мужчина благодушно и даже, пожалуй, как-то радостно.

Он разложил расстегнутую нитку бус вдоль листка и, указывая квадратным пальцем на узелки, стал диктовать мне их названия. Я послушно записывал. В итоге оказалось, что узлы одной половины бус в точности повторяли другую, только были как будто бы отзеркалены. Почти в самой середине, между восьмой и девятой бусинами, обнаружился, правда, дополнительный узел. В общем и целом, у нас получился этакий узловой палиндром.

Я пробормотал бармену «спасибо» и уставился на листок. Попробовал прочесть, для начала, первые буквы названий каждого узла. Выходила бессмыслица. Я попытался прочесть последние буквы — то же самое. И тогда я выписал средние буквы всех названий, если число букв там было нечетное, и две срединные буквы, если четное. Я корпел над этим листком, наверное, минут тридцать, полностью отмежевавшись от всего вокруг. Мозг вскипал, с трудом просчитывая варианты. Про ром я забыл. Про Камориль забыл, про майку тоже. Про все забыл. Сопоставлял буквы и так и эдак, пока, наконец, у меня не получилась фраза, более-менее осмысленная, хоть и странная весьма:

«Не видно яром у дорог и город у моря. Он дивен.»

Я отложил ручку. Это оно. Да. Это именно оно. Не могло там этого просто так оказаться. Эти слова — прослеженный путь. Да? Так и есть. Это, правда, мало похоже на то, что мог бы выдумать фанатик-чтец, склонный к шизофрении… Это, скорее, бред кого-то, отчаянно влюбленного в наш береговой ландшафт. Или этот Зорея, кроме того, что чтец, в душе еще и поэт? И эту фразу мне теперь надо «спеть». Спеть? Просто вот взять и спеть? А если проговорить?

Я, не мешкая, произнес тихо, себе под нос, глядя на золатунное ожерелье:

— Не видно яром у дорог и город у моря. Он дивен.

Ничего не произошло.

Тут же раздался пронзительный визг микрофона откуда-то со сцены. А, это на нее, наконец, вышли Ари, еще двое парней и давешний светловолосый собеседник Камориль. «Доброй ночи, мои волшебные», — произнес он торжественно и бойко. Грянули аккорды, забилось сердце ритм-секции. Пел юноша на языке нездешнем, и этот язык я знал. Это мешало немного, но я все же смог абстрагироваться и снова сосредоточиться на ожерелье.

Ну, спеть, так спеть. Пускай думают, что я подпеваю «Негорюй», если услышат.

Я, подстраиваясь под мелодику чужой песни, затянул свою странную фразу-перевертыш. Терять было нечего, останавливаться — бессмысленно, и потому я продолжал с настойчивостью, достойной, наверное, какого-нибудь лучшего применения. И когда я «спел» палиндром в восемнадцатый раз, шнур, на который были нанизаны бусины памяти, осыпался на деревянную столешницу легким пеплом, перед этим вспыхнув — коротко и тускло.

На бумажке, испещренной моим корявым почерком, остались лежать семнадцать золатунных бусин, золатунная же застежка и немного мельчайшего пепла, похожего, скорее, на пыль.

Я собрал бусины в пригоршню и сунул их в карман джинсов. Звуки «Реморы» хлынули на меня безудержной волной. Вот так, просто и обыденно, сгорбившись над барной стойкой в одних лишь кроссовках и джинсах, я переменил течение своей жизни, кардинально все поменял. Как бы и в толпе, и сам. И сложно, и просто, почти играючи.

Я не мог осознать, что теперь будет. Я просто сделал то, что должно и то, что мне хотелось сделать. То, что сделать было нужно.

Никаких перемен я не ощущал. Все было, как было. «Ремора». Рыболовные сети на стенах, приглушенный свет, юноша — Рин Даблкнот, двадцатипятилетний элементалист льда, что выглядит на восемнадцать — поет на сцене о любви и смерти, хотя сам, я точно знаю, ни разу себе не верит. Да и как он может верить себе, если даже имя его — подделка, ширма, заиндевелое стекло спасительной лжи?

Я поднимаюсь и бреду прочь от барной стойки, на выход. Камориль давит сигарету в пепельнице, обжигается, облизывает обожженный палец, спешно бросает бармену купюру, в два раза более ценную, чем стоило бы, и идет за мной. Он настигает меня возле гардероба, смотрит на себя в большое зеркало, поправляет выбившуюся прядь, упавшую на лицо, но ни коснуться меня, ни заговорить со мной не решается. Идет следом, на расстоянии в шаг.