Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

• Название: Воспоминания о русской службе
• Автор: Альфред Кейзерлинг
• Издательство: Академкнига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94628-003-1

Мемуары графа Кейзерлинга впервые издаются в России. Начав службу чиновником для особых поручений, он инспектировал амурскую каторгу, выкрадывал документы из осажденного Порт-Артура, руководил земством под Петербургом, был обвинен в шпионаже и заключен в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы I Мировой, сидел в большевистском концлагере… В книге содержатся рассказы о сибирской каторге, путешествии цесаревича по Забайкалью, о поездках в Монголию, Китай, Японию, этнографические сведения о народах Дальнего Востока, воспоминания о работе под началом барона Корфа, о встречах с Николаем II и высшими государственными чиновниками, об установлении Советской власти в Сибири.

Перевод с немецкого Н. Федоровой Комментарии Е.И. Кононенко и М.Ю. Катин-Ярцева

---

Дальше на юг в горах и лесах Амура и его притоков живут различные орочонские племена, до сих пор как будто бы насчитывающие около 3 000 человек. Охотники-орочоны держат немного оленей и используют их как верховых животных, а не как тягло. Более того, олени для них скорее молочный, нежели мясной скот. В одежде они отличаются от других племен тем, что носят исключительно меха и кожу, тогда как прибрежные кочевники нередко используют рыбью кожу и птичьи шкурки. Если эти последние искусно владеют иглой и украшают одежду и ковры звериными и растительными орнаментами из цветного меха, то орочоны знают лишь самые простые краски и узоры, составляя их из пестрых лоскутков.

По случаю поездки через Сибирь чукчи и прочие индейские народы прислали престолонаследнику огромный бесценный ковер из оленьих шкур. На нем были изображены сцены из их жизни, скомпонованные из разных меховых лоскутков, сшитых по обыкновению звериными жилами. Жилы эти сперва жуют, чтобы размягчить, а потом прядут из них тонкие нити. Оказалось, правда, что выполняли эту работу главным образом прокаженные, число которых среди этих народов весьма велико. Поэтому ковер показали цесаревичу только издалека, а затем тщательно запаковали и отправили в Петербург для основательной дезинфекции.

Зато орочоны великие искусники в резьбе по дереву и умеют украсить деревянные предметы обихода замечательной росписью земляными и растительными красками.

«Собачьи» народы обитают в низовьях Амура и Уссури. Занимаются они преимущественно рыболовством и охотой и знают одно-единственное домашнее животное — собаку. Живут они не в ярангах, а в примитивных деревянных хижинах, стены которых для защиты от холода обмазывают снаружи и изнутри глиной; крышу кроют большими кусками коры, также промазывая глиной. Небольшое отверстие, затянутое рыбьим пузырем, служит окошком, а еще одно — дымоходом. В хижине есть очаг из камней, скрепленных обожженной глиной. В этих жилищах царит ужасная грязь, и европеец вряд ли рискнет искать в них приюта.

К таким «собачьим» народам относятся гольды, которых насчитывалось тогда около 300–400 человек. В близком родстве с гольдами состоят манси и тазы, уже смешавшиеся с маньчжурами и китайцами. Их жилища больше размером и лучше и отапливаются снаружи, как китайские фанзы. По периметру жилого помещения проходит тепловод, так называемый кан — примитивная труба из камней и глины, на которой можно сидеть и спать. Язык у этих племен тоже смешался с китайским и маньчжурским.

Ездовые собаки используются только зимой, а летом ведут весьма плачевную жизнь: их держат в специальных ямах, вырытых неподалеку от жилья. Охотничьи же собаки, лайки, и вожак упряжки всегда живут вместе со своим потомством подле хозяина, и тот заботится о них не меньше, чем о родных детях. Лишь этих собак, собственно, и можно считать домашними животными, тогда как прочие ездовые собаки остаются совершенно дикими и постоянно сидят на привязи.

«Собачьи» народы почитают тигра и медведя как богов. Если кто-нибудь из них угодит в когти этих хищников, родичам не дозволено стараться о его спасении, ибо отнять у божества добычу — значит накликать беду.

Для рыбной ловли гольды делают примитивные лодки: плетут каркас из ивовых прутьев и покрывают его берестой: такая лодка настолько легка, что в охотничьих походах один человек без труда способен нести ее на плечах. Европейцу в такой лодке сидеть невозможно, он может только лежать; гольд же сидит в ней уверенно и правит с такою ловкостью, что порой даже умудряется подцепить веслом рыбину и забросить в лодку. Но беда, если гольд упадет в воду! Как ни странно, почти никто из этих рыбаков плавать не умеет. Случись гольду очутиться в реке, ему конец, ибо никто не протянет спасительную руку, он во власти речного бога, который выбрал его для себя.

По наблюдениям Башилова, в некоторых отношениях гольды живут как звери, и дети у них якобы рождаются на свет только весной. Как самочка животного ищет уединения, чтобы произвести на свет детеныша, так и гольдская женщина должна уединиться, чувствуя, что пришло время. Тогда ей отводят укромную хижину, где она, обеспеченная провизией, но в полном одиночестве дает жизнь ребенку. Потом она еще некоторое время, опять-таки в одиночестве, проводит с новорожденным, и несколько недель кряду ей строго запрещено даже наступать на тень мужа.

Пока к гольдам не занесли водку и европейские болезни, они были честным народом, не ведали ни лжи, ни воровства; теперь они пришли в упадок и вымирают.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА СОБАКАХ

Погостив два дня у Башилова, я отправился дальше вниз по Амуру, в Мариинск, и уже проехал около 200 верст, когда внезапно начался сильный буран. Мы едва успели добраться до ближайшей почтовой станции. К счастью, на сей раз непогода продолжалась не 5–6 дней, как обычно, а всего одну ночь. Но дорогу так замело, что ехать на лошадях стало невозможно. Начальник почты посоветовал воспользоваться собачьими упряжками.

Почтовое ведомство заключило с гольдами соглашение, по которому несколько родов, владеющих большим количеством собак, переселялись на зиму к почтовым станциям. Из этих стойбищ они выходили на охоту, но обязывались при необходимости перевозить на своих нартах и ездовых собаках почту и проезжающих до следующей станции, где ожидали другие гольды со свежими собаками и нартами.

Наутро подле станции стояли три нарты, запряженные каждая 6–7 собаками; на передней нарте везли почту, две другие предназначались для меня и моего багажа. Мои санки, как и все остальные, представляли собою очень легкую конструкцию, но подобно лодке позволяли мне вытянуться лежа, а снаружи были обтянуты шкурами. Другие нарты выглядели как деревянный остов, к которому привязывали мешки с почтой и багаж.

Собаки — крупные, упитанные животные, лохматые, востроухие и разномастные, но в большинстве все же по-волчьи серые. Погонщики-гольды, низкорослые, смуглые, с косами, закутанные в меха, в пути, как ни странно, сбрасывали капюшоны и исправляли свою трудную работу — управление нартами — с непокрытой головой. Никакой дороги нет, даже следа от полозьев не видно на заснеженной реке, похожей на море, внезапно застывшее при сильной волне. Собаки были с двух сторон попарно припряжены к длинной веревке, тянули они грудью, вожак — без пары — шел впереди; вожжей, чтобы править, не было, подле каюра, то бишь погонщика собак, лежала довольно длинная легкая жердь, кроме того, он имел при себе кнут и короткую окованную железом палку; таких палок у него в запасе было несколько.

Собаки встретили нас отчаянным тявканьем и воем, меня предупредили, чтобы я держался поодаль, пока каюр не привяжет их к столбу. Только когда я сел в санки, а каюры вскочили на свои нарты верхом или боком, другие гольды отвязали необузданных бестий, и под крики «Пошел!» почта помчалась вперед.

В первые минуты мне казалось, что легкие санки наверное разобьются о льдины или опрокинутся в сугробах, но благодаря гибкости конструкции с широко расставленными полозьями и ловкости каюра всегда удавалось удержать равновесие и превозмочь трудности.

Я ожидал, что на собаках буду ехать значительно медленнее, чем на лошадях. Однако мои опасения, к счастью, не сбылись, свежие собаки с легкостью преодолевали 30–40 километров до следующей станции за полтора-два часа. В этот первый день нам особенно повезло, так как буран замел все следы дичи, да и птицы не отвлекали собак. В первые часы этой поездки по чистому зимнему воздуху мне докучала лишь незабываемо жуткая вонь псины. Прямо на бегу собаки то и дело опорожняли кишечник. Кормили их так называемой юколой — вяленой, подгнившей рыбой.

Всю дорогу я любовался ловкостью и сноровкой моего каюра, который управлял собаками только окриком; если же надо было изменить направление, он вооружался своею длинной жердью и ею показывал вожаку, куда бежать. Короткая, окованная железом палка служила тормозом: когда требовалась остановка, ее втыкали в снег перед нартами или прямо сквозь их каркас, а кроме того, использовали и как бьющий без промаха метательный снаряд, чтобы подогнать или наказать какую-нибудь из собак. Бросали палку так, чтобы она застряла в снегу и мимоездом можно было на ходу ее подобрать. Отношения между каюром и вожаком упряжки вполне товарищеские, основанные на взаимопонимании и взаимопомощи. Забавно смотреть, к примеру, как они вдвоем утихомиривают грызущихся собак, а свары в упряжке не редкость. Труднее же всего им обоим приходится, если упряжные псы вдруг устремляются за пролетающей птицей или по следу дичи, пересекающему путь. Тогда вожак бросается на неслухов спереди, каюр — сзади, а те, хоть почти всегда тщетно, норовят оказать сопротивление.

У Мариинска я оставил Амур, чтобы напрямик через тайгу добраться до Александровского Поста у Татарского пролива, отделяющего Сахалин от материка. Путешествие через тайгу, по лесистым сопкам и болотам, было сложнее, чем по реке, тем более что мы частенько пересекали следы дичи. Однажды впереди даже поднялась с лежки лисица, и в результате собаки совершенно обезумели. Дважды в таких случаях моя нарта опрокидывалась, но, в конце концов, мы все же благополучно добрались до побережья.